Старая болезнь - Гюнтекин Решад Нури

Зулейха понимала, что больше не заснет, накинула на плечи плащ и вышла на палубу.

Юсуф, должно быть, выпил лишнего этим вечером, так как уснул на плетеном шезлонге, где обычно отдыхала жена. Он мог простудиться.

Но Зулейха была рассержена. Она не захотела не то что ему помогать, но даже оставаться на той же палубе, что и он, и решила перебраться на палубу по ту сторону мостика. Тут она испугалась, что либо капитан, либо еще кто-нибудь из команды потревожит ее вопросами о том, не нужно ли ей чего, а потому отправилась в темный угол позади и повернулась к морю.

Понятно, что совершено беспричинно, но она злилась на Юсуфа. Ей казалось, что он злоупотребил ее доверием, вот так ночью пытаясь ее, беззащитную, застать врасплох, и ничего не могла с собой поделать. Единственным способом избежать этих видений был сон. Приступ ненависти длился ровно одну ночь: когда Зулейха проснулась на следующее утро, она поняла, что ее хорошее отношение к Юсуфу не изменилось.

Программа первого вечера, с которой они пустились в путь, стала единой для всех вечеров, которые они провели, плавая от одной пристани Мраморного моря к другой.

Вечерами, если они не ужинали в какой-нибудь забегаловке или небольшом ресторане на берегу, Юсуф оставлял ее за столиком на палубе в обществе маленького разносчика с Мидилли, а сам отправлялся за столик под капитанским мостиком пить ракы к капитану с деревянной ногой.

Зулейха и сама не заметила, как, несмотря на то, что сама больше всего критиковала такую провинциальную черту Юсуфа, как панибратское отношение со слугами и работниками, развилась ее дружба с малышом с Мидилли. Пока Зулейха неспешно ела, он обычно ждал ее, прислонившись спиной к трапу, и занимал себя тем, что завязывал узлом концы полотенца в руке, превращая его в головы ушастых зайцев.

В облике этого паренька, — заостренном лице, умных и живых глазах, часто подрагивающих крыльях носа, будто он что-то нюхал, — действительно было что-то заячье.

Зулейха узнала о его жизни из немногих слов, которые ей удалось из него вытянуть во время разговоров за едой. На острове Мидилли есть нахийе, называется Йере. Халиль там родился. Его мать была жива и жила там с одним из его старших братьев. Два других брата во время Освободительной войны служили в Измире и Еникале, там и погибли. Жили они всегда в достатке. Вот только местные записали их в разряд врагов, тем самым нарушив их покой.

Его брат, тот, что остался жив; занимался виноградником. Одна рука у него была покалечена, точнее, на ней не хватало кисти. Как-то раз три местных грека решили его поколотить — не поделили что-то при торговой сделке. Братец был такой богатырь, что мог бы с ними и тремя справиться, если бы не больная рука. Но эти трое подмяли брата под себя, тогда Халилю пришлось броситься ему на выручку, — не смотреть же, как тот катался в пыли и грязи и ему пинками выбивали зубы. Вот тут-то все и случилось: Халиль сапожничьим ножом, который был у него в руке, ранил одного из греков в живот. Если бы Халиля поймали, то сурово бы наказали. Но он многие дни прятался в степи, среди колючих кустарников, а потом ему удалось найти убежище в Айвалыке, куда он приплыл на лодке с контрабандистами. Мать его была уже старенькая, и он знал, что больше ее не увидит, а вот с братом, возможно, свидеться еще удастся.

Халиль обещал, что покажет ей Йере, если Зулейха или Юсуф-бей прикажут капитану проплыть мимо Мидилли.

Зулейха уже могла передвигаться по пароходу. Иногда ночью она проходила через машинное отделение, смотрела, как в тусклом свете светильника поочередно опускаются и поднимаются валы, следила через отверстие чуть впереди, как два человека без рубах закидывают лопатами уголь в топку. Случалось, что она прогуливалась среди команды, члены которой или играли на музыкальных инструментах, или развлекались, когда проходила мимо еще одно отделение по крышке амбарного люка в носовой части корабля.

