Ихара Сайкаку - Рассказы из всех провинций
Побывав в этих местах летом, Бандзан снова наведался сюда после того, как обошел всю землю Сайкайдо,[125] в ту пору, когда горные вершины уже покрылись снегом. Неужто и впрямь случаются на свете чудеса, подобные тому, о котором он здесь услышал? С этой мыслью посетил он гробницу Ёкуро и, помянув молитвой душу этого незнакомого ему человека, отправился дальше. Могилу эту и сейчас можно отыскать в густых зарослях травы в саду при храме Дайкокудзи. Место это так и зовется: «Опрокинутое надгробье».
О монахе, который побывал в аду и в раю
Монахи в большинстве своем таковы, что ради собственной выгоды готовы продать самого Будду. Их уменье надувать поистине неисчерпаемо, словно море, омывающее Сикоку. Не одного простака одурачили они. А все потому, что людские сердца сплошь да рядом пребывают во мраке.
В один из дней конца осени установилась безветренная погода, все лодки в бухте Томари-но Исо стояли на приколе, так что Бандзану поневоле пришлось задержаться здесь на ночь. С южной стороны провинции Сануки протянулись известные своей красотой горы, но и с морского побережья открывался великолепный вид на вековечные сосны с причудливо изогнутыми ветвями.
В хижине, стоявшей вблизи бухты, собрались дети местных рыбаков и, хотя наш век считается веком расцвета буддийской веры, принялись играть украшавшими алтарь двумя подсвечниками в виде журавля, стоящего на спине черепахи, и сосудом для священных пожертвований. Да и сама хижина была настолько запущена, что нельзя было не испытывать горечи от того, сколь далеки от благочестия местные жители. «Как же можно допускать подобное небрежение?!» — возмутился Бандзан и заговорил об этом со стариком, несшим вязанку дров для котла, в котором выпаривали соль. Старик опустил свою поклажу на уступ в скале, провел рукой по белым кустистым бровям и, опершись о заостренную с обоих концов палку, рассказал следующее.
Несколько лет назад в этой хижине жил монах по прозванию Куракубо. Весьма преуспев на поприще служения Будде, монах этот умел творить всякие чудеса. Например, ему ничего не стоило слететь легче птицы с горы Компиры[126] высотою более тридцати дзё.[127] Во время его проповедей на прихожан вдруг начинали сыпаться цветы. Кроме того, он славился умением тотчас распознавать в людях добродетели и пороки.
Или, бывало, случится у кого пропажа — этот человек сразу же бежит к Куракубо, и тот безошибочно указывает, где искать. И еще много самых разных чудес являл людям этот монах. Местные женщины, из верующих, просто-таки его боготворили, и день ото дня богатство его росло. Поначалу он ютился в крохотной лачуге, державшейся на четырех стволах бамбука вместо опор и крытой чем попало, а потом выстроил себе этот великолепный приют.
И вот нынешней весной Куракубо неожиданно заявил, что в шестом месяце пятнадцатого дня собирается отойти в мир иной. Готовясь к собственной кончине, он надлежащим образом убрал алтарь и известил о грядущем событии жителей трех провинций — Ава, Иё и Тоса.
Время быстротечно, вскоре наступила середина «безводного месяца»,[128] и из соседних провинций прибыли десятки тысяч людей. Куракубо заблаговременно распорядился построить бамбуковую изгородь по четыре тё[129] в длину и ширину и приготовил все для совершения обряда. Утром пятнадцатого числа он облачился в приличествующие случаю одежды, уселся на землю и, повернувшись в сторону запада,[130] вознес молитву, после чего с блаженной улыбкой на лице упокоился. В завещании Куракубо велел после смерти выставить на всеобщее обозрение и обождать три дня, ибо за это время душа его должна достигнуть нирваны, как это случилось в свое время с Шакьямуни на Орлиной горе.[131] Как только об этом стало известно, вокруг тела Куракубо столпилось множество людей, пожертвований принесли целую гору.
Спустя три дня, утром восемнадцатого числа, один из учеников покойного обратился к присутствующим с такой речью:
— Некогда Куракубо учил нас, что пока тело покойника остается теплым, предавать его огню нельзя. Как это ни удивительно, тело учителя все еще хранит тепло.
Тогда кто-то из толпы воскликнул:
— А что, если он оживет? Вот было бы здорово! Вряд ли когда-нибудь на свете появится второй такой священник.
При этих словах покойный вдруг начал подавать признаки жизни.
