Джордж Мередит - Испытание Ричарда Феверела
Смех лучше самых нежных слов открывает сердце наше для любви; не какой-нибудь уголок его для одинокой стрелы, а все его целиком — для всех стрел, что в колчане. Так не упускай же счастливый случай, о юный бритт! И смейся вволю, и веди себя с любовью, как с настоящим богом, и не потакай чувствительному притворству. Те, о ком здесь идет речь, смеялись, и души их кричали друг другу: «Это я, это я».
Они засмеялись и забыли, чему смеются, а тем временем легкая одежда юноши высохла на солнце, и они углубились в рощицу и остановились возле воды, любуясь клочьями белой пены и переливающимся всеми цветами радуги клокочущим потоком.
Меж тем лодка Ричарда все же ударилась о плотину и теперь, перевернувшись вверх дном, качалась на воде, уносимая быстрым противотечением.
— Как, вы бросили ее? — спросила девушка, недоуменно глядя на лодку.
— Ее больше уже не удержишь, — ответил Ричард и мог бы еще добавить: «Да и на что мне она теперь!»
Вся его прежняя жизнь уносилась теперь вместе с этой лодкой; она окончилась, она канула в этот клокотавший поток. С этой минуты для него началась новая жизнь — овеянная присутствием девушки, радостная и светлая.
Она низко опустила поля шляпы.
— Право, вы не должны идти со мной дальше, — тихо сказала она.
— Так что же, вы уйдете и так и не скажете мне, кто вы? — спросил он, становясь смелее оттого, что его вдруг обуял страх ее потерять. — И неужели, перед тем как уйти, вы не скажете мне, как к вам попала эта бумажка?
Из двух вопросов она выбрала более легкий.
— Вы ж должны меня знать: нас с вами когда-то знакомили.
В простодушии, с каким она это сказала, было что-то подкупающее.
— Тогда ради всего святого скажите, кто вы такая? Умоляю вас! Я никак не мог вас забыть.
— А все-таки забыли, — ответила она.
— Не может этого быть, чтобы мы с вами встречались и я вдруг забыл.
Она подняла на него глаза.
— А Белторп вы помните?
— Белторп! Белторп! — произнес Ричард, словно мучительно силясь что-то вспомнить. — Вы хотите сказать, ферму старого Блейза?
— Так знайте, что я племянница старого Блейза, — она слегка ему поклонилась.
Зачарованный юноша глядел на нее. Какими судьбами это божественное нежное создание могло оказаться в родстве с этим старым хрычом!
— Так как же… как вас зовут? — вымолвил его рот, а глаза тут же добавили: «О, прелестное создание, как ты могло появиться на этой земле?»
— Так вы, значит, и о Десборо из Дорсета тоже позабыли? — она глянула на него из-под изгиба опущенных полей шляпы.
— Десборо из Дорсета? — его вдруг осенило. — И это вы так выросли и превратились в такую?.. Из маленькой девочки, которую я тогда видел!
Он придвинулся ближе к ней, чтобы лучше разглядеть все черты явившегося ему видения. Она больше не могла уже защитить себя шутками от его пронзительного, горящего взгляда. Под этим глубоким проникновенным взглядом от всей непринужденности ее не осталось и следа, и теперь голоса их сделались тише, и обоими овладело смущение.
— Вот видите, — прошептала она, — оказывается, мы с вами старые знакомые.
— Какая вы красивая! — воскликнул Ричард, не сводя с нее глаз.
Слова эти вырвались у него сами собой. Настоящая искренность безотчетно смела. Удивительная красота девушки разбудила его сердце, и, подобно фортепьяно, клавиш которого коснулись чьи-то пальцы и которое начинает звучать, сердце это сразу отозвалось.
Мисс Десборо попробовала было обратить в шутку эту пугающую прямоту; но в глазах его светилась такая бесповоротная решимость, что приготовленные слова замерли у нее на губах. Она отвела от него взгляд, сердце ее тревожно билось. Такая горячая похвала, да еще из уст того, кто был предметом ее первых мечтаний, того, о ком она думала ночи напролет и кого ее девическое воображение окружало светящимся ореолом, — такую хвалу сердце не может отвергнуть; не может, даже если бы захотело. Она ускорила шаг.
— Я вас обидел! — послышался у нее за спиною огорченный голос.
То, что он мог это подумать, было хуже всего.
— Да нет же, нет! Никогда вы меня не сможете обидеть, — она повернулась к нему; глаза ее сияли.
— Тогда почему… почему вы уходите?
— Потому что… — она заколебалась, — я должна уйти.
— Нет. Вы не должны уходить. Почему вы должны вдруг уйти? Не уходите.
