Бруно Ясенский - Я жгу Париж
Товарищ Лекок ощупью отыскал на столе у кровати пенсне, посадил его кое-как на нос и, накинув на белье солдатскую шинель, пошел открыть дверь, зажигая по дороге электричество.
– Это вы, товарищ Лаваль? Что случилось? Произошло что-нибудь важное?
– Я к вам, товарищ командующий, по делу. А дело у меня спешное, не личное – коммунальное, не вытерпел до утра. Не прогневайтесь… – говорил, комкая в руках фуражку, товарищ Лаваль.
– Что вы, что вы? – засуетился Лекок. – Заходите. Я к вашим услугам. Если дело важное, всякое время подходящее. Сон не убежит. Закурить не хотите? Слушаю. В чем же дело?
– Я, товарищ командующий, опять насчет того же продовольствия для коммуны. Недопустимая это вещь – посылать остатки пролетариата на английские баррикады. Да и продовольствия там никакого нет. Настоящее самоубийство.
Товарищ Лекок от изумления чуть не потерял пенсне.
– Как же это, товарищ? Ведь решение совета депутатов. Вы говорили это уже на заседании. Предложение ваше было принято. Не дало никаких результатов. Пришлось принять другое. А теперь, раз уж такая резолюция, возвращаться к этому поздно. Да и время неподходящее. Как же так: вдруг каждый из нас станет критиковать да отменять решение совета? Что бы из этого вышло? Да и сами вы хорошо знаете, отчего такое решение приняли, и не протестовали вы тогда. Поняли прекрасно: другого выхода нет.
– Есть выход, – угрюмо сказал Лаваль. – Тогда не видел, а теперь вижу. Затем и пришел к вам ночью, товарищ командующий.
– Какой же такой выход увидели вы вдруг теперь? Видите, не испугались они вашей телеграммы. Не доставили к сроку ни одного вагона провианта. Чего же еще ждать? Кто же вам его доставит?
– С тем я и пришел, товарищ командующий. Я его доставлю, – хмуро сказал товарищ Лаваль.
– Вы?! – Товарищ Лекок даже подался вперед от неожиданности. – Как так вы? Да откуда же вы его возьмете?
– Откуда возьму – это уж дело мое. Известно, из-за кордона возьму.
Товарищ Лекок захлебнулся раздраженным кашлем.
– Что же это вы, товарищ, смеяться пришли, что ли? Что значит – из-за кордона возьмете? Теперь не время шутить.
– Мне, товарищ командующий, не до шуток. Я пришел вам сказать, что завтра вернусь с провиантом, а ночью пришел потому, что дело срочное. Откладывать его нельзя.
Товарищ Лекок посмотрел внимательно на гостя и после большой паузы спросил:
– Каким же это образом вы собираетесь привезти для коммуны из-за кордона провиант?
– Известное дело, прорвавшись через кордон. Целая армия не пробьется, а несколько человек проскользнуть смогут. Особенно по воде.
– Что же из этого, если даже несколько человек проскользнут и вернутся с краюхой хлеба? Коммуну этим думаете накормить? Знаете, сколько нужно, чтоб накормить коммуну? Вагоны. Каким же образом вы собираетесь с этим проскользнуть? На спине, что ли, притащите?
– На спине не притащу, а по воде перевезти не трудно.
– Как так по воде?
– А так, очень даже просто. На реке ведь кордона нет. Стеной реку не загородили.
– Что же из этого, что не загородили? Стерегут днем и ночью. Рыба не проскользнет.
– Я, товарищ командующий, понапрасну к вам не пришел. Все сам наперед осмотрел на месте. Знаю, что говорю. Рекой проехать можно.
– Каким же это образом?
– Днем нельзя, а ночью можно.
– Да вы не знаете, что ли, что ночью всю Сену освещают прожекторами, опасаясь именно того, чтобы кто-нибудь не переплыл.
– Освещать – освещают. Да только не всю Сену, а лишь на протяжении одного километра. Двумя прожекторами освещают. Один на одном берегу, другой – на другом. А больше прожекторов поблизости нет. Да и незачем. И так светло, как днем.
– Каким же образом вы думаете в таком случае переплыть?
– Переплыть не трудно, даже не одному пароходу, а скольким угодно. Надо лишь потушить оба прожектора.
– А это каким же способом?
– Способ, опять-таки, очень простой, если знаешь точное положение каждого прожектора. Двумя выстрелами из шестидюймовки потушить можно. Потруднее фокусы делались у нас во флоте.
– Скажем, что вам удастся потушить оба прожектора. Через полчаса починят.
– За полчаса, если захотеть, весь Бельвиль переплыть можно. Особливо сейчас. Ночи темные, хоть глаз выколи.
– Положим, а как же обратно?
– Обратно потруднее будет. Только все же попытаться можно. Будем плыть обратно, не сразу спохватятся, кто да куда. А спохватившись в первом кордоне, и стрелять очень не станут. Ведь главное – на то и кордон, чтобы никто из Парижа не прошмыгнул. А кто сам, по собственной воле, волку в пасть лезет – такому крест. Зачем же по нем стрелять? Выстрелят два раза для острастки и бросят.
