Люси Монтгомери - Аня из Зеленых Мезонинов
— Можешь успокоиться, потому что ты туда не пойдешь. Тебе будет лучше дома в твоей собственной постели, а что до этого концерта в клубе, то это глупая идея, и маленьким девочкам вообще не следует позволять посещать подобные места.
— Я уверена, что дискуссионный клуб — это очень достойная организация, — защищалась Аня.
— Не спорю. Но не позволю тебе болтаться по концертам и проводить ночь неизвестно где. Хорошенькое занятие для детей, ничего не скажешь! Удивляюсь, что миссис Барри отпускает Диану.
— Но это такой особый случай, — умоляла Аня; она была готова заплакать. — У Дианы только один раз в году день рождения. День рождения — это не такое уж обыденное событие, Марилла. Присси Эндрюс будет декламировать "Звон вечерний не слышен сегодня". Это такое назидательное стихотворение, Марилла, я уверена, мне было бы очень полезно его послушать. А хор исполнит четыре прелестные трогательные песни, почти такие же возвышенные, как религиозные гимны! Ах, Марилла, даже священник собирается присутствовать; да, да, он там будет; он обратится к слушателям с речью. Это ведь почти то же, что проповедь. Пожалуйста, позвольте мне пойти, Марилла!
— Аня, ты слышала, что я сказала? Сними ботинки и иди спать. Уже девятый час.
— Только еще одно слово, Марилла, — сказала Аня; по ее лицу было ясно, что она прибегает к последнему доводу. — Миссис Барри сказала, что мы можем спать в комнате для гостей. Подумайте, какая это честь для вашей маленькой Ани — спать в комнате для гостей!
— Это честь, без которой тебе придется обойтись. Иди спать, Аня, и чтобы я больше ни слова об этом не слышала.
Когда Аня, заливаясь слезами, исчезла наверху, Мэтью, который, казалось, сладко дремал в кресле на протяжении всего диалога, открыл глаза и сказал решительно:
— Марилла, я думаю, ты должна позволить Ане пойти на концерт.
— А я не позволю, — отрезала Марилла. — Кто воспитывает ребенка, Мэтью, ты или я?
— Ну конечно ты, — признал Мэтью.
— Тогда не вмешивайся.
— Я и не вмешиваюсь. Какое тут вмешательство, если у меня просто есть свое мнение. А мое мнение, что ты должна позволить Ане пойти.
— Ты сказал бы, что я должна позволить ей отправиться на Луну, если бы ей такое пришло в голову. Не сомневаюсь, — любезно отпарировала Марилла. — Я, может быть, и позволила бы ей провести ночь у Дианы, но если бы это было все. Но этих планов насчет концерта я не одобряю. Вполне вероятно, что она там может простудиться. Да и забьет себе голову всякой чепухой, возбудится и разволнуется на целую неделю. Я знаю характер этого ребенка лучше, чем ты, Мэтью, и понимаю, что для нее хорошо.
— Я думаю, что ты должна позволить Ане пойти, — повторил Мэтью твердо. Он не был силен в обосновании своих мнений, но держался их всегда очень упорно. Марилла беспомощно вздохнула и умолкла.
На следующее утро, после завтрака, когда Аня мыла посуду в буфетной при кухне, Мэтью, направлявшийся в амбар, остановился и опять сказал Марилле:
— Я думаю, ты должна позволить Ане пойти на концерт, Марилла.
На мгновение лицо Мариллы приобрело выражение, которое невозможно описать словами. Затем она покорилась неизбежному и сказала язвительно:
— Очень хорошо, пусть она идет, если ничто другое тебя удовлетворить не может.
В ту же минуту Аня вылетела из буфетной с мокрой тряпкой в руке:
— Ах, Марилла, повторите еще раз эти благословенные слова!
— Хватит того, что я их один раз сказала. Этим ты обязана Мэтью, и я умываю руки в этом деле. Если ты схватишь воспаление легких, когда будешь спать в чужой постели или выйдешь среди ночи на мороз из душного, жаркого зала, вини не меня, вини Мэтью. Аня, у тебя течет с грязной тряпки на пол! Никогда не видела такого неаккуратного ребенка!
— О, я знаю, что я сущее наказание для вас, Марилла, — сказала Аня с раскаянием. — Я делаю так много ошибок. Но только подумайте обо всех тех ошибках, которые я не совершила, хотя и могла. Я возьму песка и ототру все пятна с пола, перед тем как идти в школу. Марилла, я так страстно хочу попасть на этот концерт! Ни разу в жизни я не была на концерте, и когда другие девочки в школе говорили о концертах, я чувствовала, что я какая-то не такая. Вы не представляете, что я тогда чувствовала, но вот видите, Мэтью это понял. Мэтью меня понимает, а это так приятно, когда тебя понимают, Марилла.
