Шолом-Алейхем - В маленьком мире маленьких людей
Второй класс — тоже приличные похороны, стоят они пятьсот долларов, но это уже не то. Погода уже не так хороша, так сказать, ничего особенного. Погребальные носилки на черном катафалке, но уже без серебряной отделки. Лошади и реверенты одеты в черное, но уже нет перьев и белых пуговиц. Кареты следом движутся, однако их не так уж много. Дети только из нескольких талмудтор идут впереди и поют уже не так голосисто: «Правда пойдет пред ним и поставит на путь стопы его!» Поют они тоскливо, соответственно, конечно, пятистам долларам…
Третий класс — это уже совсем бедняцкие похороны, цена всего-навсего одна сотня. На улице прохладно, пасмурно. Погребальные носилки без катафалка. Лошадок всего две, реверента тоже два, карет — ни одной. Дети из одной только талмудторы идут впереди и, глотая слова, уже не поют, а попросту бубнят без всякой напевности: «Правда пойдет пред ним и поставит на путь стопы его… Правда пойдет пред ним и поставит на путь стопы его».
Сонно, тихо, их едва слышно, — всего-то навсего только сотня долларов, можно ли желать большего за одну сотню?
— Да… Но скажи, Берл-Айзик, что же делать тому, у кого и этой сотни нет?
— Его дела весьма плачевны! Без денег везде плохо! Бедняку и на земле, что в земле!.. И тем не менее не заблуждайтесь! В Америке и последнего бедняка не оставляют непогребенным. Ему устраивают похороны без всякой платы, они ему и в цент не обходятся. Конечно, это очень грустные похороны. Никаких церемоний, о лошадях и реверентах и помину нет. На дворе слякоть, льет как из ведра. Приходят служки — только двое. С обеих сторон служки, а в середине — покойник, так втроем они и тащатся, бедняжки, пешком до самого кладбища… Без денег, слышите ли, лучше не родиться — поганый мир… А нет ли у кого из вас, евреи, лишней папиросы?
ЛЕТНИЕ РОМАНЫ
ПОВЕСТЬ
Перевод М. Беленького
С тех пор как помню Касриловку, она у нас считалась городом и ничем не отличалась от прочих городов: зимой сидели дома при закрытых окнах, летом — при спущенных занавесках и закрытых ставнях. А когда было очень жарко и солнце очень палило, прятались в подвалы. Ночью спали во дворе. Изнывали от жары и терпели. Не умирали. То есть умирать умирали, но не от жары. Посмотрели бы теперь на касриловских евреев. Как только становится жарко в городе, жарко и душно, сразу говорят уже о «воздухе», о переезде на «дачу». Ездить надо не Бог весть куда. Касриловцы имеют дачи, слава Богу, у себя под боком, тут же в Касриловке. То есть не в самом городе, но недалеко от города, на «слободке». Слободка — это старая Касриловка, куда мы, мальчишки из хедера, когда-то выходили воевать в лаг-боймер, вооруженные деревянными шпагами и крашеными винтовками. Сейчас слободка неузнаваема. Раньше она принадлежала неевреям, а теперь она принадлежит уже евреям. То есть теперь она тоже принадлежит неевреям, так как это считается пресловутой чертой и находится по ту сторону города, а там евреям проживать нельзя. Но летом жить у неевреев на даче — это можно, разрешается. Разрешения такого нет, но если вы уплатите приставу и получите от доктора бумагу, что вы больны, нуждаетесь в «воздухе», вас впускают в этот запретный рай. Я остался на все лето в Касриловке и увидел, как народ собирается в дорогу. Тянутся подводы и повозки, целые караваны, снизу доверху они забиты добром: столами и стульями, кроватями и кроватками, горшками и крышками, самоварами и трубами, подушками и перинами. Здесь и старые женщины, и крохотные дети — все касриловское население со своим скарбом. И меня забрало, я тоже решил выехать на дачу. Нанял подводу и поехал на слободку.
По дороге спрашивает меня возчик Эфраим, внук Янкеля Булгача, парень в белой манишке и штиблетах, куда я хочу поехать — в «Эрец Исроэл» или в «Палестину»?
— Раньше в «Эрец Исроэл», а потом в «Палестину»…
Здесь надо прервать рассказ и объяснить читателю, что такое «Эрец Исроэл» и «Палестина». Все просто. Объяснят, и вы поймете, что иначе это и не могло называться. История гласит: начали выезжать на лето в слободку богачи, «знать», так называемые касриловские аристократы, затем — «середняки», а потом уже бедняки, голь. Исчезла нееврейская слободка, образовалось еврейское поселение, и потому его назвали «Эрец Исроэл». С годами все больше касриловских евреев выезжало на лето, «Эрец Исроэл» разросся, там стало тесно. Тогда богачи решили снимать дачи все дальше и дальше от Касриловки, в деревне, выше, по ту сторону горы, и со временем из слободки образовались две слободки: старая слободка, где живут бедняки, «Эрец Исроэл», и новая, где аристократы и богачи проживают, и называется она «Палестиной». Более модно, более аристократично.
