Уильям Моэм - Сплошные прелести
Глава двадцать третья
Когда мы прибыли в Блэкстебл, то Роя поджидала не нарочито роскошная и не заведомо дешевая машина, шофер которой передал мне записку от миссис Дрифилд с приглашением на ленч назавтра. Я взял такси и поехал в «Медведя с ключом». От Роя я узнал, что теперь на набережной есть новый отель «Морской», но не позволил себе соблазниться благами цивилизации и отвергнуть прибежище моей юности. Перемены встретились мне еще на вокзале, который оказался не на старом месте, а дальше, на новой ветке, и, конечно, странно было ехать по здешней главной улице на автомобиле. Но «Медведь с ключом» остался без перемен. Он встретил меня с прежним своим непробиваемым равнодушием: никто не стоял у входа, а шофер поставил мой чемодан и уехал; на мой зов никто не откликнулся; я вошел в бар и увидел там молодую даму с короткой стрижкой, читающую Комтона Маккензи. Я спросил, нельзя ли получить комнату. Та поглядела на меня слегка обиженно и сказала, что можно, но поскольку на этом ее интерес к делу иссяк, я вежливо осведомился, не проводит ли кто меня. Она встала и, приоткрыв дверь, пронзительно вскричала:
— Кэти!
— Чего? — услышал я.
— Тут один джентль комнату хочет.
Немного погодя вошла худющая старушенция с торчащими седыми патлами, в очень грязном ситцевом платье, и повела меня наверх, где показала драную комнатушку.
— Не найдется ли чего-нибудь получше? — спросил я.
— Эту комнату берут все дельцы, — презрительно ответила она.
— А другие у вас есть?
— Ни единой.
— Тогда дайте мне двойной номер.
— Надо спросить у миссис Брентфорд.
Я сошел за ней вниз, она постучалась в одну из дверей, получила разрешение войти, и еще с порога я увидел седую полную женщину с аккуратной завивкой. Она читала книгу. Очевидно, все в «Медведе с ключом» интересовались литературой. Она бросила на меня безразличный взгляд, когда Кэти сказала, что я недоволен седьмым номером.
— Покажи ему пятый, — сказала она.
Я почувствовал, что несколько поторопился, высокомерно отклонив приглашение миссис Дрифилд и по сентиментальным мотивам не последовав мудрому совету Роя остановиться в «Морском». Кэти снова повела меня наверх, в более просторную комнату окнами на улицу. Почти все пространство тут занимала двуспальная кровать. Окна явно не открывались целый месяц.
Я сказал, что этот номер сойдет, и поинтересовался относительно обеда.
— Чего пожелаете? — спросила Кэти. — У нас ничего нет, но я куда-нибудь сбегаю и принесу.
Зная английские провинциальные трактиры, я заказал жареного палтуса и отбивную котлету. Потом вышел пройтись. Подойдя к пляжу, я обнаружил, что тут устроили эспланаду, а там, где прежде гулял по пустырю ветер, стояли в ряд коттеджи и виллы. Но были они обветшалые и замызганные; видно, даже по прошествии стольких лет мечта Лорда Джорджа о превращении Блэкстебла в популярный морской курорт все-таки не сбылась. Отставной офицер и две пожилые дамы прогуливались по растрескавшемуся асфальту. Мне стало невероятно тоскливо. Пронизывающий ветер доносил с моря мелкие брызги.
Я вернулся в город; между «Медведем с ключом» и «Герцогом Кентским», невзирая на дурную погоду, кучками стояли люди, и глаза у них были такие же голубые, а широкие скулы — такие же румяные, как некогда у их отцов. Странно было видеть у некоторых матросов золотое колечко в ухе, причем, поныне его носили не только старики, но и совсем мальчишки, которым не исполнилось и двадцати. Дальше по улице мне попался перестроенный банк, но писчебумажная лавка, где я покупал бумагу и вощанку, чтобы вместе с едва мне знакомым малоизвестным писателем сводить барельефы, осталась без перемен; появилось два или три кинотеатра, и их цветастые афиши неожиданно придали чопорной улице оттенок распущенности, и она стала походить на немолодую приличную женщину, хлебнувшую лишку.
В комнате, где я пообедал за столом, годным на шестерых, было холодно и безрадостно. Подавала мне неряшливая Кэти. Я попросил затопить.
— Сейчас июнь, — сказала она. — Мы не топим с апреля.
— Я заплачу, — возразил я.
— Сейчас июнь. В октябре — пожалуйста, но не в июне.
Доевши, я спустился в бар выпить стакан портвейна.
— Очень у вас тихо, — заметил я стриженой официантке.
— Да, тихо, — ответила она.
— Я-то думал, вечером в пятницу у вас тут должно быть полно.
— И я думаю: должно бы.
Из-за буфета показался полный краснолицый мужчина с прилизанными седыми волосами, и я догадался, что это хозяин.
— Вы мистер Брентфорд?
— Да, это я.
— Я знал вашего отца. Не хотите ли портвейна?
Я назвал свою фамилию, самую известную в Блэкстебле в годы его детства, но вроде бы, к своему разочарованию, не вызвал никакого отзвука в его памяти. Он согласился, однако, угоститься стаканом портвейна.
— По торговым делам приехали? — спросил он меня. — К нам коммерческая публика нередко наезжает. Уж мы стараемся все для них сделать.
