Фредерик Стендаль - Ламьель
И, взяв свою свечу, которую ему подала г-жа Легран, он решительно направился в № 12, двадцать раз повторяя, что он ни в чем не может отказать молодой девице, не имеющей пока что любовника. На следующий день граф, облачась в великолепный халат и развалясь в своем вольтеровском кресле, встретил первого вошедшего к нему слугу словами:
— Ну-ка, негодяй, расскажи, что я натворил, когда вернулся вчера немного навеселе?
— Я уже говорил вам, — грубо заявил рассерженный лакей, — что не буду вам отвечать, если вы станете так ко мне обращаться.
Граф кинул ему пятифранковый экю. Лакей подобрал его и поднял руку так, как если бы собирался швырнуть монету графу в лицо.
— Ну? — произнес граф с неестественным смехом, подражая Фирмену[37] из Французского театра в роли Монкада.
— И что только мешает мне бросить вам ее в лицо? — сказал лакей, бледнея. — Но я боюсь перебить фарфор хозяйки.
Лакей повернулся к открытому окну, одно мгновение посмотрел в него, а затем бросил в окно монету, которая, перелетев на другую сторону улицы Риволи, отскочила от решетки террасы Фельянов, где из-за нее перессорились два десятка уличных сорванцов. Это зрелище, видимо, успокоило лакея, который сказал графу тоном, в котором чувствовалось умственное и физическое превосходство:
— Уж если вы хотели сохранить свои наглые манеры, надо было устраиваться так, чтобы сохранить ваших несчастных слуг, которые их терпели. Не нужно было разоряться так, чтоб дойти до долговой тюрьмы. А страх перед Клиши[38] заставил вас произвести фиктивную продажу всех кресел и зеркал, которыми вы заставили эту комнату. Если хочешь изображать вельможу и нахальничать, первым долгом не нужно быть нищим. Что бы сказал ваш батюшка, доблестный генерал д'Обинье, если бы увидел, что вы не решаетесь выходить на улицу до захода солнца?
— Ну что же, милый мой Жорж, раз вы не пожелали принять первый экю, вот вам второй в награду за ваши добрые советы.
Жорж взял монету: наполеоновскому генералу он разрешил бы даже пнуть его ногой, до такой степени память о Наполеоне священна для народа, который совершенно забыл республику, так как без монарха для него не может быть величия.
Граф был очень доволен, что его выходка приняла такой оборот. Этот человек сразу же начинал скучать, как только оставался без дела, ибо в собственном сердце он ничего почерпнуть не мог.
— А теперь подумаем о госпоже Легран. Следует ли мне в обхождении с достопочтенной бывшей горничной держать себя небрежно, с высокомерием, подобающим моему испарившемуся богатству, или разыграть доброго малого? Ну, конечно, прикинемся добрым малым! — воскликнул граф. — Я ведь начисто забыл эту долговязую девицу Ламьель, а ведь я во что бы то ни стало должен ее добиться. Что это за девушка? Был ли у нее уже любовник, или это провинциалка, бежавшая от родительского гнева? Если она совершенная дура, мой вчерашний вид должен был ее возмутить. Итак, добродушие и веселость! Легранша, разумеется, прочтет мне нотацию, но я хоть что-нибудь да узнаю о Ламьель.
Граф, мысли которого понемногу прояснялись, сошел вниз в своем великолепном халате.
— Дорогая госпожа Легран, добрейшая моя приятельница, надо было бы заварить мне сейчас чайку покрепче и кратенько рассказать, что я тут наделал и наговорил вчера вечером. А, мадмуазель Ламьель! — воскликнул граф, отвешивая ей глубокий поклон с таким видом, будто бы он только что ее заметил. — Я дал бы два тысячефранковых билета, чтобы вчера вечером вы поднялись к себе до одиннадцати часов. Сели мы за стол в восемь, помню еще, как пробило десять, но потом душа моя — туман, и я в ней не вижу ничего.
— Боже мой, граф, я в отчаянии, что вынуждена говорить вам неприятные вещи, но дело в том, что никто из слуг не соглашается больше провожать вас наверх. Вы оскорбили их чувства, а я не могу гнать подходящих мне людей только потому, что они не желают оказывать услуги, выполнять которые они не обязаны. Господин Легран разделяет мое мнение, что вам следовало бы подыскать себе новую квартиру. Всякий посторонний человек составит себе весьма превратное мнение о моей гостинице, оказавшись свидетелем сцены, вроде вчерашней. Вы говорили без умолку, и притом о вещах малопристойных.
