Чарльз Диккенс - Наш общий друг. Том 2
Он был настроен очень мрачно, и сам это знал. Более того, растравлял это настроение в себе с каким-то извращенным удовольствием, подобно тому как больной иногда расчесывает рану на собственном теле.
Связанный в течение целого дня школьной дисциплиной, вынужденный следовать обычной рутине педагогических фокусов, окруженный крикливой толпой школяров, по ночам он вырывался на свободу, словно плохо укрощенный дикий зверь. Днем он держал себя в руках, и ему доставляло радость, отнюдь не печаль, думать о том, что ему предстоит ночью, и о той свободе, которую он себе даст. Если бы великие преступники говорили правду — чего они, будучи преступниками, не делают, — они не часто рассказывали бы о своей борьбе с преступлением. Они не борются с преступлением, напротив, они поддаются ему. Они плывут против течения, стремясь достичь кровавого берега, а не оттолкнуться от него. Этот человек прекрасно понимав, что ненавидит соперника всеми злыми силами своей низкой души и что если он проследит его путь к Лиззи Хэксем, то это не принесет ничего доброго ни ей, ни ему в ее глазах. Все его усилия были направлены на то, чтобы увидеть, наконец, ненавистную фигуру рядом с Лиззи в ее убежище — и прийти в бешенство. И он хорошо знал, что сделает после того, как увидит их вместе, знал так же хорошо, как то, что мать произвела его на свет. Возможно, он не считал нужным часто напоминать себе ни о той, ни о другой хорошо известной ему истине.
Он знал также хорошо, что намеренно раздувает в себе гнев и ненависть и что ради самооправдания и в целях провокации позволяет издеваться над собой каждую ночь беспечному и дерзкому Рэйберну. Знал все это и тем не менее продолжал действовать в том же духе, с бесконечным терпением, трудом и настойчивостью, — так могла ли его мрачная душа не знать, к чему это ведет?
Растерянный, усталый и вне себя от ярости он остановился против ворот Тэмпла, когда они закрылись за Рэйберном и Лайтвудом, раздумывая, идти ли ему домой или оставаться на страже. Одержимый в своей ревности навязчивой идеей, будто Рэйберн посвящен в тайну, и едва ли не сам это затеял, Брэдли был уверен, что в конце концов одержит победу над Рэйберном, если будет все так же настойчиво преследовать его, как и раньше ему случалось преодолевать какую-нибудь школьную премудрость путем той же медленной и упорной настойчивости. Она уже сослужила хорошую службу ему, человеку быстро загоравшемуся страстью и медленно соображавшему, — и сослужит еще раз.
В то время как он стоял под чьей-то дверью, глядя на ворота Тэмпла, ему в душу закралось подозрение, что, быть может, Лиззи прячется там. Это было возможно и могло послужить поводом для бесцельных прогулок Рэйберна. Он думал и думал и, наконец, решил прокрасться на лестницу и послушать у дверей, если только сторож его пропустит. И вот бледная голова, словно подвешенная в воздухе, двинулась через дорогу, подобно призраку одной из многих голов, когда-то украшавших соседний Тэмпл-Бар[17], и остановилась перед сторожем.
Сторож взглянул на нее и спросил:
— К кому вы?
— К мистеру Рэйберну.
— Сейчас очень поздно.
— Он, я знаю, вернулся с мистером Лайтвудом всего часа два назад. Но если он уже лег, я опущу записку в ящик для писем. Меня ждут. Сторож промолчал и открыл ворота с некоторым сомнением. Увидев, однако, что посетитель быстро идет в нужном направлении, он успокоился.
Бледная голова поднялась по темной лестнице и осторожно нагнулась почти до полу перед дверью, ведущей в комнаты Лайтвуда. Внутренние двери были, по-видимому, не заперты, и в щели одной из них падал свет от свечи, а за дверью слышались шаги. Слышался также говор двух голосов. Слов нельзя было разобрать, но оба голоса были мужские. Через минуту-другую голоса умолкли, шагов не стало слышно, и свет погас. Если бы Лайтвуд мог видеть то лицо, которое не давало ему уснуть, в темноте перед дверью, как раз в то время, когда он говорил о нем, вряд ли ему удалось бы уснуть в ту ночь.
— Не здесь, — сказал Брэдли, — но она могла быть и здесь.
Голова приподнялась до прежнего уровня, снова проплыла вниз по лестнице и дальше, к воротам. Там стоял человек, переговариваясь со сторожем.
— Ага! — сказал сторож. — Вот и он! Заметив, что на него обратили внимание, Брэдли перевел взгляд со сторожа на его собеседника.
— Этот человек хочет оставить письмо для мистера Лайтвуда, — объяснил сторож, показывая письмо, — а я сказал, что один посетитель только что пошел на квартиру к мистеру Лайтвуду. Может быть, по одному и тому же делу?
— Нет, — ответил Брэдли, глядя на незнакомого ему человека.
— Нет, — угрюмо согласился человек, — мое письмо… Это моя дочка писала, но только оно мое, — по моему, значит, делу, а раз дело мое, то оно никого не касается.
В нерешимости выходя из ворот, Брэдли услышал, как они закрылись за ним, услышал и шаги нагонявшего его человека.
— Извините, — сказал человек, который был, по-видимому, навеселе и скорее наткнулся на Брэдли, чем дотронулся до него, чтобы привлечь его внимание, — вы, может, знакомы с Другим Хозяином?
— С кем? — спросил Брэдли.
— С Другим Хозяином, — сказал человек, показывая большим пальцем правой руки через правое плечо.
— Не знаю, кого вы имеете в виду.
— Ну, слушайте, — начал он доказывать свою теорему на пальцах левой руки указательным пальцем правой. — Есть два Хозяина, так? Один да один — два — адвокат Лайтвуд, вот этот палец, так? Ну ладно, может, вы знакомы со средним пальцем, с Другим?
— Я знаю о нем столько, сколько мне нужно знать, — сказал Брэдли, хмурясь и глядя прямо перед собой.
— Ура-а! — воскликнул человек. — Ура, другой, другой Хозяин! Ура, Третий Хозяин! Я тоже по-вашему думаю!
— Не поднимайте шума в такой поздний час. О чем вы это болтаете?
— Послушайте, Третий Хозяин, — возразил человек, становясь еще более хриплым и сообщительным. — Другой Хозяин всегда шутит надо мной свои шуточки, думается мне, потому, что я человек честный и добываю свой хлеб в поте лица. А он — нет, да и где ему.
— А мне какое до этого дело?
— Третий Хозяин, — возразил человек тоном оскорбленной невинности, — если вы не хотите дальше слушать, то и не слушайте. Вы сами начали. Вы сказали, и даже очень ясно, что вы ему вовсе не друг. Но я никому не навязываюсь со своей компанией и со своими мнениями. Я честный человек, вот кто я такой. Посадите меня где угодно на подсудимую скамью — и я скажу: «Милорд, я честный человек». Посадите меня где угодно на свидетельскую скамью — я скажу то же самое его милости господину судье, и книгу поцелую. Не обшлаг свой поцелую: я поцелую книгу.
Не столько из уважения к такой положительной характеристике, сколько отчаянно хватаясь за всякую возможность приблизиться к тому, на чем было сосредоточено все его внимание, Брэдли Хэдстон ответил:
— Вам нечего обижаться. Я не собирался останавливать вас. Вы слишком громко кричали посреди улицы, вот и все.
— Третий Хозяин, — возразил мистер Райдергуд, смягченно и таинственно, — я знаю, что такое громко, и я знаю, что такое тихо. Само собой. Удивительно было бы, если б я не знал, когда меня зовут Роджер: так меня назвали по отцу, а того тоже по отцу, хотя кого в нашей семье первого так назвали и откуда взялось это имя, я уж не берусь вам сказать. И пожелаю вам, чтобы здоровье ваше было лучше, чем оно с виду кажется, должно быть внутри у вас совсем худо, ежели оно не лучше чем снаружи.
Пораженный намеком, что лицо слишком явно выдает его замыслы, Брэдли сделал усилие, чтобы разгладить морщины на лбу. Пожалуй, стоило узнать, какое дело у этого чудака к Лайтвуду или к Рэйбереу, а быть может, и к обоим, в такой поздний час. Он решил узнать, в чем оно состоит, ибо этот человек мог оказаться посыльным от Лиззи к тому, другому.
— Вы поздно заходите в Тэмпл, — заметил он, делая неудачную попытку казаться спокойным.
— Помереть мне на этом месте, если я не собирался спросить то же самое у вас, Третий Хозяин! — хрипло смеясь, воскликнул мистер Райдергуд.
— У меня это вышло случайно, — сказал Брэдли, растерянно оглядываясь вокруг.
— И у меня тоже вышло случайно, — сказал Райдергуд. — Ну да я вам скажу, не скрою. Почему бы и не сказать? Я помощник шлюзового сторожа там, выше по реке, нынче у меня свободный день, а завтра я буду дежурный.
— Да?
— Да, вот я и пришел в Лондон по своим делам. Мои личные дела, это, во-первых, получить место сторожа при шлюзе, а во-вторых, подать в суд на пароход, который потопил меня ниже моста. Я этого не допущу, чтобы меня топили, да еще даром!
Брэдли посмотрел на него, словно спрашивая, уж не выдает ли он себя за привидение.
— Пароход на меня наехал и потопил меня, — упрямо повторил мистер Райдергуд. — Посторонние помогли мне выбраться; а я и не просил их помогать, и пароход тоже их не просил. Я хочу, чтобы мне уплатили за то, что пароход погубил мою жизнь.
