Уходи и будь счастлива - Сэнтер Кэтрин

– Вы знаете, – говорила я, – что у осьминогов три сердца?

И, не получив ответа, продолжала:

– А вы знаете, что отпечаток человеческого языка так же уникален, как и отпечаток пальца?

А когда он продолжал молчать, я делала следующую попытку:

– А вы знаете, что в Японии есть подводный почтовый ящик?

Это было единственным временем в течение дня, когда я чувствовала себя почти что прежней. Это было единственным временем, кода туман вокруг меня рассеивался. Дразнить его было так интересно, что я почти забывала о своих проблемах даже в тот момент, когда пыталась пройти от одного конца параллельных брусьев до другого.

Это время должно было бы быть худшим за весь день, потому что мне не удавалось выполнить ни одного задания Яна. Но почему-то оно было самым лучшим.

На той же неделе с моей груди сняли повязки, с тех участков под ключицами, откуда брали кожу для пересадки. Теперь в дополнение к тому шоу ужасов, которое представляло собой мое тело, добавились два жутких мясистых шрама, похожих на сырой бекон. Но, по крайней мере, мое лицо становилось все лучше. Два волдыря на моем подбородке подсохли и превратились в корочки. Корочки, конечно, более заметны, чем волдыри, но я двигалась в правильном направлении, и все остальное мое лицо больше даже не выглядело обожженным. Оно, безусловно, страшно чесалось, как и предупреждал врач, но я никогда не чесала его.

Китти продолжала появляться по вечерам с разнообразной едой, как из наших с ней любимых ресторанов, так и из таких, о которых я даже не слышала. Она не обошла стороной ни одну кухню мира. Она приносила эфиопские блюда, индийские, тайские, мексиканские, итальянские, японские, французские и вьетнамские. Она словно задалась целью удивлять и радовать меня.

Она также загорелась идеей Прайи о пользе вязания. И она настаивала, чтобы я вязала шарф во время просмотра наших с ней любимых мюзиклов. И я даже больше не сражалась с ней по поводу пения. Я без какого-либо протеста начинала петь при первых же звуках любой песни, сначала потихоньку, а потом все громче и громче.

Шарф, который они заставили меня вязать, получался просто чудовищным. Я думала, что выбрала голубые нитки, но на поверку они оказались просто серыми. И в результате конечный продукт напоминал огромного слизняка, покрытого опухолями.

– Мы украсим его помпонами, – сказала Кит. – Не расстраивайся.

По правде сказать, в некоторых отношениях я довольно быстро вернулась к своим прежним привычкам и наклонностям. Я, как и раньше, находила окружающих людей интересными, а разговоры с ними – самым лучшим способом отвлечься. И когда появлялся кто-то, с кем можно было поговорить, я начинала болтать без умолку, смеяться и шутить. И в такие моменты я чувствовала себя не то чтобы хорошо, но, по крайней мере, лучше, чем обычно.

Но бывали и серые, мрачные моменты, когда я чувствовала себя очень плохо. Не буду этого отрицать. На самом деле, таких моментов было очень много. И я с трудом пыталась заставить себя не впадать в уныние. Когда я оставалась одна, или когда видела по телевизору что-то, что напоминало мне о моей прошлой жизни, или когда просыпалась утром и вспоминала, где нахожусь, меня охватывало отчаяние. И таких моментов в моей нынешней жизни было большинство.

Как-то днем, в перерыве между моими утренними занятиями с Прийей и обедом, в то время, которое я привыкла посвящать дневному сну, ко мне заявилась неожиданная посетительница. Ивлин, мать Чипа.

Она пришла, когда я спала, и принялась громко двигать стул для посетителей, а когда я открыла глаза, с напускным удивлением спросила:

– Ты что, спала?

Она отлично знала, что я спала.

– Да.

– Похоже, мой приход удивил тебя?

Удивил. Все это время, пока я находилась в больнице, я виделась только с самыми близкими людьми. Это был мой осознанный выбор.

– Просто я не принимаю посетителей.

– Я сказала им, что я твоя свекровь. Будущая.

– Очевидно, это сработало.

Она не видела меня с той поры, как я лежала в блоке интенсивной терапии.

– Ты выглядишь намного лучше.

Ее слова были добрыми, но взгляд был испытующим. Она пристально изучала меня, и мое лицо внезапно начало чесаться под этим взглядом. Она продолжала:

– За исключением этих шрамов на шее и – о, боже!

Она увидела участки под моими ключицами, с которых брали кожу на пересадку. Она невольно отступила на шаг и попыталась восстановить хладнокровие.

– Им что, пришлось обрить твою голову? – спросила она спустя некоторое время.

– Нет, – сказала я. – Это просто такая модная стрижка.

– Я уверена, что твои волосы скоро снова отрастут.

– Я планирую сохранить эту прическу. Мне она нравится.

– Ну что ты! – сказала Ивлин. – Она чересчур мужская.

– Я считаю, что это прикольно.

– Не сомневаюсь, что ты передумаешь, когда придешь в себя.

Мать Чипа была во многом похожа на мою. Чрезмерно собранная. Чрезмерно сфокусированная на том, как все выглядит, а не на том, какие чувства люди при этом испытывают. Чрезмерно требовательная как к себе, так и к окружающим, но слишком хорошо воспитанная, чтобы сказать об этом во время светской беседы.

Но все же иногда и она допускала забавные оплошности.

Я знала ее достаточно долго для того, чтобы понимать, о чем она думает. Она и моя мама вместе играли в теннис, вместе делали педикюр и очень дорожили своей дружбой. Они уже десять лет жили в соседних домах, и за все это время, по-моему, у них не было ни единой размолвки. То, что две такие женщины оказались соседками, было по-настоящему удивительным совпадением. У них были одинаковые взгляды почти по всем вопросам, и суть всех их разговоров сводилась к тому, чтобы поддержать мнение друг друга. Можете себе представить?

Конечно же, у них были виды на нас с Чипом. Они, безусловно, мечтали стать одной счастливой семьей.

И поэтому я не ждала никакого подвоха, когда она нахмурилась, немного придвинулась ко мне на своем стуле и сказала:

– Я хочу поговорить с тобой о Чипе.

Слышать его имя было для меня странно. Во время его последнего посещения я заметила, что он снова начал принимать душ. И это показалось мне некоторым прогрессом. Он также прислал мне несколько букетов, и, хотя я дала указания, чтобы все цветы относили в детское отделение, его букеты все-таки доставляли мне.

Моя мама непременно красиво расставляла их на подоконнике.

Надо отдать ему должное, он, безусловно, прилагал некоторые усилия.

– Он, кажется, немного пришел в себя, – сказала я. – Кажется, он снова начал принимать душ.

– Да, – согласилась Ивлин. – И он больше не сидит по ночам в барах.

– Это прогресс, – заметила я.

– Но, – сказала она, беря меня за руку и крепко сжимая ее, – не думаю, что он счастлив.

Счастлив? Разве такой вариант имел право на существование? Я ожидала услышать, что он испытывает угрызения совести.

– Именно поэтому я здесь, – продолжала она. – Я беспокоюсь о нем.

– Я беспокоюсь обо всех нас, – сказала я.

Но у нее было что сказать, и она была твердо намерена сказать это:

– Он так угнетен всем, что случилось. Это было для него настоящим ударом. Он силой заставляет себя приходить сюда. Всякий раз, когда он смотрит на твое бедное лицо, его просто убивает чувство вины.

– Вы что, предлагаете мне пожалеть Чипа?

В ее голосе послышались нотки негодования:

– Ему тоже пришлось нелегко, Маргарет.

– Не сомневаюсь. По крайней мере, нелегко пришлось его печени.

– Не все такие сильные, как ты.

– Я не сильная. Я просто загнана в ловушку. Мое тело продолжает дышать против моей воли.

Но ее невозможно было сбить с толку:

– Не драматизируй.

Я откинулась на подушку и закрыла глаза. И из-за этого я должна была лишиться своего дневного сна?

Ивлин воспользовалась моментом и снова принялась за свое:

– Мы с отцом Чипа обсудили все это и решили положиться на твое великодушие.