— Держу пари — о любви! Меня ничто не интересует в жизни: ни лошади, ни карты; я совершенно не похож на других молодых людей. Если у меня нет чувствительного сердца, с которым я мог бы жить в самой тесной близости, мне становится скучно. Каждый день мне кажется вечностью, и тогда, чтобы развлечься, я соглашаюсь пойти к кому-нибудь пообедать, а так как в сердце у меня пусто...
— Каков злодей! — воскликнула г-жа Легран, переходя на шутливый тон. — Вы распространяетесь о нежных чувствах только потому, что здесь ваши речи доходят не только до моих ушей. Вы, может быть, станете еще утверждать, что вас что-либо интересует на свете, кроме красивой лошади или костюма, хорошо скроенного или невиданного цвета, в котором вы можете покрасоваться утром в Булонском лесу, а вечером в Опере, в своей ложе или за кулисами?
— Так, значит, вы мне советуете, дорогая хозяюшка, нанять себе собственную квартиру и собственных слуг? Неужели вы думаете, что представитель рода д'Обинье ради собственного удовольствия проживает на постоялом дворе, хотя бы он был весьма приличен и мог служить образцом для всех заведений подобного рода? Вы забываете, что в настоящий момент я разорен. Я даже не уверен, буду ли через два месяца в состоянии платить за две жалкие комнатенки. Но, по счастью, небо сохранило мне кое-какие черты моих предков. Моя родственница, госпожа де Ментенон[39], родилась в тюрьме, вышла замуж за этого низкого шута — Скаррона и, тем не менее, умерла женой величайшего короля, когда-либо занимавшего французский трон. Верно, есть дни, когда мне становится скучно в моей тюрьме, так как, по чести говоря, гостиница, как бы хорошо она ни содержалась, и слуги, не желающие мне повиноваться, — разве это для меня не тюрьма? И можете ли вы мне ставить в вину минуту опьянения, которая дает мне возможность забыть мои невзгоды? В эту пору своей бедности я даже слишком серьезен. Я имею несчастье быть без ума влюбленным, а я-то себя знаю; любовь для меня — это не устарелая шутка, это поистине ужасная страсть; это любовь средневековых рыцарей, толкавшая их на великие подвиги.
Ламьель густо покраснела, и граф это заметил.
«Это красивое тело будет принадлежать мне, — подумал он. — Какое впечатление произведет она в Опере, если мне удастся ее приодеть! Внимание, д'Обинье! Ты хочешь посадить за решетку юную газель. Будет плохо, если она через нее перескочит. Итак, осторожней!»
В глазах Ламьель граф рисовался блестящим молодым человеком и притом очень занимательным, а между тем он не говорил ни слова, которого бы раньше не затвердил. И все же тем сильнее было производимое им впечатление. Все порывы его красноречия были заранее рассчитаны таким образом, чтобы поражать блестящими контрастами. За прекрасными пассажами, в которых проявлялась самая очаровательная беззаботность, следовали мысли неожиданные и самые трогательные.
Он видел впечатление, которое он производил на девушку. Сидя в углу будуара, она не проронила ни слова, но менялась в лице в самых выигрышных местах отчета графа о своем положении. Упреки и советы г-жи Легран давали ему самый естественный повод говорить о себе, и этой возможностью он широко пользовался. Он также замечал, что вызывает живой интерес г-жи Легран, служившей когда-то горничной в хорошем доме (у графини де Дамас) и привыкшей с восхищением смотреть на богатых молодых людей, которые так себя вели и так обращались с людьми и со своим состоянием, как г-н д'Обинье.
Д'Обинье был копией тех знатных молодых людей, последние из которых умерли от старости при Карле X. Это были старцы, закосневшие в самых смехотворных представлениях о собственном величии и высказывавшие жестокие принципы, которые, по счастью, они не были в силах применить. Д'Обинье не был беззаботным и веселым молодым вельможей, но, как говорил один любезный и снисходительный вельможа, он был беззаботным и веселым молодым человеком. У Ламьель не хватало знания света, чтобы уловить эту разницу; она была весьма неглупа, так как в ней было много души, но ум ее не обладал способностью сопоставлять явления и делать из этих сопоставлений соответствующие выводы, и она была еще далека от того, чтобы правильно расценивать себя и других.
Сидя в своем углу и сохраняя взволнованное молчание, она все время сравнивала д'Обинье с герцогом де Миоссаном и была ужасно несправедлива к этому последнему. Больше всего вменяла она в вину своему бывшему любовнику его безыскусственность, абсолютное отсутствие воображения и простоту, с которой он говорил о самых значительных вещах, словом, его отличный тон. Она называла робостью и крайней осторожностью действительно простые и естественные манеры этого милого молодого человека, между тем как вычурная цветистость графа казалась ей признаком самого энергичного характера; она представляла себе, как он с истинно рыцарской смелостью бросается очертя голову в водоворот самых непредвиденных событий.
