Джон Пристли - При блеске дня
— Нет, Джон, ты меня выслушай, пожалуйста, а потом я закрою рот и больше ни слова не скажу. Мы с тобой проработали вместе много лет, ты меня знаешь, а я знаю тебя. Сгоряча я могу ляпнуть гадость и потом пожалеть, но сейчас я выложу все как на духу — и жалеть не буду. Это серьезно, Джон, предупреждаю! Никси сюда не просто так прислали. И у него, и у них дурное на уме. Скоро ты сам увидишь, что мы ни одного заказа без Никси получить не сможем. Потом лондонское начальство начнет спрашивать, с какой стати мы теряем лучших зарубежных клиентов, а потом…
Тут он умолк, потому что я услышал шаги Никси и Харфнера и вынужден был прервать их разговор. Мистер Элингтон бросился встречать гостя, и Никси вернулся в контору. Пробыл он там недолго, потому что Экворт, все еще багровый от гнева и ощетинившийся, криком позвал его в комнату для образцов. На сей раз он не пытался что-либо от меня скрывать (а может, просто забыл о моем существовании). Никси вошел в комнату с улыбкой на губах, но я заметил легкую настороженность в его поведении.
— Так, слушай сюда, мистер Никси, — загрохотал Экворт, с трудом пытаясь обуздать свой гнев. — Не знаю, кто ты и чем занимаешься в Лондоне — мне плевать, — но сюда ты приехал учиться делу, о котором знаешь не больше, чем наш мальчик на побегушках.
— Верно, и я очень стараюсь, — спокойно ответил Никси. — Что в этом дурного?
Экворт взорвался, а Никси как будто был только рад.
— Что в этом дурного?! А на кой черт ты поволок Харфнера в кабинет мистера Элингтона? Ты кем себя возомнил? Когда мы решим доверить тебе дело и наших лучших клиентов, мы тебе сообщим, но произойдет это не скоро, имей в виду.
Никси побелел и сощурился.
— Мой дядя, мистер Бакнер, купил большую долю акций этой фирмы и устроил так, чтобы я приехал сюда учиться вашему ремеслу. Так уж вышло, что мы с мистером Харфнером хорошо знакомы, а повел я его в кабинет мистера Элингтона потому, что там никого не было. Если мистер Элингтон возражает, пусть сам мне скажет. Это его кабинет, а не ваш. Вы закончили?
— Нет, — злобно отрезал Экворт. — Имей в виду, ты сюда приехал учиться, а не мешать. И лучше держись от меня подальше. — Он отвернулся от Никси. Тот уже взял себя в руки, едва заметно мне улыбнулся и вышел вон.
Днем Харфнер снова явился в контору и вместе с мистером Элингтоном и Джо Эквортом изучил образцы шерсти. Никаких сделок они не заключили. Я видел, что манера Харфнера — надменная и снисходительная — разозлила Экворта и встревожила мистера Элингтона. Немец провел в Браддерсфорде меньше недели, и, разумеется, у него было много других дел. Мистер Элингтон, желая проявить радушие и гостеприимство, пригласил его на ужин, однако Харфнер довольно сухо отверг приглашение, сославшись на занятость. Он не производил впечатления человека, который работает по вечерам и отказывает себе в развлечениях, поэтому я догадался, что развлекать его будет Никси.
Как-то раз после отъезда Харфнера, когда я убирал образцы, мистер Элингтон вошел в комнату и замер, потирая подбородок. Экворт был занят составлением списков для отправки и молчал. В воздухе повис какой-то печальный дух упадка и поражения. Мистер Элингтон бросил через стойку несколько тихих замечаний и тяжело облокотился на нее.
— Мне всегда нравился старый Юлий Харфнер, Джо, — уже громче и медленней произнес он. — Иногда он бывал скуповат, конечно: дай ему волю, без гроша тебя оставит. Но слово свое он держал, и, закончив с делами, мы чудесно проводили время: ходили в театры, на концерты, просто беседовали — о политике, философии, да о чем угодно. У нас было много общего. Не знаю, почему я говорю о нем в прошедшем времени — он не умер, просто состарился…
— Для нас, считай, умер, — мрачно проговорил Экворт.
— Надеюсь, это не так. Я очень люблю Юлия — и старую Германию, старую либеральную Германию: немножко ограниченную, скучноватую, но культурную, благородную и добрую. А его сын… Альберт… это новая Германия, Джо. Люди начинают ее бояться и, возможно, не зря. Мы со стариком Юлием понимали друг друга почти во всем, а что не понимали — просто принимали. Этот же… причем таких теперь очень много… этот не видит во мне ничего, а я ничего не вижу в нем, кроме своенравного характера, грохочущего в пустом ведре души. Мне, конечно, было досадно, что он не нашел для моей семьи свободного вечера, но одновременно я испытал облегчение… Я бы не знал, что с ним делать и как его развлекать. В молодых немцах есть какая-то надменная пустота, сонная оцепенелость, они похожи на лунатиков: как будто бы в их голове живет одна-единственная завораживающая, гипнотическая мысль. Конечно, их не большинство… это, как правило, военные или зажиточные офицеры запаса вроде Альберта Харфнера. Ты понимаешь мои чувства, Джо?
