Даниэль Дефо - Радости и горести знаменитой Молль Флендерс (пер.П. Канчаловский)
Теперь мнѣ казалось, что я пристала къ безопасной гавани послѣ бурнаго путешествія по жизненному пути, и я начинала чувствовать благодарность за свое освобожденіе: часто я сидѣла одна по цѣлымъ часамъ, вспоминая прошлыя безумства и ужасныя нелѣпости своей порочной жизни и радуясь своему искреннему раскаянію.
Я жила съ этимъ мужемъ совершенно спокойно. Это былъ человѣкъ тихой, строгой жизни, разсудительный, въ высшей степени добродѣтельный, скромный и искренній; у него не было особенно большихъ дѣлъ, но онъ получалъ столько дохода, что мы могли жить хорошо; я не говорю объ экипажахъ и парадныхъ пріемахъ; я не стремилась къ этому и не желала роскоши, я чувствовала отвращеніе къ легкомыслію и сумасбродствамъ моей прошлой жизни и потому теперь избрала уединенную и умѣренную жизнь; я никого не принимала и сама не бывала нигдѣ, я заботилась только о семьѣ и мужѣ, и такого рода жизнь доставляла мнѣ большое удовольствіе.
Такимъ образомъ, мы прожили въ полномъ довольствѣ и счастьи втеченіе пяти лѣтъ, когда невидимая рука нанесла неожиданный ударъ моему счастью и бросила меня въ условія совершенно противоположныя всему, что было со мной до сихъ поръ.
Мой мужъ ввѣрилъ одному изъ своихъ компаньоновъ-клерковъ такую большую сумму денегъ, потери которыхъ не могло выдержать наше состояніе. Клеркъ обанкротился и его банкротство упало всей своею тяжестью на моего мужа. Тѣмъ не менѣе, эта потеря была не особенно велика, и если бы у моего мужа достало бодрости взглянуть несчастью прямо въ глаза, то онъ могъ бы воспользоваться своимъ прекраснымъ кредитомъ и легко покрыть убытки; но ослабѣвать въ горѣ значитъ удваивать его тяжесть, и тотъ, кто захочетъ умереть съ горя, всегда умретъ.
Всѣ попытки и старанія успокоитъ мужа были напрасны; рана была слишкомъ глубока, ударъ сильно поразилъ его, онъ сдѣлался грустенъ и безутѣшенъ, затѣмъ онъ впалъ въ летаргію и скоро умеръ. Я предвидѣла это несчастье, оно поразило мой разсудокъ, потому что я видѣла ясно, что если мужъ умретъ, то я погибну.
У меня было двое дѣтей, я не могла уже больше имѣть ихъ, такъ какъ мнѣ исполнилось сорокъ восемь лѣтъ.
XVI
Перспектива нищеты и полное одиночество рѣшаютъ мою участь. — Я дѣлаюсь воровкой. — Первая кража. — Мой ужасъ. — Я снова встрѣчаюсь съ своей акушеркой
Теперь я осталась въ худшемъ и болѣе безутѣшномъ положеніи, чѣмъ когда-либо прежде. Во-первыхъ, мое цвѣтущее время прошло, прошла та пора, когда я могла надѣяться быть куртизанкой или любовницей; эта пріятная сторона жизни давно уже миновала, и только однѣ развалины говорили о прошломъ; во всемъ этомъ хуже всего было то, что я была самымъ унылымъ и самымъ безутѣшнымъ созданьемъ въ свѣтѣ: я, которая обожала моего мужа и принуждала себя поддерживать въ немъ бодрость духа, не могла поддержать себя; мнѣ самой недоставало той силы, которая, какъ я говорила ему, такъ необходима, чтобы перенести тяжесть горя.
Но мое положеніе было дѣйствительно отчаянное; я не видѣла впереди ничего, кромѣ страшной бѣдности, которая такъ живо представлялась моему воображенію, что мнѣ казалось, будто она приближалась ко мнѣ прежде, чѣмъ въ дѣйствительности это могло быть; такимъ образомъ, мои опасенія усилили мое несчастье, и я воображала, что каждая монета въ двѣнадцать пенни, за которую я покупала себѣ булку, была послѣдней, и что завтра я начну голодать и буду голодать до смерти.
Въ такомъ отчаяніи я не имѣла ни откуда помощи, я не имѣла друга, который могъ бы меня утѣшить или научить, что дѣлать; я сидѣла одна, плача и мучаясь день и ночь, я ломала свои руки и иногда приходила въ какое-то безумное состояніе; дѣйствительно, часто я удивлялась, какъ у меня не помутился разсудокъ. Мои припадки доходили до того, что я теряла сознаніе и жила тѣми фантазіями, которыя рисовало мнѣ мое воображеніе.
Въ этомъ мрачномъ настроеніи духа я прожила два года, проѣдая то немногое, что имѣла, и постоянно оплакивая свои несчастное положеніе. Мое сердце обливалось кровью, у меня не было ни малѣйшей надежды на помощь, и теперь я такъ долго и часто плакала, что у меня изсякли слезы. Я начинала приходить въ полное отчаяніе, такъ какъ бѣдность приближалась ко мнѣ своими быстрыми шагами.