— Ох, у меня такое чувство, будто я очнулся после долгого сна, — произнес он и открыл глаза. — Да будет вам известно, что нынче мне удалось побывать в Аду и в Раю. Изо дня в день я не уставал повторять, что после смерти одним из вас суждено обойти все восемь областей Ледяного и Огненного ада,[132] другим же — оказаться в благословенном краю, усыпанном золотым и серебряным песком.[133] Все зависит от того, насколько глубока ваша вера. Если б мог, я взял бы с собой в это путешествие всех, кто не верит в существование загробной жизни. И чтобы ни у кого из вас не возникло сомнений в правдивости моих слов, взгляните, какую печать оставил у меня на спине сам владыка Ада Эмма.[134]
С этими словами Куракубо сбросил с себя одежду, и все увидели на спине у него, как раз в том месте, где находится седьмой сверху позвонок, знак «владыка», а под ним большую печать. Тут даже те, у кого оставались сомнения, поневоле уверовали в существование загробной жизни.
Слухи об этом чуде вскоре разнеслись по всей провинции, люди только о нем и говорили. В конце концов властитель тех земель призвал к себе Куракубо, дабы провести дознание.
— В наш век, когда буддийская вера клонится к закату, вряд ли могут происходить подобные чудеса, — молвил он. — Надобно как следует рассмотреть печать, которую на спине сего монаха якобы поставил владыка Ада Эмма.
Куракубо тотчас же раздели, и что же? — печать оставалась на прежнем месте, черная, словно вдавленная в кожу. Ее попробовали было смыть, но ничего из этого не получилось.
— Странно, — сказал тогда властитель провинции. — Придется подвергнуть этого монаха пытке.
Монаха положили на спину и стали лить ему в рот воду, но он не проронил ни слова. Когда же было решено подвергнуть его пытке раскаленным свинцом, Куракубо не выдержал и взмолился:
— Пощадите меня, я во всем признаюсь. Никакого Ада я не видал, все это чистая выдумка. От рождения я был беден и пустился на этот обман ради денег.
— Каким же образом на спине у тебя появилась печать владыки Ада? — спросили его.
— Это обычная татуировка, я сделал ее три года назад.
— А как тебе удавалось спрыгивать на землю с большой высоты?
— Очень просто. Чтобы освоить эту премудрость, я упражнялся целых два года, взбираясь каждый раз все выше и выше. Но я научился лишь прыгать вниз, взмывать же вверх не умею. — Одним словом, Куракубо рассказал обо всем без утайки.
За подобное надувательство Куракубо полагалось отрубить голову, однако из уважения к его духовному званию властитель провинции приказал всего лишь связать его, посадить в лодку-долбленку и пустить в открытое море. Что сталось с монахом потом — неизвестно.
Чего только не случается в нашем мире, изменчивом, точно морские волны! Нынче об этом монахе никто больше и не вспоминает. В хижине его осталось изображение Будды Амитабхи,[135] но после всего, что произошло, люди совсем утратили веру и никто сюда не приходит. Только луна каждый вечер заглядывает в хижину через разбитое оконце да временами пронзительно завывает ветер. А днем здесь играют ребятишки. Такие, как этот монах, лишь бесчестят буддийскую веру.
Вот что рассказал старик.
Новая Тюдзё-химэ
С давних пор в земле Хида стоит гора. Дровосеков туда не пускают, оттого и поныне на горе той растут дубы. Высоко в небо уходит ее вершина, недаром зовется сия гора Кураияма, что означает «Престольная». Здесь всегда веет прохладой, и местные жители не знают летнего зноя.
Однажды Бандзану случилось заночевать в одном из горных селений Хиды, но уснуть он не мог из-за грохота ткацких станков, — ведь местность эта славится изготовлением превосходных шелковых тканей. Бандзан пошел к хозяину постоялого двора и стал слушать его рассказы, среди которых оказалась и эта удивительная история.
Жил в той деревне человек по имени Окамура Дзэндаю со своей женой. Обоим уже перевалило за сорок, а детей все не было, и они очень из-за этого печалились. Из года в год ходили они молиться в храм Ацута,[137] что в провинции Овари. И молитвы их, наверно, были услышаны, потому что бог наконец-то послал им чадо. Родилась у них девочка, да такая прелестная, что ни один младенец в селении не мог с нею сравниться. Девочка росла и в пять лет уже умела читать и писать, хотя никто ее этому не учил, в семь лет стала слагать стихи, а в одиннадцать научилась ткать шелк цумуги.[138] Ткали все как будто одинаково, только другим женщинам, чтобы соткать штуку шелка, требовалось целых три дня, она же управлялась за полдня. И получалось на редкость красиво. Не удивительно, что семья ее вскоре разбогатела. А поскольку ко всем своим достоинствам девушка была еще и глубоко верующей, люди прозвали ее новой Тюдзё-химэ.