— Более или менее, — ответил Экворт. — Только не думай, что у этого малого нет приятелей. Еще как есть — вот хотя бы Никси. Держу пари, уж для Никси-то он нашел свободный вечерок — и не один. Попомни мои слова.
Мистер Элингтон не поверил. Однако наша с Эквортом догадка подтвердилась: в последующие вечера Никси и Харфнера не раз видели вместе. Позже, когда мистер Элингтон и Экворт ушли, а я чистил стойку, Никси непринужденно вошел в комнату для образцов с таким видом, словно собирается уходить. Он задал мне несколько вопросов о самых дорогих наших кроссбредах, и, хотя я не понял, зачем ему это надо, причин не ответить ему не нашел.
— Спасибо, старик. Я люблю быть в курсе дела, а Экворт в последнее время молчит как рыба и только сверлит меня злобным взглядом. Кстати, помнишь молодого Харфнера? Я завтра устраиваю для него небольшую вечеринку у себя дома — так, ничего особенного, посидим да выпьем, попробуем забыть, что это воскресный вечер в Браддерсфорде. Не хочешь заглянуть? В любое время после восьми. Наш адрес — Леггетт-лейн, 14, мы занимаем первый этаж. Жена будет тебе рада, старина.
Я не заметил особых признаков радости в Элеоноре Никси, когда увидел ее следующим вечером на крыльце дома. Сперва она вся просияла, но потом разглядела, кто пришел, и ее лицо слегка омрачилось, словно она ждала кого-то другого. Выглядела она прекрасно, в ярком красно-черно-белом наряде, блистательная и неподражаемая. Элеонора весело пригласила меня в гостиную, где собралось около двадцати человек: все они ели, пили и болтали, а толстяк за фортепиано играл регтайм. Никси переходил от одного гостя к другому, улыбаясь, кивая и предлагая напитки; глаза его, как обычно, бегали туда-сюда, он не получал истинного удовольствия от вечеринки и думал о чем-то своем. Харфнер, разумеется, тоже был там: гололицый и еще более румяный, чем тогда в конторе, он уже явно пропустил несколько рюмок. Я к нему не подходил. «Пиликай, скрипач, пиликай», — пел толстяк, и крашеные кудри у него на затылке лоснились от пота. Стоявшая рядом со мной огромная дама, больше похожая на мягкий диван, вдруг отошла в сторону, и за ней обнаружился мистер Крокстон, утонченный как никогда, но уже с характерным пьяным блеском в глазах. Две девушки, явно подражавшие во всем Элеоноре Никси, только ниже ростом и проще, подошли к роялю и запели хором с толстяком: «Давай же, скрипач, хватай свою скрипку и пиликай, пи-ли-кай!» Тут Крокстон узнал в робком юноше с кружкой пива молодого Грегори Доусона и дважды кивнул. Затем ко мне подошел мужчина в клетчатом твидовом пиджаке и с иссиня-черными усами, удивительно похожий на киношных злодеев той поры, свирепо уставился на меня и спросил: «Ты Джимми Марчисон? Отвечай!» Когда я заверил его, что нет, он обознался, злодей вновь удивил меня, дружески подмигнув, словно все страшные тайны Марчисонов остались под его надежной защитой. Два господина за моей спиной быстро и тихо о чем-то переговаривались: «…Я предложил ему пятьдесят три… Последнее предложение… А потом говорю: „Ну тогда пусть будет семьдесят восемь“… Так мы избавились от старика Джимми». Дама, похожая на перезрелый персик, попросила меня принести ей бокал шампанского. Я принес, и тогда она погладила меня по щеке пухлой белой рукой в бриллиантовых кольцах и проворковала, что я хороший мальчик. «Солнце, глянь-ка, глянь-ка, глянь-ка ты сюда», — пел толстяк, а две девушки по бокам от него пропели в ответ: «Что такое, милый, что такое?» Усач в клетчатом пиджаке поймал мой взгляд и снова медленно подмигнул. Примерно в это время я осознал — и потом убеждался в этом не раз, — что на таких вечеринках надо стараться как можно быстрей проникнуться общим настроением, иначе происходящее будет казаться унылым сумасбродством. Вечеринка Никси не совпадала с моим внутренним настроем; хотя было еще рано, я начал подумывать о том, как бы улизнуть домой.
В следующий миг толстяк и девушки умолкли, чтобы промочить горло, и во внезапной тишине раздался звонкий девичий смех. То была Элеонора Никси, я сразу узнал ее голос, но сам смех очень меня удивил: слишком веселый, искренний и самозабвенный для этой женщины и этой вечеринки. Она стояла в дверях и беседовала с новым гостем — Беном Керри, который тоже смеялся. Интересно, кто так удачно пошутил? Не сразу до меня дошло, что никто не шутил, просто они чему-то рады — возможно, рады видеть друг друга. Не попрощавшись с Никси (тот о чем-то болтал с Харфнером и двумя девушками), я пошел к выходу.
