Борис Васильев - Отрицание отрицания
Все возвращалось на свои места столь бурно, что Татьяна почти бежала в ритме этого возвращения. Она не знала, куда так спешит, лес был для нее всегда чужим, в нем с детства жили разбойники, волки и змеи, и даже за малиной дети ходили под зорким наблюдением взрослых. Но если в детстве это были всего лишь детские страшилки в сумерках, то ныне, в эпоху всероссийского отрицания, лес и впрямь стал убежищем для очень многих, не нашедших своего места в социальной сумятице или, наоборот, четко определивших свою позицию в зависимости от власти в ближайшем уезде. Но она не могла не бежать куда-то от только что расстрелянных ею потных и похотливых мужиков.
Палач бежал с места казни.
«Леонтий — какое дурацкое имя!.. А ведь он был моим мужем. Мы ездили отбирать хлеб у крестьян. Это называлось излишками, хотя того, что оставалось крестьянам после нашего грабежа, не хватало на прокорм многим семьям. И они прятали зерно, где только могли. И если мы находили, то забирали это зерно, а того, кто его прятал, прилюдно расстреливали. Тут же, без суда. Решением „тройки“, в которую входил следователь и он же — палач. А следователем была я…».
Шуршали под ногами сухие елочные иглы, хлестали по лицу елочные лапы, с шелестом уступал дорогу папортник, А Татьяна продолжала бежать, неведомо куда. И ей еще не стало ясно, что от самой себя никуда не убежишь.
«Кто же готовит палачей? Нет, не исполнителей, а приказателей, решающих без всякого суда, кому жить, а кому — пулю в лоб? Когда они рождаются на свет Божий? