Божена Немцова - Бабушка
— Это правда! Якуб не боится не только черта, но и управляющего, который хуже черта! — заметила Кристла.
— Ах, кстати! — вспомнила бабушка, как заговорили об управляющем: — надеешься ты, Якуб, попасть во двор?
— Не думаю: беда с двух сторон рушится на меня: тут еще приплелось много злых женщин, а они уже отпоют меня.
— Не говори так! Еще может быть все исправится, — грустно проговорила Кристла.
— Я бы желал этого не менее тебя, да не знаю как… Дочь управляющего крепко сердита на меня за то, что мы выкинули штуку с этим тальянцем. Она, говорят, о нем подумывала, а когда княгиня вследствие этой истории выслала его, то все ее надежды рухнули. Она беспрестанно жужжит управляющему в уши, чтоб он меня не брал во двор. Это одна, а другая — судейская Люция. Этой захотелось, чтоб я был ее королем в долгую ночь, а так как я не могу оказать ей этой чести, то судья будет на меня сердиться, и как Бог даст придет весна, я уже буду вероятно петь! «Бор, бор, мой зеленый бор! На войну я отправляюся!»... — и Мила запел, а девочки ему подтянули: одна Кристла горько заплакала.
— Не плачь, девушка! до весны еще далеко, но кто знает, что Бог даст, — говорила ей в утешение бабушка. Кристла отерла глаза, но все-таки была печальна.
— Не думай об этом, может быть, отец еще как-нибудь уладит, — сказал Мила, придвигаясь к ней поближе.
— Разве ты не мог бы быть королем без всякого обязательства? — спросила бабушка.
— Конечно, бабушка, у нас некоторые парни ходят и к двум и к трем девушкам, пока не возьмут за себя одну. И девушки делают так. Я не был бы первым любимцем Люции и не буду последним. У нас же неслыханное дело, чтобы парень ухаживал за двумя девушками разом, а идти в короли все равно, что идти на свадьбу.
— Если так, то ты хорошо делаешь, что нейдешь, — порешила бабушка.
— Что это сделалось с Люцией, что она непременно хочет тебя, как будто бы уж нет других парней? — сердито сказала Кристла.
— Пан-отец сказал бы, что о вкусах не спорят, — заметила с улыбкою бабушка.
Перед Рождеством сказки и песни перемешивались с рассказами о печеньи ваночек:[102] какая белая мука у такой-то, и сколько клала масла такая-то; девушки говорили о литье олова; дети радовались ваночкам, пусканию свечек на воду, Иисусику и Коляде.
XII
Как на мельнице, так у охотника и Прошковых было обыкновение кормить и поить досыта каждого, кто к ним приходил в сочельник и в Рождество; а если бы никто не пришел, то бабушка сама пошла бы на перекресток искать гостей. Как же она обрадовалась, когда накануне сочельника пришли из Олешниц сын ее Кашпар с ее племянником! Половину дня она проплакала от радости и поминутно убегала от печенья ваночек в комнату, где сидели дети с пришлецами, чтобы посмотреть на сына, чтобы спросить у племянника, что делает в Олешницах тот или другой; а детям несколько раз повторяла: «Вот этот ваш дядюшка, лицом очень похож на вашего дедушку, только рост у этого не такой». Дети со всех сторон осматривали дядюшек, которые им очень нравились, особенно потому, что так ласково отвечали на все их вопросы. Каждый год дети собирались поститься, чтоб увидеть золотого поросеночка[103], но это никогда не удавалось: дух был бодр, но плоть немощна. В сочельник каждый бывал щедро наделен: и птица, и домашний скот получили ваночки; а после ужина бабушка, взяв по куску всего, что ели за ужином, бросала половину в поток, а другую половину закапывала в саду под дерево, чтобы вода осталась чистою и здоровою, а земля чтобы была плодородна; потом собрав все крошки, она бросала их в огонь, чтоб он «не вредил». Бетка трясла за хлевом бузинный куст, приговаривая: «Трясу, трясу, бузину! Скажи-ка мне, собака, где теперь мой милый?» В светлице девушки лили олово и воск; дети пускали на воду свечки в ореховых скорлупах. Ян потихоньку подталкивал миску с водой, чтобы вода шевелилась, и скорлупки, представлявшие челны житейские, подвигались от края к средине; при этом Ян кричал:
— Посмотрите-ка, как я далеко, далеко уйду в свете!
— Ах мой милый, когда ты попадешь в житейское море, между скал и пучин, когда волны будут туда и сюда бросать твой челн, тогда с грустью вспомнишь о тихой пристани, из которой ты выплыл, — тихо проговорила мать, разрезывая на счастье мальчика яблоко горизонтально на две половинки. — Семена составляли звездочку в три ясных луча и в два неполных, съеденных червяком. Отложив его со вздохом в сторону, она разрезала другое для Барунки, и увидав опять потемневшую звездочку, сказала про себя: «Так ни тот, ни другой не будут вполне счастливы!» Потом разрезала еще для Вилима и Адельки, и в этих яблоках были неповрежденные звездочки о четырех лучах. Мать задумалась, но Аделька прервала ее размышления, жалуясь на то, что ее лодочка не хочет отплыть от края, а свечка уже догорает.
