Генри Джеймс - Мадонна будущего. Повести
Миссис Солтрам ушла — и дышать мне вдруг стало трудно, в груди сделалось больно, будто только-только я чудом избежал невосполнимой для меня утраты. Непросто было сказать, с чем я едва не расстался — уж не с честью ли? Переживание обострялось еще и тем, что до сих пор все мое существо переполняло трепетное ликование, с которым я накануне, благодаря выпавшей на мою долю удаче, внимал самому вдохновенному собеседнику на свете. Нежданная встреча с Солтрамом на вересковой пустоши близ Уимблдона словно высвободила меня из тесных пут — сразу избавила от стремления подыскивать ему место на шкале ценностей. Пора было, черт возьми, сделать для себя решающий выбор — и я его сделал: вознес Фрэнка Солтрама на головокружительную высоту, вознес окончательно и бесповоротно…
Миссис Малвилл прибыла за Солтрамом в ландо, подгадав свой приезд к тому времени, когда он обычно уже бодрствовал. По ее словам, Руфь составила бы ей компанию, если бы не ожидала визита Грейвнера. Я предельно ясно отдавал себе отчет во взятом на себя обязательстве встретиться с мисс Энвой — тем более у меня было для нее письмо; но день проходил за днем, а я все медлил и выжидал, так что миссис Солтрам вволю могла делиться с Пуднеями любыми своими опасениями. Так или иначе, в итоге мне открылась подоплека собственной нерасторопности: я перестал внутренне содрогаться при мысли о лежащей на мне ответственности. Я допускал, что потрясающее впечатление, произведенное на меня Солтрамом в тот вечер, со временем может изгладиться, но ничуть не бывало: скажу прямо, сила этого впечатления ни на гран не умалилась и по сей день.
Целый месяц я упорно закаливал свою выдержку, но первой не выдержала Аделаида Малвилл: всполошившись ввиду моего затянувшегося отсутствия, она прислала мне записку с вопросом, почему я так упорно скрываюсь от ее общества. Обычно в это время года я куда чаще заглядывал в Уимблдон. Аделаида писала также о своих переживаниях, связанных с откровенным разладом между мистером Грейвнером и ее обожаемой юной подругой. Положение дел удовлетворяло ее только частично, ибо благо, уготованное мистеру Солтраму, по-прежнему окутано холодным туманом теории. Аделаида сокрушалась, что ее обожаемая юная подруга наделена, пожалуй, слегка чрезмерной скрытностью; она намекала далее на возможность вакансии в сердце мисс Энвой для другого неглупого, подающего надежды молодого человека. Сразу же замечу в скобках, что ни о какой вакансии не заходило и речи — и, уж разумеется, ныне этот вопрос давно снят с повестки дня. Все эти крушения надежд теперь далеко в прошлом… Руфь Энвой так и не вышла замуж; я тоже остался холостяком.
По истечении месяца я написал Джорджу Грейвнеру, что хотел бы навестить его по важному делу; вместо ответа он явился ко мне самолично на следующее же утро. Было видно, что он немедленно связал это важное дело с нашим разговором в вагоне: быстрота его реакции свидетельствовала о готовности возобновить обсуждение — пепел, видать, еще не остыл… Я сказал Джорджу, что совесть побуждает меня откровенно посвятить его во все подробности — в силу обязательств, налагаемых на меня его дружеским доверием.
— Ты имеешь в виду свою беседу с мисс Энвой? Она мне все рассказала, — заявил Грейвнер.
— Нет, я не затем хотел с тобой встретиться, — ответил я. — Полагаю, что передавать или не передавать о нашей беседе кому бы то ни было — всецело право мисс Энвой. Впрочем, если тебе все известно, то ты наверняка слышал и о том, что я всячески старался ее расхолодить.
— Расхолодить? В каком смысле?
— Относительно кандидатуры, выдвинутой на соискание премии Коксона.
— То есть насчет мистера Солтрама? Дорогой мой, тогда я решительно не понимаю, что именно ты разумеешь под расхолаживанием, — буркнул Грейвнер.
— Ну, я счел свою речь достаточно убедительной и думал, мисс Энвой со мной согласилась.
— Согласиться — одно, а вот что из этого следует — совсем другое. Видишь ли, мисс Энвой отнюдь не расхолодилась.
— Это ее дело. Увидеться с тобой мне требовалось потому, что я должен со всей откровенностью тебе признаться — повлиять на мисс Энвой в нужном направлении я определенно не в состоянии. Да, в сущности, и желания такого у меня нет!