Разумеется, в «Палестине» намного красивее, чем в «Эрец Исроэле». В «Палестине» вы видите уже новые домики, дворы с крашеными заборами, богатые сады, зеленые огороды, цветы. В «Эрец Исроэле» этого нет. Здесь ветхие избы, покрытые соломой, внутри и снаружи они помазаны серой глиной, здесь пахнет мусором, коровой и кислым тестом. Здесь дворики величиной с ладонь, в них хлев для свиней. Здесь петух прогуливается среди кур. Здесь растет крапива и бурьян. Сие «рай» касриловского дачника в «Эрец Исроэле». Но все довольны. С Божьей помощью можно уплатить хозяину за дачу и оставить себе деньги на еду. Все наслаждаются; женщины варят холодный борщ, щавелевым называется он, и ставят самовар, разжигая его палками и сухими шишками, экономят уголь. А мужчины снимают капоты, садятся очень красиво на голую землю, смотрят на раскаленное небо и вдыхают воздух, какого никогда в городе не вдыхали. Ну а дети? О детях и говорить нечего. Для еврейских детей летом на даче открывается новый мир. И не один мир, а целых триста десять миров. Пустяк ли трава! Шутка ли крапива! Игрушка ли метелки, бузина! А зеленый крыжовник, красная смородина, желтые подсолнухи! А что стоит посмотреть на маленьких цыплят, только что вылупившихся из скорлупок, и на молодых уточек, которые при ходьбе переваливаются с боку на бок, как, к примеру, касриловская богачка в субботу днем на прогулке? Вы думаете, что это чепуха, раз вы можете посередине улицы набрать полную горсть песку и сделать «тьму египетскую»? А удовольствие бегать за подводой с только что собранным урожаем и вытащить несколько колосьев сзади назло хозяину воза? Ну а озеро, где можно одновременно и рыбу ловить, и купаться, и плавать, и еще что-то делать?.. Главное — это купание. Здесь можно было бы купаться и купаться, плескаться целые дни, если бы не украинские ребята, которые собираются как раз тогда, когда еврейские дети снимают с себя арбоканфес и оказываются без штанишек. Украинские мальчишки смеются и бросают в них камешки, гикают и кричат: «Гей, жидочки! Лапсердаки! Цицеле! Гей!» Еврейские дети спешат одеваться, дрожат, как перепуганные овечки. Материнское молоко стынет у них в животиках.
Жить летом на даче — это не только удовольствие, но и гордость.
— Куда вы думаете этим летом, если Бог даст здоровья, выехать на дачу, дорогая Соре-Броха?
— Рассчитываю нынешним летом, если Бог даст здоровья, поселиться у Миколы в «Эрец Исроэле». А вы, Хане-Мирл-сердце, дай вам Бог здоровья, где думаете устроиться на лето?
— Я думаю, дорогая Соре-Броха, нынешним летом с Божьей помощью поселиться тоже в «Эрец Исроэле», у Гаврилихи, у нее очень милая дача…
Вот так переговариваются две касриловские хозяйки, гладят при этом свои подбородки и смотрят друг на друга с большой гордостью, точно две егупецкие дамы, которые живут в полном достатке, и единственное, чего им не хватает, — это дачи.
2 Кто он?В пятницу произошла эта история, в разгар дачного сезона. Стояла страшная жара. Касриловские евреи спешили в «Эрец Исроэл» на субботу. Споря и толкая друг друга, пробирались в фургон Авремла Колейчика. Лезли через головы, почти дрались за место.
«Колейка» Авремла — это продукт касриловского прогресса, касриловского модернизма. По существу — это простая телега, бывшая кибитка, с которой сорвали верх, поставили во всю длину телеги одну против другой две длинные скамейки и назвали «колейкой». Это было изобретением Авремла. Он это придумал и эксплуатирует свое изобретение по сей день.
Авремл — кондуктор и хозяин колейки — стоял в стороне с папиросой во рту, спокойно и с большим удовольствием наблюдая, как евреи дерутся за место в его колейке. Сдвинутая назад шапка открывала его морщинистый, красный, вспотевший лоб, одна рука у него была заложена за спину, один глаз закрыт, а второй полуулыбался, словно хотел сказать на своем извозчичьем жаргоне: «Толкайтесь, деритесь, евреи, терзайте друг друга, я только выкурю вот эту папироску, и холера возьмет вашего батьку».
