Пэлем Вудхауз - Том 2. Лорд Тилбури и другие
Заботливо проследив за тем, чтобы она пообедала, Билл, к своему облегчению, снова увидел румянец, когда же лакей принес кофе, решил, что пришла пора обсудить ситуацию. Сперва сэр Джордж пронюхал, где она живет, теперь — еще этот Пилбем… Нет, обсудить надо.
— Давайте разберемся, что к чему, — предложил он. — Совсем уж на хвост наступают!
Флик кивнула. Метафора была ей внове, но смысл она поняла.
— Значит, так, — продолжал Билл. — Вы хотели подождать, пока ваши не сдадутся. Верно?
— Да. Но сейчас они знают, где вы живете, в любую минуту могут меня найти.
— Вот именно! Значит, там вам жить нельзя.
— Конечно.
— Есть два выхода. Можно переехать…
— Я все равно буду думать, что дядя откуда-нибудь выскочит.
— Именно это я и хотел сказать. Что вы в конце концов, загнанная лань? Так и двух дней не вынести. Лучше совсем уехать.
— Как? Куда?
— В Ныо-Иорк.
— В Нью-Йорк?
— Я все обдумал. Между нами, красота, а не план! Паспорт получите за один день.
— А что мне там делать?
— Есть два выхода. Можно пойти к моему дяде Кули, в Вестберн — ну, где мы познакомились.
Флик покачала головой.
— Нет, это опасно. Он пошлет телеграмму дяде Синклеру. Они очень дружат.
— Да, правда. Берем другой вариант. Я даю вам письмо к Алисе, она вам поможет.
Если бы Билл не потянулся за спичками, он бы заметил, что Флик очень удивилась. Неужели он думает, что она обратится к этой Алисе?! Да, конечно, она ему не говорила, что, на ее взгляд, лучше бы той вообще не было — но можно в конце концов догадаться! Флик прикусила губу, голубые глаза затуманились.
— Замечательная девушка! — продолжал Билл с неуместным энтузиазмом. — Вам она понравится.
— Да? — пискнула Флик.
— Вот что, я ей сейчас напишу, — он кликнул лакея и спросил чернила, перо, бумагу. — Мировой план!
— Какой?
— Ну, хороший. Лучше не бывает. Все устроится.
Пока он писал, Флик сжимала под скатертью руки, чувства в ней сменяли друг друга — то ей хотелось дать ему по голове, то уткнуться лицом в ладони и заплакать. Второе желание было особенно трудно побороть. Нет, как можно! Просто выбросил из жизни, даже не сказал, что будет скучать! Да, да. он хочет помочь ей, нелогично так думать. Но женщины вообще нелогичны.
План, конечно, хороший, в Лондоне остаться нельзя. И впрямь, нельзя жить, как эта загнанная лань. Денег у нее много, Нью-Йорк — далеко…
— Ну, вот! — сказал Билл.
Флик взяла письмо и положила в сумку.
— Спасибо, — сказала она. — Может, пойдем? Я что-то устала.
— Пошли. Я посажу вас в кэб, а сам погуляю тут на всякий случай. Как бы наш друг чего не выкинул.
Но друг их не выкинул ничего. Когда они проходили мимо, он ел куриную ногу, не поднимая глаз. Пилбем рисковать не любил.
Билл захлопнул дверцу кэба, сказав напоследок:
— Пока! Письмо не потеряйте.
— Нет, нет, — ответила Флик. — Пока.
Билл постоял у ресторана. Кэб свернул на Шафтсбери-авеню. Из окна помахала ручка.
Тот же кэб еще не доехал до Ковентри-стрит, когда та же ручка снова высунулась. На сей раз она держала обрывки письма. Разжавшись, она швырнула их на дорогу и скрылась.
Пароход «Гомер» стоял на стапеле, готовясь к своему плаванию. Палубы и проходы были запружены пассажирами и провожающими. Флик, опершись на перила, глядела вниз, на воду; Билл глядел вверх, на чаек. Беседа как-то разладилась, оба смущались.
— Скоро отплывете, — сказал Билл, чтобы хоть что-то сказать.
Чайки метались по синему небу, голося, как котята.
— Говорят, кораблик — высший класс, — заметил Билл.
— Да?
— Удобно будет.
— Да.
— Они тут очень стараются.
— Это хорошо.
Билл не совсем понял, обрадовал его или огорчил крик «На бе-е-рег!», который кладет конец тяжкому обряду «провожания». Вроде бы все шло прекрасно, в дороге они болтали, да и здесь Флик была совсем веселая, так на тебе — нахмурилась, молчит, едва отвечает…
— Я думаю, мне пора, — сказал Билл.
— Да, наверное.
— Надеюсь, скучать тут не будете.
— Спасибо.
— Смешно, честное слово! Сколько лет в Америке не были.
— Да.
— За Бобом я присмотрю.
— Спасибо.
— Ну, я пошел.
— Да:
Чайка пронеслась так близко от его лица, что он отдернулся и нервно засмеялся.
— Сколько народу, а?
— Да.
— Друзей, наверное, провожают.
— Очень может быть.
Голосом страдающей сирены стюард призвал сойти на берег.
— Вот что, — сказал Билл, — я пойду.
— Да, идите.
— Ну, пока.
— Пока.
— Письмо не потеряете?
— Какое?
— Как это какое?! К Алисе.
— А, да!..
— Она вам так поможет!
— Да?
Они подошли к трапу. По нему, как пчелы в улей, двигались люди. Что-то было такое в этом зрелище, отчего Билл внезапно опечалился. Он взглянул на Флик. Ему стало как-то больно — все-таки, она уж очень маленькая на таком большом пароходе…
— Ах ты, Господи! — воскликнул он. — Как я без вас останусь? Квартира не квартира, если вы не сидите в кресле. Будем там сидеть со старым Бобби…
Он замолчал. У Флик задергалось лицо. Она нетерпеливо вытерла глаза платочком.
— Что ж это… — начал он.
— Я… я из-за Боба, — Флик протянула руку. — Пока. — И она исчезла.
Билл постоял, глядя на скрывшую ее толпу.
— Вот это да! — пробормотал он. — Как она любит эту собаку! И он спустился на берег, погруженный в думы.
Глава XII К МИСТЕРУ ПАРАДЕНУ ПРИШЛИ
Если верно, что Действие придает нашей жизни особую пряность, то не менее верно и другое — временами ее полезно разбавить капелькой Бездействия. А посему, после бурных — а порою и буйных — сцен, которые автор вынужден был привести, дабы сохранить целостность повествования, приятно пересечь Атлантику и немного отдохнуть в жилище ученого-анахорета. Через месяц после того, как Фелисия Шеридан отплыла в Америку, мы вновь оказываемся в доме мистера Кули Парадена на Лонг-Айленде, в мансарде, выходящей окнами на залитый солнцем сад; в той самой мансарде, где занимается приемный сын мистера Парадена, Гораций. Мы входим в ту минуту, когда мистер Шерман Бастабл преподносит питомцу урок французского.
Да. Несколько недель назад мистер Бастабл решительно объявил, что не останется и за миллион; но человек, приклеенный к шляпе, не отвечает за свои слова, и может отказаться от них под влиянием ножниц, теплой воды и доводов разума. Через полчаса после того, как шляпу отделили от его волос, мистер Бастабл, поначалу не желавший слушать о миллионе, настолько остыл, что поддался на лишние пятьдесят долларов в месяц. Соответственно, мы вновь видим его на посту.
Однако нынешний Шерман Бастабл сильно отличается от себя прежнего. От восторженной приветливости не осталось и следа. Теперь это подозрительный деспот, которому мистер Параден велел не церемониться с подопечным; и вот, как было велено, он ожесточил свое сердце.
В данную минуту он как раз демонстрировал произошедшую в нем перемену. Видя, что Гораций засмотрелся на залитый солнцем сад, педагог грохнул кулаком по столу.
— Будешь слушать? — заорал он. — У тебя в одно ухо…
— Ладно, ладно, — печально отвечал Гораций. Эти вопли раздражали его все больше и больше. Вольное дитя подворотен тяжело воспринимало дисциплинарные меры; порой ему казалось, что мистер Бастабл перенял худшие черты покойного Саймона Легри.[11] Он оторвал взгляд от лужайки и широко зевнул.
— Прекрати! — заорал наставник.
— Ладно.
— Никаких «ладно»! — гремел злопамятный учитель, который при виде питомца мгновенно вспоминал клей. — Когда я к тебе обращаюсь, говори «да, сэр», четко и уважительно.
— Да, сэр. — буркнул Гораций.
Ревнитель дисциплины подметил бы недостаточную четкость и уважительность этих слов, но наставник удовольствовался буквой, или сделал вид, что удовольствовался, и снова перешел к уроку.
— Во французском языке, — произнес мистер Бастабл, — перед существительными мужского рода ставится неопределенный артикль un, например, un homme — мужчина, un oiseau — птица.
— Ща села на дерево, — заметил Гораций, плавно переходя к уроку естествознания.
Мистер Бастабл попытался испепелить его взглядом.
— Не отвлекайся! — взревел он. — И не «ща», а сейчас.
— Вот и я про что, — сказал Гораций.
— …и une — перед существительными женского рода, например une dame — дама, une allumette — спичка, une histoire — история, une plume — перо. Ясно?
— Да вроде.
— Что значит «вроде»?
— Ну, — спокойно отвечал Гораций, — вроде киселя. Чего-то тебе ложат, а чего — непонятно.
Педагог вцепился в редеющие волосы и застонал. С пятьюдесятью долларами в неделю набегала внушительная сумма, но он все чаще думал, что дешево оценил свои страдания.
