Хулио Кортасар - Игра в классики
— А почему все-таки Париж — огромная метафора?
— Когда я был еще ребенком, — сказал Грегоровиус, — няньки занимались любовью с уланами, расквартированными в районе Востока. И чтобы я не мешал их утехам, меня пускали играть в огромный салон, весь в коврах и гобеленах, которые привели бы в восхищение и Мальте Лауридса Бригге. На одном ковре был изображен план города Офир таким, каким он дошел до Запада в сказках. Стоя на четвереньках, я носом или Руками толкал желтый шар по течению реки Шан-Тен, через городские стены, которые охраняли чернокожие воины, вооруженные копьями, и, преодолев множество опасностей, не раз ударившись головою о ножки стола из каобы, который стоял в центре ковра, я добирался до покоев царицы Савской и, точно гусеница, засыпал на изображении столовой. Да, Париж — метафора. А теперь и вы, мне думается, брошены на ковре. Что за Рисунок на этом ковре? Ах, украденное детство, а что же еще, что же еще! Я двадцать раз бывал в этой комнате и совершенно не способен вспомнить рисунка на этом ковре…
— Он так замызган, что рисунка почти не осталось, — сказала Мага. — Кажется, на нем два павлина целуются клювами. И выглядит это довольно неприлично.
Они замолчали, слушая шаги на лестнице: кто-то поднимался вверх.
(—109)
27
— Ax, Пола, — сказала Мага. — Я о ней знаю больше, чем Орасио.
— При том, что вы ее никогда не видели?
— Видела, да еще как, — сказала Мага нетерпеливо. — Орасио приносил ее сюда в волосах, на пальто, дрожал тут от нее, смывал ее с себя.
— Этьен и Вонг рассказывали мне об этой женщине, — сказал Грегоровиус. — Они видели их как-то вместе, на террасе кафе, в Сен-Клу. Одним звездам ведомо, что им всем надо было в Сен-Клу, но так случилось. Они говорят, Орасио смотрел на нее завороженно, как на муравейник. Вонг потом воспользовался и построил на этом очередную свою сложную теорию о сексуальном насыщении; по его мнению, продвигаться в познании можно было бы все дальше и дальше, если бы в каждый отдельный момент удавалось сохранить такой коэффициент любви (это его слова, вы уж простите меня за эту китайскую грамоту), при котором бы дух резко выкристаллизовывался в иное измерение, переносился бы в сюрреальность. Вы верите в это, Лусиа?
— Мне кажется, все мы ищем что-то в этом роде, но почти всегда обманываемся или нас обманывают. Париж — это огромная любовь вслепую, мы все гибельно влюблены, но все тонем в чем-то зеленом, в каком-то мху, что ли, не знаю. И в Монтевидео — то же самое, там тоже нельзя было любить по-настоящему, не успеешь влюбиться, как сразу же начинается что-то странное, какие-то истории с простынями, с волосами, а у женщин — еще множество другого, Осип, аборты, например. И конец.
— Любовь, сексуальная жизнь. Мы говорим об одном и том же?
— Конечно, — сказала Мага. — Если говорим о любви, значит, говорим и о сексуальной жизни. А наоборот — не обязательно. Но мне кажется, что сексуальная жизнь и секс — не одно и то же.
— Хватит теорий, — неожиданно сказал Осип. — Все эти дихотомии, все эти синкретизмы… По-видимому, Орасио искал у Полы то, чего вы ему не давали. Скажем так, переходя на практические рельсы.
— Орасио всегда ищет кучу всякого, — сказала Мага. — Он устает от меня, потому что я не умею думать, вот и все. А Пола, наверное, думает все время, без остановки.
— Бедна та любовь, что питается мыслью, — процитировал Осип.
— Постараемся быть справедливыми, — сказала Мага. — Пола очень красивая, я поняла это по глазам Орасио, какими он смотрел на меня, когда возвращался от нее; он бывал похож на спичку, которой чиркнешь — и она разом вспыхивает ярким пламенем, не важно, что это длится всего один миг, это чудесно; чирк! — запахнет серой, и пламя — огромное, а потом гаснет. Вот таким он приходил, потому что Пола наполняла его красотой. Я и ему это говорила. Мы немного отдалились в последнее время, но все равно любим друг друга. Такое не кончается разом, Пола входила к нам, как солнце в окно, — мне всегда надо думать таким образом, чтобы знать, что я говорю правду. Входила, постепенно отодвигая от меня тень, и Орасио горел в ее лучах, словно на палубе корабля, даже загорал, и был такой счастливый.
— Никогда бы не подумал. Мне казалось, что вы сами… в конце концов, увлечение Полой пройдет, как прошли и многие другие. Вспомним хотя бы Франсуаз.
— Эта — не в счет, — сказала Мага, стряхивая сигарету на пол. — Это все равно, что я стала бы поминать, например, Ледесму. Право же, вы ничего в этом не понимаете. И чем кончилось с Полой — тоже не знаете.
