Джон Стейнбек - Зима тревоги нашей
Марулло отвел глаза в сторону.
— Я еще не решил окончательно.
— А почему?
— Уж очень много времени прошло — целых сорок лет. Я теперь там и не знаю никого.
— У вас же есть родные.
— Они меня не знают.
— С каким бы удовольствием я провел месяц в Италии без винтовки и вещевого мешка. Правда, сорок лет долгий срок. Вы в каком году приехали сюда?
— В тысяча девятьсот двадцатом. Давно, очень давно.
Кажется, Морфи попал в точку. Чутье у них, что ли, особое, у банковских служащих, таможенников и полицейских? Я решил пустить еще шар, чуть побольше. Я выдвинул ящик, достал револьвер и бросил его на прилавок. Марулло поспешно убрал руки за спину.
— Что это такое, мальчуган?
— Я хотел вам посоветовать — если у вас нет разрешения, выправьте, не откладывая. С актом Салливэна шутить не стоит.
— Откуда взялся этот револьвер?
— Все время здесь лежит.
— Я его никогда не видел. У меня не было револьвера. Это твой.
— Нет, не мой. Я его тоже никогда не видел раньше. Но принадлежит же он кому-то. А раз уж он есть, не мешало бы все-таки выправить разрешение. Вы уверены, что он не ваш?
— Говорят тебе, я его первый раз вижу. Я вообще не люблю оружия.
— Как странно. Мне казалось, члены мафии непременно должны любить оружие.
— При чем тут мафия? Ты что, хочешь сказать, что я член мафии?
Я прикинулся наивным.
— А разве не все сицилийцы состоят в мафии?
— Что за чушь! Я даже не знаю никого, кто бы там состоял!
Я бросил револьвер в ящик.
— Век живи, век учись! — сказал я. — Ну, мне он, во всяком случае, ни к чему. Отдать его разве Стони? Скажу, что случайно наткнулся на него на полке за товаром — так оно, кстати, и было.
— Делай с ним, что хочешь, — сказал Марулло. — Я его никогда в жизни не видел. Он мне не нужен. Он не мой.
— Ладно, — сказал я. — Отдам, и дело с концом.
Требуется целая куча бумаг, чтобы выправить разрешение по акту Салливэна, — немногим меньше, чем для получения паспорта.
Моему хозяину стало явно не по себе. Все это были мелочи, но слишком уж много их накопилось за последнее время.
В лавку, идя в крутой бейдевинд с поставленными кливерами, вплыла престарелая мисс Эльгар, наследная принцесса Нью-Бэйтауна. Мисс Эльгар жила, отделенная от мира двойной стеклянной стеной с воздушной прослойкой. Ее привела в лавку необходимость купить десяток яиц. Она помнила меня маленьким мальчиком и, должно быть, не подозревала, что я за это время успел подрасти. Я видел, что она приятно удивлена моим умением считать и давать сдачу.
— Спасибо, Итен, — сказала она. Ее взгляд скользнул по кофейной мельнице и по Марулло с совершенно одинаковым интересом. — Как здоровье твоего батюшки, Итен?
— Хорошо, мисс Эльгар.
— Будь умницей, не забудь поклониться ему от меня.
— Слушаю, мэм. Непременно, мэм. — Я не собирался корректировать ее чувство времени. Говорят, она до сих пор каждое воскресенье аккуратно заводит стенные часы, хотя они давным-давно электрифицированы. А совсем не плохо жить вот так, вне времени, в бесконечном сегодня, которое никогда не станет вчера. Выходя, она благосклонно кивнула кофейной мельнице.
— Немножко того, — сказал Марулло, покрутив пальцем у виска.
— Для нее никто не меняется. Ни с кем ничего не происходит.
— Ведь твой отец умер. Почему ты не объяснишь ей, что он умер?
— Если ей даже объяснить, она тут же забудет. Она всегда справляется о здоровье отца. Только недавно перестала справляться о здоровье деда. Говорят, она с ним крутила, старая коза.
— Немножко того, — повторил Марулло. Но каким-то образом мисс Эльгар с ее смещенными представлениями о времени помогла ему восстановить свое душевное равновесие. Человек и проще и сложнее, чем кажется. И когда мы уверены, что правы, тут-то мы обычно и ошибаемся. Исходя из опыта и привычки, Марулло усвоил три подхода к людям: начальственный, льстивый и деловой. Вероятно, все три большей частью себя оправдывали в жизни и потому вполне устраивали его. Но на каком-то этапе своих отношений со мной он от первого отказался.
— Ты славный мальчуган, — сказал он. — И ты настоящий друг.
— Старый шкипер — это мой дед — любил говорить: если хочешь сохранить друга, никогда не испытывай его.
— Умно сказано.
— Он был умный человек.
— Так вот, мальчуган: я раздумывал весь воскресный день, даже в церкви я раздумывал.