В то утро Аня была слишком возбуждена, чтобы показать себя на уроках с лучшей стороны. Гилберт Блайт превзошел ее в правописании и совершенно затмил в устном счете. Однако Анино чувство унижения было куда меньшим, чем можно было ожидать, так как в перспективе она видела концерт и постель в комнате для гостей. Аня и Диана целый день без умолку говорили о том, что им предстояло, и с более строгим учителем, чем мистер Филлипс, уделом их стала бы ужасная немилость.
Аня чувствовала, что, если бы ей не позволили пойти на концерт, она бы этого не перенесла, потому что вся школа в тот день не говорила ни о чем другом, кроме концерта. Авонлейский дискуссионный клуб, собрания которого проходили каждые две недели на протяжении всей зимы, уже провел несколько небольших бесплатных представлений, но этот концерт должен был стать крупным мероприятием; входной билет стоил десять центов, а сбор передавался в помощь библиотеке. Авонлейская молодежь репетировала уже несколько недель; особенный интерес к концерту проявляли те школьники, чьим старшим братьям и сестрам предстояло принять в нем участие. На концерт шли все школьники старше девяти лет, кроме Кэрри Слоан, отец которой разделял мнение Мариллы относительно присутствия маленьких девочек на вечерних концертах. Кэрри плакала весь день, уткнувшись в свою грамматику, и чувствовала, что жить на свете не стоит.
Для Ани настоящее волнение началось с момента окончания уроков и постепенно нарастало, пока не достигло своей кульминации в блаженном экстазе во время самого концерта.
Миссис Барри устроила "совершенно изысканное чаепитие", а затем наступил черед восхитительного занятия — одевания в маленькой комнате Дианы наверху. Диана зачесала Ане волосы надо лбом в новом стиле «помпадур», а Аня завязала Диане банты с особым мастерством, которым обладала. А потом они перепробовали, по крайней мере, десяток способов устройства своих волос на затылке. Наконец, они были готовы, щеки их алели, а глаза сияли радостным возбуждением.
Следует признать, что Аня не могла не ощутить неприятного чувства, сравнив свой простой черный берет и серое, бесформенное, с тесными рукавами пальто, сшитое Мариллой, с ловко сидевшим меховым колпачком и нарядным пальтишком Дианы. Но она вовремя вспомнила, что обладает воображением и может прибегнуть к его помощи.
Потом приехали кузены Дианы — семейство Мюррей из Ньюбриджа; все вместе они уселись в большие выстеленные соломой сани и закутались в меха. Аня наслаждалась этой поездкой. Сани легко скользили по гладкой, как шелк, дороге, и снег поскрипывал под полозьями. Закат был великолепен; и заснеженные холмы, и глубокие голубые воды залива Святого Лаврентия, казалось, были в ореоле сияния, словно огромная чаша из жемчугов и сапфиров, наполненная до краев вином и огнем. Звон колокольчиков чужих саней и отдаленный смех, казавшиеся отголосками веселья лесных эльфов, слышались со всех сторон.
— Ах, Диана, — вздохнула Аня, сжимая Дианину руку в варежке под меховой накидкой, — это словно прекрасный сон! Неужели я выгляжу как всегда? Я чувствую себя совсем другой, и мне кажется, это должно быть видно по моему лицу.
— Ты ужасно мило выглядишь, — сказала Диана, которая только что получила комплимент от одного из своих кузенов и чувствовала, что должна передать его дальше. — У тебя прелестный румянец!
Программа вечера состояла из номеров, каждый из которых "пронзал дрожью", по крайней мере одну из слушательниц, и, как Аня уверяла Диану, каждая следующая «дрожь» была еще более «пронзительной», чем предыдущая. Когда Присси Эндрюс, наряженная в новую розовую шелковую кофточку, с ниткой жемчуга на гладкой белой шейке и с живыми гвоздиками в волосах — ходили слухи, что учитель специально посылал за ними в город, — "поднималась в пугающем мраке по темным и шатким ступеням", Аня содрогалась, полностью предавшись сочувствию; когда хор запел "Далеко, над милыми маргаритками", Аня смотрела на потолок, словно он был расписан изображениями ангелов; когда после этого Сэм Слоан рассказывал и изображал "Как Сокери курицу на яйца сажал", Аня смеялась так заразительно, что сидевшие рядом с ней тоже стали смеяться, больше из симпатии к ней, чем от удовольствия слышать шутку, которая была слишком избитой даже для Авонлеи; и когда мистер Филлипс произносил монолог Марка Антония[6] над телом Цезаря[7] с самыми душераздирающими интонациями, поглядывая в конце каждой фразы на Присси Эндрюс, Аня чувствовала, что готова вскочить с места и тут же поднять мятеж, если бы хоть один римский гражданин указал путь.