Я рассказал ему, что приехал повидаться с миссис Дрифилд, и предоставил ему догадываться, по какому поводу.
— Я сколько раз старика видал, — сказал мистер Брентфорд. — Он был непрочь заглянуть сюда и пропустить пивка. Понимаете, я не скажу, чтоб он когда перебрал, но посидеть в баре и поболтать любил. Честное слово, мог говорить битый час с кем попало. Миссис Дрифилд уж так не нравилось, что он сюда ходит. Ведь никому ничего не скажет, удерет из дому и приковыляет, а для человека в его возрасте путь, чай, немалый. Конечно, как хватятся, то миссис Дрифилд знала, где искать, и проверяла по телефону, у нас ли он. Потом подъедет на машине и — к моей жене: «Пойдите, миссис Брентфорд, и приведите его, — говорит, — не хочу сама идти в бар, там публика сами знаете какая»; значит, миссис Брентфорд пойдет и скажет: «Ну, мистер Дрифилд, за вами приехала на машине миссис Дрифилд, уж доканчивайте свое пиво, и пусть ее везет вас домой». Он сколько раз просил не говорить, что он тут, коли звонит миссис Дрифилд, но, конечно ж, мы не могли так делать. Он был старик стариком, и вообще, зачем брать на себя ответственность. Он, знаете, родился в этом приходе, и первая его жена была местная. Она уж давно померла. Никогда ее не видал. Забавный был старикан. Не задавался ничуть; говорят, в Лондоне он уж в такой чести был, а помер, так во всех газетах только про него и писали; но про то ни в какую не догадаться, если с ним поговоришь, ничем от нас с вами не отличался. Само собой, мы всегда старались, чтоб ему поудобней, старались усадить на стул, который помягче, ан нет, он хотел сидеть за стойкой, дескать, приятно, когда ноги на поперечине. Сдается мне, тут ему было больше по сердцу, чем где еще. Он всегда говорил: хорошо посидеть в баре, тут, мол, видишь жизнь, а сам он, мол, всегда обожал жизнь. Такой чудак. Напоминал мне отца моего, вот только мой родитель в жизни книги не прочел, а пил французский коньяк по бутылке в день, и так до семидесяти восьми, когда умер, захворавши первый и последний раз. Я очень скучал по старику Дрифилду, когда он перекинулся. Как раз намедни говорю я миссис Брентфорд: надо б когда почитать хоть одну из его книг. Слышно, у него есть и такие, где описано про наши места.
Глава двадцать четвертая
Следующее утро выдалось холодное и пасмурное, но без дождя, и я пешком отправился к бывшему нашему дому. Фамилии, указанные на вывесках лавок, были кентские, известные здесь не одно столетие — Ганы, Кемпы, Кобсы, Иггулдены; но знакомых не встретилось ни души. Я чувствовал себя призраком, проходя там, где когда-то знал каждого, по крайней мере в лицо. Вдруг мимо проехал старенький автомобильчик, остановился, дал задний ход, и я увидел, что сидящий в нем человек с любопытством на меня смотрит. Высокий грузный старик вышел из машины.
— Вы не Вилли Эшенден? — подойдя, спросил он.
Тут я узнал в нем сына доктора, мы вместе учились в школе, вместе переходили из класса в класс; отец, я слышал, передал ему свою практику.
— Здравствуй, как живешь? — заговорил он. — А я прямо из дома викария, заезжал проведать внука. Там ведь теперь приготовительная школа, и я его в этом году туда определил.
Костюм на нем был поношенный и неглаженый, но лицо сохранило утонченную правильность черт, и можно было догадываться, что в молодости он был на редкость красив. Забавно, но я никогда того не замечал.
— Так ты дед? — спросил я.
— Уж трижды, — рассмеялся он.
Это меня потрясло. Он явился на свет, возмужал на жизненном пути, женился, завел детей, а те, в свою очередь, своих детей. По его виду я мог судить, что жизнь его прошла в непрестанном труде и в бедности. Держался он в типичной манере деревенского врача — внушительно, добродушно и успокоительно. Жизнь для него кончилась. У меня в голове теснились замыслы книг и пьес, я был полон планов на будущее, предвкушения новых дел и радостей; а другим я, чего доброго, казался уже стариком, как он мне. Я был так потрясен, что не догадался спросить про его братьев, с которыми мы оба играли в детстве, и про прежних наших с ним приятелей; после нескольких глупых фраз я его покинул. И дошел до нашего просторного и бестолкового дома; нынешнего викария, относившегося к своим обязанностям серьезнее дяди, не устроили ни лишние хлопоты по содержанию такой усадьбы, ни сами размеры дома, избыточные при нынешних ценах. Дом стоял в большом саду, вокруг зеленели поля. Надпись на большой доске гласила, что это приготовительная школа для сыновей джентльменов, и сообщала имя и ученые степени ее директора. Я поглядел через забор: сад был запущен и неухожен, а пруд, в котором я удил плотву, обмелел. Церковный луг отрезали под жилые кварталы — ряды кирпичных домишек вдоль ухабистых, плохо вымощенных улочек. Я вышел на Джой-лейн; там тоже выстроились коттеджи, смотревшие на море, а былая сторожка на заставе стала чистенькой закусочной.