— Очень мило с твоей стороны, черт бы тебя подрал! — деланно расхохотался мой гость. Лицо его побагровело; он помолчал, а потом спросил: — Тебе, похоже, хочется, чтобы этот молодец снискал громкую славу? Чтобы его возвели на пьедестал? Осыпали золотом с головы до пят? Увенчали лаврами?
— Знаешь ли, я сопоставлял различные формы общественного признания — и в целом не прочь примириться с любой. Если комплименты раздаются направо и налево, почему бы и в данном случае не воздать человеку должное? Вот почему я считаю тебя обязанным знать следующее: в моем распоряжении находится некое свидетельство отрицательного свойства. Оно может возыметь решающее влияние на позицию мисс Энвой, однако относительно имеющихся у меня улик я намерен оставить ее в полном неведении.
— И меня тоже?
— У тебя и без того порочащих свидетельств более чем достаточно. Речь идет о запечатанном письме, которое меня уполномочили вручить мисс Энвой.
— А ты не собираешься этого делать?
— Есть лишь одно соображение: только оно побудило бы меня поступить иначе.
Ясные, красивые глаза Грейвнера на минуту вперились в мои, вовсе не пытаясь найти в них разгадки, и это меня почти расстроило.
— А что в письме?
— Я же тебе говорю: оно запечатано — откуда мне знать о его содержании?
— Почему же оно послано через тебя?
— А не через тебя? — Я чуть-чуть помедлил с ответом. — Единственное объяснение, которое приходит мне в голову, заключается в том, что отправитель, скорее всего, полагает твои отношения с мисс Энвой исчерпанными: так, вероятно, изобразила дело миссис Солтрам.
— Мои отношения с мисс Энвой вовсе не исчерпаны, — пробормотал, запинаясь, несчастный Грейвнер.
Я еще немного помолчал.
— Предложение, которое я собираюсь тебе сделать, дает мне право задать тебе прямой вопрос, безо всяких экивоков. Скажи, ты все еще помолвлен с мисс Энвой?
— Н-нет, — процедил он. — Но мы продолжаем оставаться добрыми друзьями.
— Настолько добрыми, что снова сделаетесь женихом и невестой, стоит лишь устранить препятствие, мешающее вашему браку?
— Устранить препятствие? — непонимающе переспросил Грейвнер.
— Если я передам мисс Энвой письмо, оно заставит ее отказаться от своего проекта.
— Так передай же ей это письмо — Бога ради!
— Я готов это сделать, но ты должен меня заверить, что ликвидация фонда станет преддверием вашего союза.
— Да я на следующий же день поведу ее к венцу! — вскричал мой посетитель.
— Так-так, но вот один маленький вопросик: пойдет ли она с тобой рука об руку? От тебя мне нужно только одно: поручись честью, что ты уверен в ее согласии. Дай мне слово джентльмена — и письмо сегодня же будет у мисс Энвой в руках.
Грейвнер взял шляпу и машинально повертел ее перед собой, придирчиво изучая безупречно закругленную форму. Затем, внезапно взъярившись, в порыве самоотверженной честности рявкнул: «Можешь спровадить это чертово письмо в преисподнюю!» — и, надвинув шляпу на глаза, выскочил вон.
XIII— Вы будете читать письмо? — осведомился я у мисс Энвой, когда, по прибытии в Уимблдон, рассказал ей о визите миссис Солтрам.
Она ненадолго задумалась, но пауза, пусть и совсем короткая, показалась мне бесконечно тягостной.
— Вы привезли письмо с собой?
— Да нет, оно заперто у меня дома, в ящике стола.
Вновь наступило молчание; наконец Руфь произнесла:
— Возвращайтесь домой и уничтожьте письмо.
Домой я возвратился, но к письму не притрагивался вплоть до самой кончины Солтрама: тогда я сжег его нераспечатанным.
Пуднеи предприняли новый яростный приступ, но, невзирая на все их старания, Коксоновский фонд уже утвердился в качестве действенного источника благ, повергнув общественность в состояние крайнего ошеломления. Не успели мы убедиться собственными глазами в наличии вполне реальной манны небесной, как мистер Солтрам уже начал вовсю пользоваться весьма внушительным доходом. Он принял щедрый дар, как принимал все прочие подношения — с величественно-рассеянным жестом. Увы, внушительность названного дара (теперь это известно всем и каждому) совершенно его подкосила, положив начало его упадку. Супруга мистера Солтрама, само собой разумеется, усмотрела в благодеянии новый повод для обиды: она поверила в супруга, едва только мощь его оказалась подрубленной, и до сего дня обвиняет нас в злонамеренном подкупе с целью потворствовать капризу настырной американки; по мнению миссис Солтрам, мы умышленно вынудили Фрэнка Солтрама отречься от его великого служения и стать, выражаясь ее словами, таким же, как все.