– Все это прекрасно. А откуда же вы собираетесь раздобыть провиант?
Товарищ Л аваль пододвинулся ближе:
– Ежели ехать прямо по Сене, в шестидесяти каких-нибудь километрах от Парижа есть на берегу местность такая, называется Тансорель. Мои, так сказать, родные места. Каждую пядь наизусть знаю. За километр от берега стоит там паровая мельница, большущая: на все окрестности муку мелет. Особливо в эту пору муки в ней будет вагонов десятка с три. Много ли, мало ли: три баржи по двести мешков забрать можно будет. Больше буксир не потянет. Думал я раньше брать баржи отсюдова, пустые, да обойдется и без этого, и проскользнуть одному пароходу в ту сторону легче. Баржи возьмем тамошние. Есть там вблизи лесопильный завод. Доски на баржах сплавлял в Париж. Сейчас не сплавляет – значит, и баржи на месте. Нагрузим три баржи. До рассвета будем обратно. Шестьсот мешков по сто кило. Как-никак на месяц на прокормление всей коммуны хватит, а там – посмотрим. Может, эпидемия к тому времени кончится, а может, пролетариат отзовется в тылу. Будет время переждать.
Товарищ Лекок ответил не сразу.
– Романтически что-то больно выглядит вся эта ваша затея, – сказал он после долгого раздумья. – Если даже удастся вам в ту сторону прошмыгнуть, не думаю, чтобы пропустили вас обратно. Утопят вас вместе со всем багажом.
– Попытаться не мешает. Перебьют – так перебьют человек десять. Одно дело десяток человек, другое – вся коммуна. Американская концессия не убежит. Затопят нас – пойдете искать хлеба там Попробовать надо.
Товарищ Лекок молча затянулся папиросой.
– Видите ли, товарищ, собственно говоря, суть-то дела не в том. Допустим, что вам удалось бы даже проскользнуть через кордон и вернуться с провиантом, хотя шансы на это минимальные. Все равно мы не имеем права, товарищ, даже для того, чтобы спасти от голодной смерти всю коммуну, занести чуму за кордон. Одно дело – угрозы, другое – реальное действие. Если бы даже в вашей вылазке вам повезло, в поисках продовольствия вы должны были бы высадиться на берег по ту сторону кордона и столкнуться с тамошним населением; тем самым вы должны считаться с возможностью оставить им чуму. Не имеем мы права, товарищ, для спасения от голодной смерти десяти тысяч жителей коммуны рисковать заразить пролетариат и крестьянство всей Франции. Не могу я вам дать разрешения на эту вылазку.
– Правильно говорите, товарищ командующий, только ведь подумал я об этом раньше всего. Нашел я способ даже не причаливать к берегу. Приедем, остановимся на середине реки, заберем провиант и айда обратно. Вот даже наших барж потому с собой не беру – ихние. Взял только на буксир и пошел.
– Как же это так? Полагаете, что сами муку вам вынесут, нагрузят на собственные баржи да еще попросят: «забирайте!»?
– Так и будет. Сами нагрузят. План у меня, увидите сами, простой, нетрудный, только досказать мне его до конца не разрешаете.
Товарищ Лаваль взял со стола лежащий на нем карандаш и, выводя на промокательной бумаге кривые, неуклюжие линии, стал подробно излагать свой план.
* * *Когда товарищ Лекок остался в комнате один, уже светало, и на закопченных сажей ночи стеклах окон матово-бледным отсветом отражался маленький мирок улицы.
Товарищ Лекок сбросил шинель и, вытянувшись на кровати, попробовал заснуть, однако вспугнутый сон не возвращался. Протянул руку к полке и взял книжку. Раскрыл: «Ленин. Задачи пролетариата». Попытался читать.
Где-то на зеркале памяти запоздалым отражением мелькнуло смуглое, схлестанное ветрами лицо, припомнились простые улыбчивые слова:
«Перебьют – так перебьют человек десять. Одно дело – десяток человек, другое – вся коммуна. Попробовать надо».
Товарищ Лекок улыбнулся: ухарство. Или действительно уж такая любовь к коммуне?
Сын захудалого учителя гимназии, он встречался с этими людьми долгие годы ежедневно лицом к лицу, еще будучи в университете, когда, на минуту отрываясь от книг, он бежал из студенческой столовки на собрание – проверять на реальном материале черные цифры статистики. Он выучился смотреть в эти глаза, расшифровывать по морщине, по ударению ругательства глубокую, незалечимую конкретную обиду; угадывать в рисунке мимоходом выброшенных знакомых слов: «пролетариат», «империализм», – цифры урезанных заработков, калибр перенесенных унижений. И вдруг здесь: простые синие глаза, улыбка и смерть. Влияние романтических книжек? Подвиг?