Я знал — или догадывался, — что у него нейдет из ума не принятая мной взятка, и я решил избавить его от долгих предисловий.
— Наверно, все о том щедром подарке.
— Ага. — Он восхищенно взглянул на меня. — А ты и сам умен.
— Видно, не очень, а то работал бы на себя, а не на хозяина.
— Ты здесь сколько времени — двенадцать лет?
— То-то и есть, что целых двенадцать лет. Не слишком ли долго, как вам кажется?
— И ты ни разу ни цента не положил в карман, ни разу не унес ничего домой, не записав в книжку.
— Честность — мой рэкет.
— Ты не шути. Я верно говорю. Я проверяю. Я знаю.
— Что ж, прицепите мне медаль на грудь.
— Все воруют — кто больше, кто меньше, а ты нет. Я знаю!
— Может, я просто жду случая украсть уж все сразу.
— Брось свои шутки. Я верно говорю.
— Альфио, вам попался бриллиант. Не трите его слишком сильно, а то как бы не обнаружилась подделка.
— Хочешь, я возьму тебя в дело компаньоном?
— А капитал? Мое жалованье?
— Что-нибудь придумаем.
— Тогда я ничего не смогу украсть у вас, не обворовав самого себя.
Он весело засмеялся.
— Ты умен, мальчуган. Но ведь ты и так не крадешь.
— Вы не слыхали, что я сказал. Может, я задумал украсть все сразу.
— Ты честен, мальчуган.
— Вот и я говорю. Чем ты честней, тем меньше тебе верят. Знаете, Альфио, лучший способ скрыть свои настоящие побуждения — это говорить правду.
— Что ты там мелешь?
— Ars est celare artem.[20]
Он пошевелил губами, повторяя, и вдруг расхохотался.
— Xa-xa-xa! Hic erat demonstrandum.[21]
— Хотите выпить холодной кока-колы?
— Мне вредно — вот тут! — Он хлопнул себя по животу.
— Не так вы еще стары, чтоб возиться с больным желудком, ведь вам еще нет пятидесяти?
— Пятьдесят два, и желудок у меня в самом деле больной.
— Допустим, — сказал я. — Вы, значит, приехали сюда двенадцатилетним, если это было в двадцатом году. Рано же в Сицилии начинают учить латынь.
— Я был певчим в церкви.
— Я сам участвовал в церковном хоре — носил крест во время богослужения. Ну, как хотите, а я выпью. Альфио, — сказал я, — вы придумайте для меня способ вступить в дело, а тогда я погляжу. Но предупреждаю вас, денег у меня нет.
— Придумаем, придумаем.
— Но у меня будут деньги.
Он смотрел на меня в упор, как будто что-то притягивало его взгляд. И наконец сказал тихо:
— Io lo credo.[22]
Чувство силы, если не славы, всколыхнулось во мне. Я открыл бутылку кока-колы и, поднося ее к губам, посмотрел поверх стеклянного ствола прямо в глаза Марулло.
— Ты славный мальчуган, — сказал он и, пожав мне руку, направился к выходу.
Что-то вдруг толкнуло меня его окликнуть:
— Альфио, а как ваше плечо?
Он удивленно оглянулся.
— Теперь не болит, — сказал он. И пошел дальше, повторяя самому себе: — Теперь не болит.
Вдруг он вернулся взволнованный.
— Надо тебе взять эти деньги.
— Какие деньги?
— Эти пять процентов.
— Зачем?
— Надо взять. Будешь мне выплачивать свой пай постепенно — сейчас немножко, потом еще немножко. Только требуй не пять, а шесть.
— Нет.
— Как это нет, если я говорю да?
— Мне это не нужно, Альфио. Я бы взял, если бы мне нужно было, но мне не нужно.
Он глубоко вздохнул.
Днем в лавку не так валил народ, как с утра, но все-таки дела было много. Не знаю отчего, но между тремя и четырьмя часами всегда наступает затишье минут на двадцать или на полчаса. Потом идет новая волна покупателей — трудовой люд по дороге с работы или хозяйки, спохватившиеся, что у них ничего нет на обед.
В час затишья явился мистер Бейкер. Он долго разглядывал сыры и колбасы за стеклом холодильника, дожидаясь, когда уйдут два замешкавшихся покупателя, оба из породы нерешительных, таких, которые сами не знают, чего хотят, — возьмут одно, положат, возьмут другое, положат — и точно надеются, что нужная вещь сама вскочит им в руки и попросит купить ее.
Наконец они все-таки что-то купили и ушли.
— Итен, — сказал мистер Бейкер. — Вам известно, что Мэри взяла тысячу долларов?
— Да, сэр. Она меня предупредила об этом.
— А вам известно, зачем ей понадобились деньги?
— Еще бы, сэр. Она уже полгода толкует об этом. Вы же знаете женщин. На мебели разве что немного пообтерлась обивка, но с того дня, как она задумала купить новую, это уже старый хлам, на котором сидеть нельзя.
