Гарриет Бичер-Стоу - Хижина дяди Тома
— Руфь, позволь представить тебе нашего друга, Элизу Гаррис. А вот и ее мальчик, о котором я тебе рассказывала.
— Я очень рада видеть тебя, Элиза, очень рада! — сказала маленькая женщина, пожимая руку Элизы, словно она была ее старой подругой. — А это твой милый мальчуган? Я принесла ему пирожное.
Она протянула Гарри бисквитное сердечко, которое тот робко принял из ее рук, поглядывая на Руфь сквозь свешивавшиеся на глаза темные кудряшки.
— А где твой крошка? — спросила Рахиль.
— О, он здесь. Но твоя Мэри завладела им и повела его на ферму, чтобы показать остальным ребятишкам.
В эту самую минуту отворилась дверь и вошла Мэри — живая копия матери, с таким же розовым лицом и огромными карими глазами, неся на руках ребенка Руфи.
— Ах! — воскликнула Рахиль, беря с рук девочки беленького пухленького крошку. — Какой он хорошенький и как вырос!
— Да, очень, — подтвердила Руфь.
И, в свою очередь, подхватив малыша на руки, она сняла с него голубой шелковый капор и целую кучу всяких платков и шалей, в которые он был укутан.
Щелкнув его по носу, пошлепав, потрепав, погладив и крепко поцеловав, она опустила его на пол, давая ему наконец возможность отдышаться.
Малыш, вероятно, привык к такому обращению; засунув в рот пальчик, он погрузился в собственные размышления, тогда как его мать, успокоившись, уселась и, достав длинный белый в голубую полоску чулок, с увлечением принялась за вязанье.
— Мэри, тебе следовало бы наполнить водой котелок, — мягко сказала мать.
Мэри поспешила к колодцу и, быстро вернувшись, поставила котелок на плиту. Те же руки, следуя совету матери, поставили на огонь оловянный таз с сухими персиками.
Тогда Рахиль, подвязав белоснежный передник, проворно принялась за изготовление пирожков.
— Как здоровье Абигайл Питерс? — спросила Рахиль, продолжая возиться с тестом.
— О, ей много лучше, — ответила Руфь. — Я заходила к ней сегодня утром. Постелила постель и прибрала в доме. После обеда к ней зайдет Лия Хиллс, испечет хлеб и лепешки на несколько дней, а я обещала заглянуть еще вечерком и посидеть с ней.
— Я схожу к ней завтра, — сказала Рахиль. — Постираю и починю белье.
— Это будет очень хорошо, — произнесла Руфь. — Я узнала сегодня, что захворала Анна Стэнвуд. Джон просидел около нее всю ночь. Завтра пойду я.
— Пусть Джон придет обедать и ужинать к нам, если ты собираешься пробыть там целый день, — сказала Рахиль.
— Благодарю тебя, Рахиль. Посмотрим, что будет завтра… Но вот и Симеон.
В комнату вошел Симеон Холлидей, высокий, крепкий мужчина в темных штанах и куртке из грубого домотканого сукна и в широкополой шляпе на голове.
— Как дела, Руфь? — спросил он ласково и пожал своей сильной большой рукой пухленькую ручку гостьи. — А как поживает Джон?
— Благодарю тебя, Джон здоров, как и все наши домашние, — весело ответила Руфь.
— Какие новости, отец? — спросила Рахиль, ставя на огонь противень с лепешками.
— Питерс Стелбинс предупредил меня, что будет здесь сегодня ночью в сопровождении друзей, — с ударением произнес Симеон, умываясь под чистеньким рукомойником в соседней комнате.
— В самом деле? — задумчиво произнесла Рахиль, взглянув на Элизу.
— Ты говорила мне, если не ошибаюсь, что тебя зовут Гаррис? — спросил Симеон, возвращаясь в кухню и подходя к Элизе.
Рахиль, быстро обернувшись, поглядела на мужа.
— Да, — ответила Элиза, вздрогнув.
Страх, непрестанно владевший ею, заставил ее предположить, что, вероятно, уже развешаны объявления о ее бегстве.
— Мать! — позвал Симеон, уходя в соседнюю комнату.
— Что тебе, отец? — спросила Рахиль, вытирая запачканные в муке руки и следуя за мужем.
— Муж этой молодой женщины находится в нашем поселке и будет здесь сегодня ночью, — шепотом сказал Симеон.
— И ты не сказал ей об этом! — сияя, воскликнула Рахиль.
— Он в нашей колонии, — продолжал Симеон. — Питерс был там вчера вечером с повозкой. Он застал старуху и двух мужчин. Одного из них зовут Джордж Гаррис. По всему тому, что Элиза рассказывала нам о муже, я заключил, что это он. Это красивый и приветливый молодой человек. Не знаю, сказать ли ей об этом сейчас? — добавил Симеон. — Не посоветоваться ли с Руфью? Руфь! Руфь, пойди-ка сюда!
