Август Мейхью - Блумсберийская красавица
— Будьте мужчиной, Долли, настаивалъ я. — Вы должны хоть на секунду повидаться съ ними, — какъ мужъ, вы обязаны это сдѣлать!
Какое ему было дѣло теперь до его обязанностей! Онъ только громче и громче кричалъ:
— Не хочу! не хочу! не хочу!
Я отъ природы не трусливъ, но мысль о предстоящемъ объясненіи съ непокорной женой и громогласной мамашей, которая безъ церемоніи дѣлаетъ вамъ самые рѣзкіе выговоры, не говоря ужь о колкихъ замѣчаніяхъ Мери Вумбсъ и нелѣпыхъ выходкахъ Рафаеля, не на шутку пугала меня.
Чтобъ скрить свое безпокойство отъ Долли и поддержать въ себѣ мужество, я сталъ храбриться.
— Вы думаете, что я ихъ боюсь? Нисколько! сказалъ я. — Справедливость на нашей сторонѣ, сэръ! И еслибъ весь Блумсбери возсталъ, то это мнѣ рѣшительно все равно!
Мнѣ очень хотѣлось, чтобы онъ улыбнулся, но, кажется, это было выше его силъ. Онъ смотрѣлъ на меня тупымъ взглядомъ, который поневолѣ остановилъ потокъ моего краснорѣчія.
Съ перваго взгляда на туалетъ стараго Рафаэля я заключилъ, что онъ готовится блистательно разыграть роль благороднаго отца и рѣшился исполнить ее до конца съ непоколебимымъ достоинствомъ. Несмотря на великолѣпную погоду, онъ держалъ въ рукѣ зонтикъ, вѣроятно, вмѣсто оборонительнаго оружія, намазалъ голову розовымъ масломъ и надѣлъ свой лучшій фракъ, чтобъ придать себѣ внушительный видъ, въ случаѣ еслибъ пришлось обратиться къ посредничеству судьи.
Болѣе же всего меня смущалъ его бѣлый жилетъ. Что бы это означало? Съ тѣхъ поръ, какъ я его знаю, я ни разу не видѣлъ на немъ бѣлаго жилета, и даже не подозрѣвалъ о его существованіи. Этотъ жилетъ ужасно не шелъ съ его желтому лицу, которое казалось еще желтѣе, напоминая потолокъ курительной комнаты. Чортъ бы побралъ этотъ бѣлый жилетъ! Онъ меня безпокоилъ.
Мистриссъ Икль, къ сожалѣнію, выказала излишнюю поспѣшность, желая поскорѣй начать обвинительные пункты, даже не дождалась, пока войдутъ въ гостиную начала семейную трагедію еще въ передней.
Едва родители переступили порогъ, — мама даже не успѣла завязать чепца, а папа расправить манжетовъ, — она ринулась съ лѣстницы, съ быстротою человѣка, летящаго стремглавъ съ вышины; достигнувъ площадки и увидавъ неоцѣненныхъ родителей, она принялась плакать и стонать, а вступивъ на цыновку, съ быстротой молніи промчалась черезъ всю переднюю и бросилась на грудь стараго де-Када, который даже пошатнулся отъ сильнаго напора, будто на грудь ему свалилась бомба, а не его собственное дѣтище.
— Возьмите меня отсюда! Ради Бога, возьмите меня! съ рыданіями восклицала несчастная жертва.
Эфектъ этой патетической сцены былъ немного нарушенъ, во-первыхъ тѣмъ, что Рафаэль не успѣлъ еще опомниться отъ пораженія въ грудь и не могъ отвѣчать, какъ подобало въ надлежащемъ случаѣ, и потому казался нѣсколько жестокосердымъ; во-вторыхъ мистриссъ де-Кадъ вздумала при этомъ разспрашивать, куда дантистъ дѣвалъ флаконъ со спиртомъ.
Мнѣ кажется, что флаконъ со спиртомъ всегда портить впечатлѣніе.
Страданія, претерпѣваемыя мистриссъ Икль, выражались въ раздирающихъ душу вопляхъ.
— Мама, милая мама! Не оставляйте меня съ этимъ чудовищемъ! Скажите, что вы меня не оставите! На колѣняхъ умоляю васъ!
— Не оставлю, не оставлю, мое сокровище! отвѣчала растерянная родительница, до того взволнованная, что чуть не задушила своего супруга, подсунувъ ему флаконъ съ вонючимъ спиртомъ къ самому рту.
— Я умру! Онъ меня убьетъ! продолжала невинная жертва, пряча голову на широкую грудь родителя.
Наконецъ Рафаэль, чувствуя, что Анастасія портитъ его бѣлый жилетъ, замѣтилъ нѣсколько нетерпѣливо женѣ:
— Да возьмите-жь ее пожалуйста!
Въ суматохѣ трогательной встрѣчи, прекрасные волосы Анастасіи растрепались и разсыпались по плечамъ; между тѣмъ изъ кухни повысыпали слуги и подсматривали изъ-за угловъ, точно играли въ прятки. Дантистъ почувствовалъ, что его блумсберійская гордость глубоко оскорблена. Для соблюденія приличій огорченное тріо, наконецъ, вышло въ столовую.
Послѣднія слова, произнесенныя мистриссъ Икль, прежде, чѣмъ заперли дверь, были:
— Ахъ, папа! ахъ, мама! Я не могу, не смѣю высказать вамъ все, что я вынесла съ тѣхъ поръ, какъ этотъ предатель разлучилъ меня съ вами.
Эти слова принесли ей не очень большую пользу. Нехорошее слово «предатель» пробудило Долли отъ оцѣпененія и вызвало краску на его блѣдныя щеки. Онъ что-то насмѣшливо проворчалъ, провелъ рукой по волосамъ и сталъ твердо стоять на ногахъ.
Помоему, слово «негодяй» лучше чѣмъ «предатель», по крайней-мѣрѣ пріятнѣе, «мошенникъ» тоже лучше, а «плутъ» такъ это даже какъ-то добродушно. Особенно надо было слышатъ, съ какимъ выраженіемъ въ голосѣ она сказала «предатель».
— Теперь я готовъ повидаться съ ея родителями, вскричалъ Долли, быстро шагая по комнатѣ. — Вы правы, Джекъ, намъ необходимо разстаться. Дайте-ка мнѣ сигару, а то а надѣлаю глупостей.
— Вы говорите, какъ Траянъ, воскликнулъ я! (Когда я сильно взволнованъ, то обыкновенно прибѣгаю къ классикамъ);
Онъ взялъ сигару, и сжегъ полъгазеты, закуривая ее. Это значительно его облегчило и успокоило, тѣмъ болѣе, что онъ не только курилъ, но даже кусалъ ее и ѣлъ кусочки.
И такъ мы сидѣли и слушали съ напряженнымъ вниманіемъ. До насъ доносились сиплый голосъ Де-Када отца, который, казалось, увѣщевалъ мистриссъ Икль; до насъ долетали ея пронзительныя возраженія. Мамаша пока мало вмѣшивалась. Она, вѣроятно, ограничивала пока свои увѣщанья жестикуляціей, и дѣйствовала какъ ударъ смычка по разстроенной скрипкѣ.
Явился слуга съ вопросомъ: можетъ ли мистеръ Икль принять мистера де-Када?
Конечно, можетъ! Очень радъ его видѣть!
— Что кто за нелѣпая ссора, Адольфусъ, а? началъ старѣй Рафаэль. — Голубки поссорились? Полно, милый другъ! Будьте разсудительны, какъ слѣдуетъ мужчинѣ!
Но Адольфусъ не былъ разсудителенъ; онъ презрительно отставилъ нижнюю губу и взглянулъ на дантиста вызывающимъ взглядомъ.
— Конечно, ссора нелѣпая, отвѣчалъ онъ: — но она будетъ послѣдняя.
— Господѣ владыко! вскрикнулъ Рафаэль: — пара капризныхъ дѣтей толкуетъ о разводѣ! Да какъ вы только разъѣдетесь, вы обезумѣете съ тоски другъ по другѣ.
Долли швырнулъ сигару въ уголъ и вскочилъ съ мѣста.
— Поведеніе Анастасіи, начатъ онъ: — тамъ неизвинительно, такъ жестоко… я полагалъ, она помѣшалась… я больше не могу выносить… Моя любовь къ этой женщинѣ… я до сихъ поръ обожаю самую память о… Господи! на что она могла пожаловаться? Я дѣлалъ все, что… Неблагодарная женщина! она слишкомъ… Впрочемъ, теперь все кончено между нами… все… Мы должны разстаться!
Старый Рафаэль испугался дикаго вида Долли и проговорилъ:
— Я не думалъ, что это такъ серьёзно!
— Передайте, сдѣлайте одолженіе, моей женѣ, прибавилъ Долли, снова садясь на свое мѣсто, и исполняясь величественнаго спокойствія: — что она можетъ взять съ собою все, что ей угодно, изъ этого дома.
Старый Рафаэль, видя, что ничего не подѣлаешь, отправился къ дочкѣ. Мы скоро услыхали его сиплый голосъ сверху, и поняли, что онъ читаетъ наставленіе дорогому дѣтищу. Но Стаси прибѣгла въ слезамъ, мамаша стала за нея заступаться и Мери Вумбсъ принялась пронзительно охать и ахать.
Дантистъ сбѣжалъ снова съ лѣстницы, и, просунувъ голову въ дверь нашей комнаты, сказалъ:
— Икль, дружище, пожалуйста, войдите къ намъ на минутку.
Долли, какъ вдохновенный мученикъ, отправился на пытку.
Онъ засталъ мистриссъ Икль въ слезахъ; около нея лежала дорожная шляпка. Коварная Мери Вумбсъ царапала и терла свои воровскіе глаза угломъ передика, а мистриссъ де-Кадъ представляла собою олицетвореніе материнской свирѣпости.
Мистриссъ Икль приказала Мери Вумбсъ побѣжать скорѣе принести ей другой носовой платокъ, — этотъ былъ смоченъ слезами.
— Ну, мои дорогіе дѣти! началъ дантистъ торжественнымъ голосомъ: — я еще разъ прошу васъ, протяните другъ другу руки! Икль, обратился онъ къ Долли: — скажите, откровенно, на что вы жалуетесь? За что сердиты?
— Я не сердитъ, отвѣтилъ мягко Долли: — я только усталъ, и мнѣ надоѣли и опостылѣли дрязги.
— Лицемѣръ! обманщикъ! вскрикнула мистриссъ Икль. — Не вѣрьте ему, мамаша! Онъ теперь не смѣетъ меня оскорблять, онъ испугался, трусишка! Я говорю вамъ, моя жизнь въ опасности! Онъ замучилъ меня! Онъ уморилъ меня оскорбленіями!
— Я никогда не оскорблялъ, промолвилъ Долли.
— Не оскорбляли, мучили, убивали! Скотъ!
Долли спокойно закурилъ сигару.
— Если сотая доля того, что говоритъ моя дочь — справедливо, то я должна признаться, мистеръ Икль, ваше поведеніе недостойно, замѣтила мамаша де-Кадъ.
— Онъ ударилъ меня! крикнула Анастасія.
Долли всвочилъ.
— Это ложь! крикнулъ онъ.
— Это правда!
— Ложь!
— Правда! Правда! Правда!