— Право же, я должна, — сказала она, оттягивая несносные широкие поля шляпы; и истолковав по-своему ту паузу, которую он сделал, как согласие с ее здравым решением, робко на него глядя, протянула ему руку и сказала:
— До свидания, — так, как будто это было самое естественное, что она могла сделать.
Рука ее была совершенно белой, белой и душистой, как лепесток, тронутый морозом в майскую ночь. Это была та самая рука, над тенью которой, опережая события этого дня, он ночью еще благоговейно склонялся и целовал ее, готовый потом расплачиваться за это дерзание; и вот сейчас все обернулось для него неслыханным счастьем.
Он взял ее руку и, не выпуская из своей, глядел ей прямо в глаза.
— До свидания, — произнесла она снова со всей прямотой, на какую только была способна, и вместе с тем слегка напрягая пальцы в знак того, что это прощанье. В ответ он сжал ее руку еще крепче.
— Вы не уйдете, не правда ли?
— Прошу вас, пустите меня, — взмолилась она, и ее прелестные брови нахмурились.
— Вы не уйдете?.. — он прижал ее белую руку к своему колотившемуся сердцу.
— Я должна уйти, — жалобно прошептала она.
— Вы не уйдете?
— Нет, уйду! Уйду!
— Скажите мне, вы хотите уйти?
Это был коварный вопрос. Несколько мгновений она не отвечала на него, а потом переборола себя и сказала:
— Да.
— Вы… вы хотите уйти? — он смотрел на нее, стараясь заглянуть ей в глаза; веки его дрожали.
В ответ он услышал еще более тихое «да».
— Вы хотите… хотите меня оставить? — на этих словах дыхание его пресеклось.
— Право же, я должна уйти.
Он окончательно завладел ее рукой.
Все тело ее охватила тревожная пьянящая дрожь. Она перебежала к ней от него, чтобы снова к нему вернуться. Грозовое предвестье любви метнулось от сердца к сердцу, стучась и в то, и в другое, пока наконец с силой не вырвалось из своего заточения. Теперь оба дрожали, и это были уже двое влюбленных под этим ласковым утренним небом.
— Вы уйдете? — снова повторил он, как только голос к нему вернулся.
Но она уже не в силах была ничего ответить и только попыталась освободить свою руку.
— Раз так, то прощайте! — воскликнул он, и, припав губами к этой нежной, тонкой руке, поцеловал ее, и опустил голову; он отодвинулся от нее, почувствовав, что расставание — смерть.
Странно, но именно теперь, когда она очутилась на свободе, ей захотелось остаться. Странно, что настойчивость его, вместо того чтобы встретить решительный отпор, пробудила краску у нее на лице, и робость, и нежные слова:
— Вы на меня не сердитесь?
«Сердиться на вас, любимая! — вырывалось из его души. — А вы меня прощаете, милая?»
— Должно быть, нехорошо было с моей стороны уйти и не поблагодарить вас еще раз, — сказала она и снова протянула ему руку.
Наверху, над его головой звонко запела птица. Сияющее небо благодатью вливалось ему в душу. Он коснулся ее руки, не сводя с нее глаз и не говоря ни слова, она же, едва слышно простившись с ним еще раз, прошла по приступкам изгороди, и поднялась по тенистой тропинке среди мокрых от росы зарослей, и, выйдя из освещенного свода, скрылась с его глаз.
И вместе с ее уходом развеялось все неслыханное очарование. Он глядел в пустоту. Но мир для него был уже не тот, что вчера. Вспыхнувшее перед ним великолепие жизни заронило семена, готовые прорасти и расцвести, стоит ему увидеть ее вновь; а запавшие ему в сердце голос, лицо, стан взмывают вдруг и озаряют его, как прерывистые летние зарницы — призраки солнца, исчезнувшего за горизонтом.
Ничто не оповестило его о том, что он влюбился и с неимоверной стремительностью объяснился в любви; а сам он этого не знал. Нежные зардевшиеся румянцем щеки! Прелестные губы! Поистине удивительные брови! Глаза, в которых полыхало такое нежное пламя! Как мог его возмужалый взгляд увидеть вас и не умолить вас остаться с ним? Нет, как мог он вас отпустить? И он со всей серьезностью вновь и вновь задавал себе один и тот же вопрос.
Завтра место это станет для него заветным — речка и луг, и этот низвергающийся поток; сердце его построит здесь храм; первосвященником в нем будет жаворонок; певчим — старый иссиня-черный дрозд; причастием — ягоды ежевики. Сегодня трава остается еще травой: сердце его преследуют призраки, и оно нигде не находит себе покоя. Только тогда, когда он вбирает в себя эту недавнюю свежесть, наступает минута покоя. Но не успевает она прийти, как снова ожесточаются его муки, страх, что жизнь может их разлучить.
