Шолом Алейхем - Кровавая шутка
Студент, очевидно, тоже произвел благоприятное впечатление, и хозяин без лишних рассуждений заявил, что с него совершенно достаточно рекомендации Михаил Михалыча (ректора), а о деталях сейчас говорить не стоит, тем более что время чай пить и надо идти к столу.
Бардо-Брадовский поднялся с места, взял репетитора под руку, и оба, сопровождаемые неизменным Глюком, двинулись в столовую.
Вся семья была в сборе. У нового репетитора закружилась голова: так много лиц сразу охватил его взгляд. Но только одно лицо запечатлелось в его мозгу с первого взгляда: хозяйка дома, женщина изумительной красоты, с необыкновенными глазами - Надежда Федоровна Бардо-Брадовская.
Очарованный Попов не расслышал других имен, названных ему хозяином, кроме имен: "Петя" и "Сережа" - то были его новые ученики, гимназисты первого и третьего класса. Ещё запомнились три нерусских имени: мосье Дюбуа, француза с лихо закрученными усами на бледном лице, немца Фриша, с невероятным румянцем во всю щеку, и четырехугольной англичанки мисс Токтон...
***Вечером того же дня Попов-Рабинович в отведенной ему уютной комнате писал письма.
В письме к отцу "Попов" вдохновенно сочинял историю о двух уроках, полученных им в богатых еврейских домах. Он надеется в скором времени послать домой немного денег. Вопрос об университете выяснится через несколько дней, когда станет известно, как обстоит дело с процентной нормой... Второе письмо было приложено к первому и адресовано настоящему Попову.
Ему настоящий Рабинович написал, что чувствует себя так, точно обокрал товарища, пользуясь его привилегиями. Но теперь уж поздно думать! Надо играть роль до конца... Заканчивалось письмо так:
"Что у тебя? Поступил ли ты в университет?
Мне это необходимо знать, чтобы сообщить наконец отцу о "своей" судьбе и перестать лгать по вдохновению! Уж я и то вязну! Однако не жалуюсь. Желаю и тебе от всей души не раскаяться в начатой игре! O себе могу сказать, что вряд ли пожалею о том, что именуюсь в данное время не Гершка, а Гриша".
***В первое время новый репетитор чувствовал себя в фешенебельном доме Бардо-Брадовских точно в дремучем лесу или незнакомом шумном городе среди чужих людей, еще больше подчеркивающих одиночество пришельца. Временами он попросту тосковал - тосковал по евреям... С другой стороны, бывали минуты, когда лже-Попов пьянел: ему казалось, что сбылась детская сказка о заколдованном замке, что он прекрасный принц, окружен вельможами, готовыми исполнить малейшую его прихоть! Не хватало только красавицы принцессы, которую нужно освободить из рук злого волшебника. Однако это настроение скоро прошло. Попов акклиматизировался, освоился с обстановкой и даже запомнил имена всех членов этой огромной и будто случайно сколоченной семьи. Сжились и с ним: из "репетитора" он превратился просто в "Григория Ивановича" и стал своим человеком.
Отношения между населявшими этот огромный дом людьми были Попову непонятны и странны: казалось, все близки друг другу, а в действительности - чужие!.. Все так дружески беседовали за столом, но стоит окончиться трапезе, все разбегаются по своим углам, и единство улетучивается как дым. Попов ставил мысленно на их место своих братьев евреев и невольно думал о том, что евреи на другой же день по его прибытии знали бы, кто он, откуда родом, какая у него семья... А эти не обнаруживают ни малейшего любопытства. Оно, пожалуй, и лучше! Вообще, не так уж плохо уйти хотя бы на время от чисто еврейских забот и страданий и почувствовать себя равноправным членом в кругу свободных, довольных и уверенных людей.
Новый репетитор освоился не только с домом, но даже и с Глюком, который теперь бросался навстречу Попову с живейшей радостью.
Прислуга также была довольна "репетитором". Он был непривередлив, не гонял зря людей и не приказывал.
– Странный барич!..
Но больше всех полюбили учителя Петя и Сережа. Они с удовольствием расставались с мосье Дюбуа, с Фришем и мисс Токтон, с нетерпением ждали уроков русского языка, на которых иногда присутствовала Надежда Федоровна, а изредка и сам Феоктист Федосеич. Он был рад, что сыновья хорошо понимают своего педагога, оправдавшего надежды и ректорскую рекомендацию.
– Григорий Иванович, пойдемте играть в теннис! - пригласили однажды ученики после урока.
– Идем! - ответил Григорий Иванович, но тут же вспомнил, что Гершель Рабинович смыслит в лаун-теннисе столько же, сколько в китайской грамоте.