— Не знаю.
— Пола умирает, — сказала Мага. — И не из-за булавок, это все шуточки, хотя я делала это серьезно, поверьте, совершенно серьезно. Она скоро умрет от рака груди.
— И Орасио…
— Не надо. Осип, это нехорошо. Когда Орасио оставил Полу, он понятия не имел, что она больна.
— Ради бога, Лусиа, я…
— Вы прекрасно знаете, что вы сегодня говорите и чего хотите, Осип. Не будьте негодяем и даже не намекайте.
— На что я намекаю?
— На то, что Орасио, оставляя Полу, знал о ее болезни.
— Ради бога, — сказал Грегоровиус. — Я ничего подобного.
— Это нехорошо, — ровным голосом говорила Мага. — Что вам за радость его марать? Разве не знаете, что мы с Орасио разошлись и он ушел отсюда, да еще в такой дождь?
— Мне ничего не надо, — сказал Осип, весь словно вжимаясь в кресло. — Я вовсе не такой, Лусиа, вы постоянно меня неправильно понимаете. Наверное, мне, как капитану «Грэффина», надо встать на колени и умолять вас поверить мне и…
— Оставьте меня в покое, — сказала Мага. — Сперва Пола, а потом — вы. Да еще эти пятна на стенах, а ночь все не кончается и не кончается. Вы, наверное, даже способны подумать, что это я убиваю Полу.
— Никогда бы и такой мысли не допустил.
— Ладно, хватит. Орасио мне этого никогда не простит, даже если бы он и не был влюблен в Полу. Да это просто смешно, всего-навсего рождественская свечка-куколка из зеленого воска, как сейчас помню, хорошенькая такая.
— Лусиа, я не могу поверить, что вы бы могли…
— Он мне никогда не простит, я чувствую, хотя мы об этом и не говорили. Он все знает, потому что он видел эту куколку и видел булавки. Он швырнул ее на пол и раздавил ногой. Не понимал, что это еще хуже, что он только увеличивает опасность. Пола живет на улице Дофин, и он ходил к ней почти каждый день. Он вам, наверное, рассказывал про зеленую куколку, Осип?
— Вполне возможно, — раздражаясь, сказал Осип. — Вы все — ненормальные.
— Орасио говорил о порядке, о том, что можно обрести иную жизнь. Он, когда говорил о жизни, всегда имел в виду смерть, непременно смерть, и мы всегда ужасно смеялись. Он сказал мне, что спит с Полой, и я поняла, что он вовсе не считает обязательным, чтобы я сердилась или устраивала ему сцену. Осип, а я и вправду не очень рассердилась, я бы и сама могла переспать, например, с вами, если бы мне хотелось. Очень трудно объяснить, но дело совсем не в изменах или прочих подобных штуках, Орасио при одном слове измена или обман прямо-таки в ярость приходил. Надо признать, когда мы познакомились, он сразу сказал, что никаких обязательств на себя не берет. А с куколкой я так поступила потому, что Пола забралась в мой дом, а это уже слишком, я знала, что она способна даже украсть мое белье, надеть мои чулки, или взять у меня что-нибудь красное, или покормить Рокамадура.
— Но вы сказали, что не знакомы с нею.
— Она была в Орасио, глупый вы, глупый. Вы просто глупый, Осип. Бедняжка, такой глупый. На его куртке, в его воротнике, вы же видели, у Орасио на куртке меховой воротник. И когда он возвращался. Пола была еще в нем, я видела по тому, как он смотрит. А когда Орасио раздевался вон там, в углу, и когда мылся в этом тазу, — вон он, видите его, Осип? — тогда с его кожи стекала Пола, как призрак, я видела ее. Осип, и еле сдерживалась, чтобы не заплакать, потому что меня в доме у Полы не было, никогда бы Пола не почувствовала меня ни в глазах Орасио, ни в его волосах. Не знаю, как это объяснить, но мы друг друга очень любили. А за что — не знаю. Не знаю. Не знаю, потому что я не умею думать, и он меня презирает именно за это.
(—28)
28
По лестнице кто-то поднимался.
— Может быть, Орасио, — сказал Грегоровиус.
— Может быть, — сказала Мага. — Но больше похоже на часовщика с шестого этажа, он всегда возвращается поздно. Не хотите послушать музыку?
— В такое время? Разбудим ребенка.
— Нет, мы поставим пластинку совсем тихо, хорошо бы какой-нибудь квартет. Можно сделать так тихо, что будет слышно только нам, вот увидите.
— Нет, это не Орасио, — сказал Грегоровиус.
— Не знаю, — сказала Мага, зажигая спичку и разглядывая стопку пластинок в углу. — А может, сидит у двери, такое с ним бывает. Иногда дойдет до двери и передумает. Включите проигрыватель, вон ту белую кнопку, около самой печки.