Здесь, как в свое время в Гёльюзю, своим спокойным и гордым видом, тем, как придерживала белыми руками шелковую шаль на груди, чтобы ее не унесло ветром, Зулейха походила на принцессу-демократку, которая вышла к своим подданным. Отличие состояло лишь в том, что сейчас она чувствовала странную симпатию и близость к этим людям.

Она узнала, что многие из них, как и малыш с Мидилли, бежали с Родоса, с Сакыза, с Сисама либо вынужденно, либо навстречу приключениям.

Эти люди, чья жизнь проходила в плаваниях между родными краями и новой родиной, представлялись Зулейхе неприкаянными душами, мечущимися между двумя мирами.

Рана от предательства, которую ей нанесли окружавшие ее люди, была еще свежа, и потому Зулейхе хотелось сойтись с этими людьми; она садилась на скамью, что они ей предлагали, и со многими разговаривала. А потом, когда они занимались чем-то своим, в темноте беззвучно проскальзывала к подвесной лестнице и взбиралась наверх.

В носовой части «Тушуджу» была выпиленная из дерева и покрашенная белой краской большая фигура русалки. Зулейха прислонялась к этой фигуре, встав на кучу канатов, которые были навалены на заслон крышки люка, и, обхватив руками ее разбитые плечи и деревянные волосы, свешивала ее к морю.

«Ташуджу» медленно двигался вперед, рассекая волны надвое, как зубья расчески разделяют пряди волос. Завитки пены, фосфоресцируя, струились по обеим сторонам парохода.

Однажды ночью Зулейха сделала то, что от нее трудно было ожидать. Юсуф и капитан, как обычно, погрузились в разговоры за своим столиком. Чуть поодаль в соломенном кресле спал доктор.

Зулейха ни с того, ни с сего подошла к столику. На ее лице, бледном в свете подвесного фонаря, играла улыбка. Ничего не говоря, она кивком поздоровалась.

Двое мужчин с удивлением повскакивали с мест. Казалось, что Юсуфу неудобно за развал на столе, а капитану за надетую фланелевую рубашку с подвернутыми рваными рукавами. Он нервно оглянулся вокруг и хотел было схватиться за висевший на вбитом в мачту гвозде китель. Зулейха ему не позволила:

— Не стоит беспокоиться, мы же в плавании… Ничего, если я присяду ненадолго?

Зулейха отказалась от кресла, которое Юсуф велел принести кому-то из матросов, стоявших рядом с трапом, и села на скамейку, похожую на плетеные кресла без спинки в кофейнях в степи. Здесь, как везде на корабле, ей хотелось тихо посидеть несколько минут.

Но Юсуф с капитаном этого не понимали и оказывали ей почести как на званом приеме. Хотя, скорее, это Юсуф ничего не понимал, точно хозяйка дома в провинции, к которой в дом вдруг явился чопорный гость, или, скорее, как городской глава, к которому в служебный кабинет зашел министр. По его разумению, гостя нужно было обязательно чем-нибудь напоить и накормить, а на сиденье во что бы то ни стало положить мягкую подушку!

И как Зулейха ни настаивала, он поднялся и подозвал матроса, чтобы тот навел порядок и убрал со стола пустые и грязные тарелки из-под закусок.

Зулейха с большим трудом уговорила мужа не приносить коньяк из капитанской каюты и не дала ему самому броситься готовить ей лимонад. И вопреки обыкновению подшутила:

— Не забудьте тот день в Силифке, когда как член комитета по балу я зашла к вам в кабинет, и вы насильно накормили меня вареньем из шелковицы. Вы ведь тогда пролили его на меня…

Юсуф с детской простотой улыбнулся и сказал:

— Да, я в тот день страшно опозорился…

Зулейха, чтобы сделать приятное капитану и Юсуфу, взяла сигарету из открытой пачки, горсть сушеного гороха и миндаля.

Доктор ничего этого не замечал. Он дремал в плетеном кресле, закрыв голову руками и поджав ноги, от чего казался еще меньше, и иногда глубоко вдыхал воздух.

Юсуф накинул на доктора свой пиджак, чтобы он не простыл.

— Бедняжка, он плохо себя чувствует по ночам в каюте, его укачивает. Но на свежем воздухе он может спокойно проспать несколько часов, — сказала Зулейха.

Хотя Юсуф всей душой жалел старика, но хотел разбудить беднягу, потому что считал, что по правилам этикета не положено спать в присутствии женщины.