Анатолий Приставкин - Кукушата или жалобная песнь для успокоения сердца
— Здесь! Здесь!
Кукушата стали ложиться, прижимаясь к земле щекой, и заглядывали внутрь, стараясь в сумраке помещения что-то рассмотреть. И я прилег, но ничего не увидел.
— Где же он, Хвостатый?
Хвостик бросился на землю, головой к голове, и указал пальцем:
— Вот же он… В углу…
— Это разве он?
— Он, он! Сидит и молчит.
Теперь-то мы все его разглядели.
Мотя крикнул.
— Эй, Корешок? Ты чего молчишь? Тебе плохо? Да?
Тот наконец шевельнулся, услышал. И сразу заплакал.
— Не плачь, Корешок! — крикнул Ангел. — Мы тебя завтра выкупим!
— Мы сломаем решетку! — выпалил Бесик. И даже потряс ее, но решетка была сделана очень крепко.
А Корешок все продолжал плакать, и мы, лежа у решетки, слушали.
Я крикнул в подвал:
— Корешок! Ты меня узнаешь?
Он не ответил.
— Мы тебе сейчас пожрать принесем, — сказал я. — А если хочешь, я тебе дам свою Историю! Будешь ее читать!
Никому никогда я не доверял Историю, даже трогать руками не давал, а вот Корешку предложил. Но Мотя сказал:
— Не будет он читать, не видишь, что ли, ему не до чтения. Ты лучше к Тусе ступай! Все, все к ней идите, а то ее не прошибешь!
— А сам? — спросил Бесик.
— А я с Корешком буду! — ответил Мотя. — Я его не могу оставить.
— Я тоже! — выкрикнул Хвостик.
— Надо взять деньги, — хмуро сказал Шахтер. Он прилег на землю и долго смотрел в темноту камеры, заслоняя глаза от света. Поднялся и крепко выругался. Давно мы не слышали, чтобы Шахтер по-шахтерски ругался. Видно, и его прошибло.
34
В тот момент мы считали, что все дело в Тусе. Как только ей объяснили про деньги, так она их срочно нам достанет, и мы придем и швырнем в морду этим фашистам. Мы скажем: «Нате, обожритесь!» И они проглотят наше презрение, увидав деньги, а Филиппок, невинно улыбаясь в усы, исчезнет и вернется с Корешком.
— Держите, — скажут, — своего золотушного!
А мы его окружим кольцом и быстро, бегом, не оглянувшись, покинем этот подвал, чтобы больше никогда о нем не вспоминать.
Воспитательница Наталья Власовна сидела в канцелярии и писала отчет о работе колонистов в колхозе. Мы ввалились все сразу и, не давая ей опомниться, выложили
новость про Корешка. Говорил Бесик, ему помогал Шахтер.
— Что? Какие деньги? — спросила Туся, оглядывая нас недоуменно. Она так быстро реагировать не умела.
— Покажи ей книжку, — сказал мне Шахтер.
Туся взяла книжку и стала ее разглядывать, а мы все уставились на нее. Мы видели, как она листала страницы, как дошла до суммы… И в этот момент она даже переменилась в лице. Она так перепугалась, что не могла произнести ни единого слова.
— Это… Это… Чье?
— Моё, — я оглянулся на Кукушат. Они во все глаза смотрели на Тусю и ждали.
— И я… должна…
— Ага, — сказал Шахтер. — Нам же не дадут.
— Понятно, — она подавленно замолчала, что-то решая. Потом вскочила и велела нам сидеть тут и ждать. И никуда не уходить. Никуда, понимаете? Сейчас она вернется, и тогда решим.
Ее не было долго, слишком долго. Но мы ждали. Ни единого словечка не произнесли. Только Бесик вдруг догадался:
— Побежала доносить.
— Кому?
— Кому, кому… Увидишь кому!
Раздались за дверью голоса, и вошел Чушка вместе с Тусей, но книжка теперь была у него в руках.
— Это чье? — спросил он, неторопливо усаживаясь за стол и доставая свои золотые ворованные очки.
— Мое, — ответил я.
— Его, — подтвердила Туся.
— А остальные тогда чего тут делают? — поинтересовался он, не глядя на Кукушат.
Я кивнул Кукушатам, и они с неохотой убрались. Особенно не хотел уходить Бесик, его Шахтер увел силой. Но и без того понятно, что раздражать Чушку в такой момент не следует: жизнь Корешка поважней всяких личных обид?
Я слышал, как Шахтер говорил Бесику, но эти слова, я был уверен, относились и ко мне:
— Не нарываться… Понял? Только не нарываться!
Туся закрыла за ними дверь и села, поеживаясь, видно было, что ей не очень хочется присутствовать при нашем разговоре, но уйти она не решается. Да Чушка и не отпустит!
Чушка, нацепив очки, стал рассматривать книжку, вертя ее и так, и эдак.
Поднял голову, спросил:
— Значит, твоя?
— Моя.
— Откуда?
— От отца.
— Какого еще отца?
— Моего… отца…
— У тебя есть отец? Первый раз слышу! — он быстро взглянул на Тусю. Та сидела на стуле напротив, сжавшись, как от удара.
— Ну, был…
— Где же он теперь?