— И моя тоже погасает, а не далеко ушла, — сказал Вилим. В это время кто-то толкнул миску, вода быстро заколыхалась, и лодочки, плывшие посредине, потонули.
— Посмотрите! Посмотрите, вы раньше нас умрете! — закричали Аделька и Вилим.
— Ну что ж такое? Только бы быть подальше, — отвечала Барунка, и Ян согласился с нею. Но мать с грустью смотрела на потухшие свечки, и душой ее овладело предчувствие, что эта детская игра легко может быть предвестницей их будущего.
— Принесет нам что-нибудь Иисусик?[104] — тихонько спрашивали бабушку дети, когда начинали убирать со стола.
— Этого я не могу знать, услышите, если зазвонят, — отвечала бабушка. Младшие дети подошли к окну, воображая, что Христос должен прийти мимо окон, и что они услышат.
— Что ж, разве вы не знаете, что Христа нельзя ни видеть, ни слышать? — спросила бабушка. — Христос сидит в небе на светлом троне и посылает подарки умненьким детям чрез своих ангелов, которые их приносят на золотых облаках. Ничего не услышите, кроме звона колокольчиков. — Дети смотрели в окна, с благоговением слушая бабушку. Вдруг окна озарились блестящим светом, и со двора послышался колокольчик. Дети сложили руки, а Аделька тихонько спросила бабушку:
— Ведь этот свет был Иисусик?
Бабушка подтвердила ее догадку. В это самое время мать вошла в дверь, объявляя детям, что Иисусик им что-то принес в бабушкину светелку. То-то было шуму, то-то радости, когда они увидели освещенную, разукрашенную елку, а под нею множество подарков! Бабушка не знала этого обыкновения, оно не существовало у простого народа; но оно ей очень нравилось. Задолго еще до Рождества она всегда уже вспоминала о елке и помогала дочери убирать ее.
— В Нисе и Кладске есть это обыкновение. Помнишь, Кашпар? Ведь ты уже был порядочный мальчик, когда мы там жили, — спросила бабушка сына, предоставляя детям свободу восхищаться подарками и садясь к печке возле сына.
— Как не помнить, это очень хорошее обыкновение, и ты, Терезка, хорошо сделала, что завела его у себя: это оставит в детях приятное воспоминание, когда они очутятся на трудном жизненном пути. О таких днях человек непременно вспомнит на чужой стороне; я это испытывал в продолжении многих лет, проведенных мною на чужбине. Порой мне жилось очень хорошо у мастера, но я всегда думал: лучше бы посидеть теперь с матушкой, да поесть каши с медом, бухточек с маковою начинкой и гороху с капустою, за это я бы отдал вам все эти хорошие кушанья!
— Наши кушанья!... — и бабушка улыбаясь кивнула головой; — но ты еще забыл сушеные плоды.
— Вы знаете, что я их не слишком жаловал; в Добрушке их называют музыкой. Но нечто иное я еще вспоминал, что мы всегда с удовольствием слушали.
— А! Я знаю, ты говоришь о пастырской Коляде! Здесь это также водится. Вот погоди, скоро услышим, — говорила бабушка, и не успела она еще кончить, как со двора раздался пастушеский рожок. Сначала пастух сыграл мелодию пастырской колядной песни, а потом запел: «Ну вставайте же, пастыри, великая есть новость: наш Спаситель родился в хлеве в Вифлееме» и т. д.
— Ты прав, Кашпар: если б я не слыхала этой песенки, то праздник Божий не веселил бы меня, — говорила бабушка, с удовольствием слушая песенку. Потом вышла на двор и щедро наградила пастыря.
Накануне Св. Штепана (26 декабря) мальчики ходили колядовать на мельницу и к охотнику. Если б они не пришли, то пани-мама подумала бы, что на них крыша обрушилась, и сама бы прибежала в Старое Белидло. Бертик и Франтик в свою очередь приходили колядовать в долину. Прошли святки. И дети уже вперед объявляли, что придут три краля (Крещение), и что учитель придет колядовать и запишет трех кралей на дверях[105]. После крещения пряхи праздновали «долгую ночь». Впрочем в Старом Белидле и на мельнице это делалось иначе нежели в деревне, где было много молодежи; там выбирали себе короля и королеву, была музыка, приготовлялась прялка и угощение с песнями и играми. В старом же Белидле приготовлялся добрый ужин, сходились пряхи, пели, ели, пили, а заслышав за дверью шарманку, начинали танцевать в кухне. Туда приходил Томеш, пан-отец и охотник, еще кто-нибудь и устраивался танец. Кухня была выстлана кирпичами, но девушки не обращали на это внимания, и которым из них было жаль башмаков, те танцевали босые.
