Роберт (2) Стоун - В зеркалах
— Долго вы служили в армии?
— Четырнадцать лет,— сказал Хоскинс.
— И где вы были ранены?
— Мистер,— сказал Хоскинс,— я вам сказал, сколько я получаю. И больше я не требую — больше того, что мне платят.
— Лаки Хоскинс, ну-ка расскажи свою историю! — распорядился Клото с притворной строгостью.— Этот джентльмен пришел, чтобы слушать.
— Мистер Хоскинс,— сказал Рейни.— Сейчас есть пособия, которых, возможно, вообще еще не было, когда вас демобилизовали. Есть программы помощи ветеранам-инвалидам, про которые вы, возможно, даже и не знаете. Может быть, я смогу вам как-то помочь.
— Толку от разговоров не бывает,—сказал Хоскинс,—а вот неприятности случаются.
— Его произвели в сержанты, когда началась война,— сказал мистер Клото.— Он служил в черном саперном полку в зоне канала. Его произвели в сержанты, перевели в другой черный полк и послали на войну. Потом они отправились в Италию, и бедному Лаки оторвало руку.
— Я строил дорогу от Кокасола-Филд до колонии прокаженных. Всю эту дорогу строил я.
— Расскажи ему, что случилось в Италии, Лаки. Расскажи, как рассказывал мне.
— Все вышло из-за отпусков,— сказал Лаки Хоскинс, мягко приподнимаясь и опускаясь на кровати.— Ребята рвались в Неаполь, а пропусков не давали.
Они слушали скрип пружин.
— Мы стояли под Кассино, пока артиллерия выбивала немцев, и тут прошел слух, что нас хотят отправить на передовую. Рядом с нами была пара подразделений — белых подразделений, и мы знали, что они получают отпуска, а нам отпусков не давали. Старик заставлял нас копать без передышки по десять—двенадцать часов кряду, а вечером мы сидели у себя в лагере, прохлаждали задницы и смотрели, как грузовики увозят наших соседей в Неаполь. А нас они не пускали даже в паршивый городишко, который мы раскапывали. Все подразделения в долине отводили душу, только не мы. Понимаете? Нам отпусков не давали. Ребята совсем дошли. И я тоже.
Ну, с Кассино у них застопорило, и другим подразделениям они тоже перестали давать отпуска, так что по всей долине стон стоял. Потом в роте, которая стояла дальше по долине, узнали, что их на этой неделе пошлют на передовую, и они начали требовать отпусков.
На другой день они кончили копать и все, кроме дежурных, переоделись в парадную форму и поперли все вместе вон из лагеря. Дежурный по части вызвал две роты военной полиции. Ну, эти ребята идут по дороге в город, а военные полицейские кричат им, чтоб они остановились. А они все идут и кричат, чтобы те стреляли: все равно им помирать, ну, так хоть душу отведут перед смертью. И не остановились, а полицейские только рты поразевали — смотрят друг на друга и стоят. Так и дали им пройти. Потом они, гады, всю ночь вылавливали этих ребят. А утром про это узнала вся долина.
Тут кое-кто из наших ребят начал поговаривать, что и нам надо сделать то же .самое, раз этим все сошло с рук.
Ну, мы, кадровые — я и еще там,— начали их отговаривать. Слушайте, говорим. Во-первых, мы этих военных полицейских знаем: они все из восточного Техаса и из Оклахомы и злы на нас. Во-вторых, они уже сели в лужу, потому что не сумели остановить сто восемьдесят восьмую, и теперь только и ждут случая показать, что они — военная полиция, а не так что-нибудь. Ну, и, в-третьих, если черное подразделение попробует выкинуть штуку, которую спустили белому подразделению, так эти гады из него сделают фарш!
Только все зря—этим ребятам ничего нельзя было втолковать, потому что им, молодым, совсем уж подперло, а главное умирать боялись. Вечером вижу: они все прихорашиваются, и решил сбегать за дежурным по части. Только оказалось, что его даже в лагере нет. Ну, а когда я переговорил с сержантом, было уже поздно. Ребята построились и пошли к контрольному пункту на шоссе. Понимаете, они друг друга подначивали, да еще напились вина, которое покупали у итальяшек.
Ну, я побежал, чтобы их остановить,— гляжу по сторонам и вижу, что весь склон, все горы вокруг побелели от шлемов: четыре, а и пять рот военной полиции вроде как в засаде, и все с автомата Я только поглядел — и все понял.
Лаки Хоскинс умолк, протянул руку и почесал полосатую ногу повыше колена. Он смотрел пустыми глазами куда-то за Рейни, который сидел на стуле прямо перед ним. Потом он опять начал подпрыгивать на кровати.
— Ну, когда я их обогнал, они уже почти все вышли за ворота, человек четыреста,— большинство в парадной форме, а другие и вовсе без формы — идут и идут через ворота. Я еще раз огляделся — вижу, те подняли автоматы, и я начал кричать: «Да вы что, совсем спятили? Куда прете? Чтобы вас линчевали? Вы что, не видите, что вас там поджидают?» А они все идут. Я стал высматривать ребят из моего отделения и звать их по именам: я увидел Большого Джона Мэтьюса и еще ребят и закричал, чтобы они остановились. «Эй, Большой Джон, куда тебя несет? Они же тебя убьют, дурака»,— кричал им, и они даже остановились, но сзади напирали и потащили их дальше, и тут я слышу, как полицейский закричал в мегафон: «Стой!» -так спокойно, словно ничего такого не будет. Он опять говорит: «Стой!» — и тут несколько человек с краю повернулись и кинулись бежать, а остальные идут и идут, а я шел сзади и прикидывал, может, мне их обогнать, но тут вышел полицейский капитан и крикнул «Стой!» — и передние побежали—-может, они и не хотели бежать, только строй нарушился, и тут, вижу, два автоматчика начинают стрелять — идут и лупят из своих автоматов, а за ними открыли стрельбу все остальные. Ну, я хлопнулся наземь, а когда поднял голову, то вижу: они никого не арестовывают, никого не хватают, а только стреляют; и вижу — от строя ничего не осталось, люди лежат на земле, и не разобрать, кто убит, а кто прячется от пуль, а полицейские подходят все ближе и уже не стреляют в тех, кто был впереди, а палят по чему попало — палят по столовой и по медпункту, по людям у палаток, по всему лагерю, а их капитан катит на джипе и вопит во всю мочь, чтобы они перестали стрелять, а они стреляют. И тут я вижу: на меня идет один с гранатной сумкой. Я думаю: я же прямо перед ним, а у него гранаты со слезоточивым газом; я пробую встать с поднятыми руками, и окликаю его, и вижу: летит граната, а я только приподнялся. Ну, я рванулся в сторону, сколько хватило сил.
Лаки Хоскинс снова замолчал и потер влажный комок рукава под правой мышкой. В комнате был слышен только скрип пружин.
— Только он все равно не промахнулся. И в гранате был не газ. Наверно, потому они и остановились — после этого они остановились. А я так и остался там лежать — по-моему, меня подобрали не раньше ночи. В Неаполе я провалялся в госпитале с другими ребятами два месяца — писать письма нам не разрешали и к нам никого не пускали. Потом они разослали нас по разным местам — я лег спать, а утром проснулся где-то в Исландии. Там ко мне пришел вместе с капелланом посетитель и спросил, согласен ли я на почетное увольнение из армии с пожизненной пенсией в пятьдесят долларов. Я и раздумывать не стал. Говорю: и очень хорошо, давайте мне пенсию и оставьте меня в покое, потому что я протрубил тут четырнадцать лет, и хватит с меня армии. Ну, они только обрадовались.
И знаете, о чем я думаю? Я думаю про парня, которого раз видел в госпитале в Неаполе — он в тот день был дежурным, а их подразделение стояло на склоне напротив нас. Он мне сказал, что, когда они услышали пальбу, их взвод выскочил наружу, и они видели, что там делалось. И потом он на стенку лез и говорил: ведь у нас же были винтовки, и мы всё видели, так почему же мы стояли, ничего не делая, почему мы не открыли огонь по этим сукам? Я ему говорил: да выбрось ты это из головы — они же тебе вдолбили, что ты на их стороне.
— Я понимаю,— сказал Морган Рейни,
— Потом я слышал, что этих полицейских послали на тихоокеанский фронт. И до сих пор все думаю, как они там воевали.
Морган Рейни сидел на стуле и слушал, как поскрипывают пружины под Лаки Хоскинсом.
— Вы давно тут живете?
— Тут? В этом доме?
— Пятнадцать лет,— сказал Клото.
— Правильно,— сказал Хоскинс.— Я тут поселился почти сразу после армии. А это выходит пятнадцать лет.
— Пятнадцать лет,— сказал Рейни.— В этой комнате?
— А какая разница, любезный сэр? — спросил мистер Клото.— Да, комнаты он не менял.
Лаки Хоскинс кивнул в знак согласия и, покачиваясь, ждал, что будет дальше.
Рейни сидел на стуле, на его колене лежал развернутый зеленый бланк.
— Лаки предпочитает жить в гостинице из-за своего увечья,— объяснил ему мистер Клото.— Знаете, мне кажется, что он опасается выходить из-за своей руки. Он раз в несколько дней выбирается купить провизии и сразу забирается обратно.
— Это не тот район, чтобы жить тут без правой руки. Всем здешним известно, что я получаю пенсию.
— Как же...— начал Рейни.— Как вы...
— Мне кажется, Хоскинс, что мистера Рейни интересует, как вы живете. Он хочет знать, трудно ли вам приходится.