— Не знаю.
— А я знаю… Его нет. И не было! Нечего его придумывать и морочить всем голову.
— Но он же… Он же подал мне весть…
— Кто? Отец? — Чушка опять посмотрел на Тусю. — Какую весть? Он тебе прислал письмо?
— Но книжка… Это же весть…
Мне показалось, что Чушка, а за ним и Туся вздохнули облегченно. Они почему-то испугались, что мне написал отец письмо. А если бы и вправду написал! Что бы они тогда сказали?
— Чего нет на бумаге, того вообще не было, — произнес он. — Так что ты хочешь? Хочешь, чтобы я снял деньги?
— Да.
— А зачем тебе деньги?
— Нужно.
— Все?
— Все.
— За ними надо в Москву ехать, — сказал Чушка. — А кто работать будет?
— Да я посижу, Иван Орехович, — предложила Туся. И добавила боязливо, поглядев на меня: — Только, может, не все сразу брать? Они же промотают! Или в карты проиграют…
— Сам решу, — отмахнулся директор. — Там, может, и денег-то никаких нет… Ведь неизвестно, откуда взялся отец и откуда все это взялось, а? Может, какой жулик нарочно подсунул?
«Сам ты жулик! А еще задница в очках!» — но я, конечно, вслух не произнес, а стал смотреть в пол, чтобы он по глазам не догадался о том, как я его ненавижу.
Чушка положил мою книжку в боковой карман.
— Можешь быть свободен, — и указал на дверь.
Но я, как дурачок, уставился на его карман, понимая, что вся наша судьба и судьба Корешка упрятаны в этом кармане. Я никак не мог заставить себя уйти, вот так взять и покинуть его кабинет.
Чушка копался, складывая очки, но вдруг увидел, что я еще тут, не ушел, а стою, и спросил грубо:
— У тебя еще чего?
— Ничего, — ответил я. — А когда прийти за деньгами?
Чушка посмотрел на Тусю и покачал головой.
— Тебе скажут. Ступай! В зону!
— А когда скажут?
Туся поднялась и, взяв меня за плечи, повела к двери:
— Я сама тебе сообщу… Договорились?
— Нет! — я попытался вывернуться из ее рук. — Мне завтра нужно!
— Ну, будет… Будет тебе завтра… А сейчас иди! — уговаривала Туся.
А Чушка сидел и тяжело молчал. Только шея у него покраснела.
— Ладно, — сказал я с вызовом. — Завтра приду. За деньгами!
— Приходи, приходи… — торопливо пообещала Туся и открыла передо мной дверь.
Я шагнул в коридор, но почему-то оглянулся: Чушка смотрел мне вслед, и в глазах его, не защищенных золотыми очками, не было самих глаз, а лишь глубокие провалы, в которых зияла чернота.
35
Кожей спины я почувствовал погребной холод, исходящий от взгляда директора, поэтому и оглянулся.
Но я был занят мыслями о Корешке, который сидит в подвале и которого надо оттуда немедленно вытаскивать. Этот давящий, тяжкий взгляд и жизнь Сеньки никак не увязались в моих мыслях, а, наверное, зря.
Никто, конечно, из нас Чушке не верил. Но не верили по-разному.
Говорили так:
— Надует! Ничего не привезет!
— Привезет… Себе!
— Ага. Скажет, не дали. И катись…
— А книжка? Потребуем книжку!
— Наврет! Потерял, скажет…
— Или скажет: дали половину.
— Ну, и половину! За половину Корешка отдадут!
— А если не отдадут?
— Им же не Корешок, им деньги нужны!
Ни до чего не доспорившись, легли спать, только Мотя по-прежнему оставался у решетки, да ночью к нему на подмогу бегали остальные Кукушата.
Утром увидели: Чушка, взяв портфель, отправился в Москву.
Мы наблюдали за ним из-за угла вокзала. И хоть сомнений с его отъездом не убавилось, но что-то подтверждало: если он нас послушал и поехал, должен деньги привезти. Пусть не все, нам все и не нужны, мы готовы были к тому, что Чушка украдет какую-то часть за свои труды. Но все равно, тогда мы сможем торговаться с этими, из ресторана. Главное, чтобы в руках у нас были деньги.
С момента отбытия Чушки мы установили слежку и за поездами: Бесик и Сверчок должны были неустанно с двух сторон вокзала караулить поезд из Москвы, на котором вернется Чушка.
Остальные по очереди вместе с Мотей торчали у решетки, носили жратье от стола, даже бурду ухитрились залить тайком в банку и спустить Корешку на веревке.
Только Корешок перестал есть. Сперва он хоть на наши голоса откликался и бутылку с водой выпил. Но прошли вечер, ночь и утро, и еще день, а Чушки все не было, и он примолк. Лежал в углу на дерюжке, которую удалось ему сбросить, но хлеб не брал и вообще нас не слышал.
Мотя, который никуда не уходил и на обеды «спецовские» перестал бегать, пытался какими-то словами помочь своему дружку. Рассказывал разные истории, вспоминал фильмы, которые мы смотрели, особенно про Швейка, как он Гитлера обхитрил. Раньше-то Корешок на «Швейке» просто заливался от хохота, а теперь молчал.