— Руфь, отец говорит, что муж Элизы прибыл с последней партией и будет здесь сегодня ночью…
Руфь радостно захлопала в ладоши, два непокорных локона, выскользнув из-под чепчика, упали на белую косынку.
— Тише, тише, дорогая, — мягко остановила ее Рахиль. — Успокойся… Как ты думаешь: сказать ей об этом сейчас?
— Ну, конечно! Сейчас, сию же минуту! Господи, что, если б это был мой бедный Джон, что бы со мной было!
— Ах, Руфь, Руфь, ты обо всем и обо всех судишь по себе, — ласково пошутил Симеон.
— Правда. Но разве это не естественно? Если б я не так крепко любила Джона и детку… я не так горячо сочувствовала бы горю Элизы. Ну, идем, идем же! Скажи ей! Уведите ее в спальню, а я пока займусь курицей, — твердила Руфь.
Рахиль вернулась в кухню, где Элиза продолжала сидеть, склонившись над шитьем.
— Пойдем, дочь моя, — произнесла Рахиль, приоткрыв дверь спальни. — У меня есть для тебя новости.
Кровь яркой волной залила бледное лицо Элизы. Волнуясь, она поднялась и с трепетом взглянула на сына.
— Да нет же, нет! — воскликнула маленькая Руфь, схватив ее за руки. — Не пугайся! Иди, иди, новости хорошие! — Проводив Элизу до спальни, она закрыла за ней дверь. Затем, схватив маленького Гарри, Руфь принялась его целовать.
— Ты увидишь своего папу, малыш! Знаешь ты это? Папу, который скоро придет! — И она все повторяла ему одни и те же слова.
В соседней комнате в это время разыгрывалась другая сцена.
— Твой муж спасся из рабства, — сказала Рахиль, обняв Элизу. — Его сопровождают друзья, и сегодня ночью он будет здесь.
— Сегодня ночью? — повторила Элиза. — Сегодня ночью! — и, почти теряя сознание, она опустилась на стул. В голове ее все перепуталось, будто во сне. Все заволоклось туманом.
Страшное нервное напряжение, владевшее ею с первой минуты бегства, медленно ослабевало. Чувство безопасности, давно забытого покоя наполняло ее душу и казалось незнакомым и новым. Она пыталась подняться, следя за всеми движениями окружающих. В раскрытую в соседнюю комнату дверь она увидела приготовленный к ужину стол, покрытый белоснежной скатертью, слышала тихую песню чайника, видела Руфь, мелкими шажками и в то же время быстро двигавшуюся вокруг стола, приносившую печенье, консервы. Она видела статную фигуру Рахили, время от времени подходившей к ее постели, чтобы поправить одеяло. Казалось, что ее большие карие глаза излучают солнечное тепло. Элиза увидела вошедшего в комнату мужа Руфи. Видела, как Руфь уселась за стол, держа на руках своего ребенка; видела их всех за столом и маленького Гарри на высоком стуле подле Рахили. До нее доносился тихий разговор, позвякивание ложек и мягкий звон тарелок и чашек. Радостная мечта о счастливой жизни! И Элиза уснула, как не засыпала еще ни разу после того памятного полуночного часа, когда, схватив ребенка, она пустилась бежать, освещенная холодным звездным светом.
Ей снилась неведомая прекрасная страна, страна покоя, зеленеющие берега, прелестные островки, широкие воды, сверкающие в солнечных лучах. Она видела своего сына, весело играющего, счастливого, свободного. Она слышала шаги мужа… угадывала, что он здесь, близко, чувствовала, что его руки обнимают ее, что слезы Джорджа капают на ее лицо.
Она проснулась. Это не был сон.
Давно уже наступила ночь. Ребенок сладко спал около нее. Трепетал мигающий свет свечи. Джордж тихо плакал, склонившись к ее изголовью.
Утро следующего дня было полно радости в доме квакера. Мать поднялась на рассвете и, окруженная юношами и девочками, с которыми мы накануне не успели познакомить читателя, готовила завтрак. Весь этот юный народец любовно и беспрекословно подчинялся ей.
Джон спешил к колодцу; Симеон-младший просеивал маисовую муку для лепешек; Мэри было поручено смолоть кофе. Рахиль же поспевала всюду. Усердие молодых помощников подчас готово было перехлестнуть через край. Но достаточно было ее легкого «Тише, тише!» или «Я не хотела бы», чтобы сразу восстанавливался порядок.
Все шло так ровно, так гладко и гармонично в этой обширной кухне, такая атмосфера ласкового доверия царила в ней, что каждый, казалось, с особой любовью делал свое дело. Даже вилки и ножи как-то по-особому мелодично звенели, ударяясь друг о друга; курица и ветчина весело шипели на сковородке, будто радуясь, что жарят их именно так, а не по-другому.
Маленький Гарри, Элиза и Джордж были встречены с такой сердечностью, что им снова показалось, будто все это лишь счастливый сон.