– Знаете, ребята... - сказал учитель, - играйте на сей раз без меня. Голова побаливает.
– А вы верхом ездите?
– А что?
– Так! У нас есть лошади! Летом вы с нами поедете в деревню, и мы будем ездить!
И опять Гершка Рабинович вспомнил, что он не только не ездит, но и побаивается лошадей.
– Саша хорошо ездит! - не унимались ученики. Григорию Ивановичу, чтобы поддержать свой престиж, пришлось сказать, что он - первоклассный наездник.
– Ну, в таком случае вы будете целыми днями кататься с Сашей! Она очень любит верховую езду.
Григорий Иванович уже знает, что Саша - старшая сестра учеников. Она учится в столице, в пансионе. Весь дом ждет не дождется её к рождеству.
Григорий Иванович даже видел её портрет: она поразительно похожа на свою мать, и Попову все время кажется, что он её где-то видел. Может быть, во сне или в юношеских мечтах?..
Невольно приходит в голову зачарованная принцесса, владычица юных грез...
"Когда у нас рождество?" - думал Попов, ловя себя на словах "у нас".
Своему товарищу, подлинному Попову, он в это время писал откровенно:
"Брани меня, дорогой Гриша, сколько хочешь! Я заслужил, потому что я дрянненький человечишка! Представь себе, у меня бывают минуты, когда я совершенно забываю, кто я, и больше того - радуюсь, что забываю, хочу забыть..."
В другом письме он между прочим писал:
"Не глуп ли ты, Гриша! На кой черт ты возишься с еврейскими невзгодами, пытаешься разрешить национальные проблемы? А в это время к нам приезжает "принцесса", которой мы все тут бредим... Однако не беспокойся обо мне! Я - не ты: я не стану шутить с огнем... Прости, не могу сегодня больше писать тороплюсь на почту и домой: едем встречать гостью! На огненно-быстрых тройках! Прожигаем жизнь!"
Глава 4
НА ТРОЙКАХ
В широких розвальнях мчался Григорий Иванович Попов вместе с прочими чадами и домочадцами Бардо-Брадовских к вокзалу.
Было прекрасное морозное утро. Все были оживлены и веселы, только один Попов не разделял общего настроения. Его мысли были далеко... Полчаса тому назад он получил на почте до востребования пакет от Гриши, в котором находились письма из дому - от брата и отца. Брат Григория Ивановича, Авраам-Лейб, вообще имел обыкновение нагонять тоску. Он умел писать о самых обыденных, невинных вещах в таком минорном тоне, который наводил уныние независимо от обстоятельств.
"...Да будет тебе известно, - писал Авраам-Лейб, - что от присланных тобой в прошлый раз денег уже давным-давно не осталось ни гроша. Пришлось еще добавить пятьдесят рублей и отослать их зятю Велвлу, потому что его собираются выселить из города и ему остается хоть по миру пойти... Вторая наша сестрица, Фейга-Лея, тоже нуждается в деньгах: она больна, и доктор находит, что ей необходима операция. Если бы у нее были средства, она бы съездила к тебе: там у вас, говорят, профессора хорошие. Но мы её отговариваем, так как боимся, что она без правожительства в вашем городе не сможет лечиться, да еще, чего доброго, по этапу домой вернется...
Затем сообщаю тебе, что заработки наши в последнее время сошли на нет... Начальника станции Господь нам послал... сущего разбойника! Ненавидит еврея всеми силами души... Впрочем, кто ж это любит евреев? О замечательных еврейских новостях ты, наверное, уже слыхал, и мне нечего прибавить к этому. Еще, дорогой брат, напомню тебе, что 7-го швата у нас годовщина смерти матери. Не забудь, пожалуйста, помолиться об её душе! Можно быть полустудентом, дантистом или даже доктором, но годовщина все же остается годовщиной..."
"Экая ворона, - думал Попов, - не может не каркать!"
Отец писал приблизительно то же, но в конце письма просил Гершку не огорчаться и не принимать всех этих сообщений близко к сердцу: "Бог поможет, все образуется; перемелется - мука будет!.."
Попов думал об этих письмах и больше всего боялся, что сестрица действительно снимется с места и поедет "к нему" - в университетский город, где вкушает сладость еврейства подлинный Гриша Попов!.. Одна мысль об этом бросала его в дрожь. Ну да ладно! Уж он напишет, чтоб никто соваться не осмеливался в город, где даже переночевать не дозволяется!
"Неужели меня так и не оставят в покое? Неужели я так и не смогу хоть год прожить по-человечески, без тревоги о завтрашнем дне, без мысли о правожительстве и унижениях на каждом шагу?.."