Чтобы уменьшить нѣсколько расходы, я оставила домъ и наняла квартиру и по мѣрѣ того, какъ я ограничивала свои траты, я продала большую часть своей мебели, что прибавляло мнѣ нѣсколько денегъ. Такимъ образомъ, я прожила еще годъ, сохраняя крайнюю бережливость. Тѣмъ не менѣе, когда я заглядывала въ свое будущее, мое сердце сжималось, при неизбѣжномъ приближеніи нищеты и страшной нужды. О! Пусть никто не читаетъ этой части моей исторіи, не принявъ во вниманіе отчаянныхъ обстоятельствъ, застающихъ человѣка врасплохъ, безъ друзей, безъ куска хлѣба. Это заставитъ ихъ дѣйствительно задуматься и не только пощадить несчастныхъ, но и обратиться къ небу съ мольбой о помощи и съ мудрой молитвой: «Не ввергай меня въ нищету и не дай мнѣ сдѣлаться воромъ». Пусть вспомнятъ, что время бѣдствія есть время ужасныхъ соблазновъ: когда человѣкъ лишается силъ сопротивляться имъ, когда нищета давитъ, а душа угнетена отчаяніемъ, чего нельзя сдѣлать? Это было однажды вечеромъ; я находилась, такъ сказать, при послѣднемъ издыханіи; смѣло могу утверждать, что я обезумѣла, я была въ бреду… Въ то время, подстрекаемая какимъ-то демономъ и не зная что и зачѣмъ я дѣлаю, я одѣлась (у меня были еще хорошія платья) и вышла. Я вполнѣ увѣрена, что при выходѣ изъ дому въ моей головѣ не было никакихъ намѣреній; я не разсуждала и не знала куда и по какому дѣлу я иду, я шла, какъ будто дьяволъ толкалъ меня впередъ, приготовя для меня свою приманку, и вы можете быть увѣрены, что онъ дѣйствительно привелъ меня туда, куда ему было нужно, потому что я не сознавала, куда я иду и что я дѣлаю.
Блуждая такимъ образомъ туда и сюда и не зная, гдѣ я нахожусь, я проходила мимо аптекарской лавки въ Леднхоль-стритѣ и увидѣла на скамейкѣ прямо противъ прилавка небольшой узелокъ, завернутый въ бѣлое полотно. Позади стояла служанка, обернувшись къ узлу спиной; она смотрѣла въ глубину лавки, гдѣ на прилавкѣ, также спиной къ двери, стоялъ, вѣроятно, аптекарскій помощникъ, со свѣчей въ рукѣ; онъ, повидимому, отыскивалъ что-то на верхней полкѣ; такимъ образомъ, оба они были заняты, а больше въ лавкѣ не было никого.
Такова была приманка, и дьяволъ, приготовившій мнѣ эту западню, подстрекалъ меня… я помню теперь и не забуду никогда, что за моими плечами мнѣ слышался голосъ, который шепталъ мнѣ слѣдующія слова: «Возьми узелъ, возьми скорѣе; сдѣлай это сейчасъ же».
Едва были произнесены эти слова, какъ я вошла въ лавку и, повернувшись спиной къ дѣвушкѣ, какъ будто сторонилась отъ проѣзжавшей двухколесной телѣжки, протянула позади себя руку и, взявъ узелокъ, вышла изъ лавки. Ни служанка, ни помощникъ и никто другой не замѣтили меня.
Невозможно описать мою душевную тревогу во все время этого дѣйствія. По выходѣ изъ лавки у меня такъ билось сердце, что я не могла не только бѣжать, но даже прибавить шагу; я перешла улицу и повернула за первый уголъ; мнѣ кажется, я была на перекресткѣ Фенчорчъ-Стритъ; оттуда я сдѣлала столько поворотовъ и прошла столько улицъ, что никогда не съумѣла бы сказать, куда я иду и гдѣ я; я не чувствовала подъ собой мостовой, по которой шла, и чѣмъ дальше я удалялась отъ опасности, тѣмъ скорѣе я бѣжала, до тѣхъ поръ, пока, задыхаясь отъ усталости, я вынуждена была сѣсть на скамейку возлѣ какого-то дома; осмотрѣвшись, я увидѣла, что нахожусь возлѣ Билинзгета [1]. Отдохнувъ немного, я продолжала путь: кровь кипѣла во мнѣ какъ на огнѣ, мое сердце билось такъ сильно, какъ будто я была охвачена внезапнымъ ужасомъ, вообще я такъ растерялась, что не знала, куда иду и что дѣлаю.
Когда я совершенно истомилась отъ такого долгаго и тревожнаго пути, тогда я начала соображать и направилась къ своей квартирѣ, куда и пришла около девяти часовъ вечера.
Для чего былъ приготовленъ этотъ узелокъ и по какому случаю онъ лежалъ тамъ, гдѣ я его взяла, — я не знала, но, развернувъ узелъ, я нашла въ немъ очень хорошее, почти новое приданое для ребенка, тонкія кружева, серебряную чашку величиною съ пинту, небольшой серебряный горшокъ и шесть ложекъ, хорошую рубашку, три шелковыхъ платка, а въ горшкѣ 18 шиллинговъ 6 п. деньгами.
Все время, когда я разсматривала эти вещи, я находилась подъ ужаснымъ впечатлѣніемъ страха и душевной борьбы, несмотря на то, что я была въ совершенной безопасности; я сидѣла и горько плакала.
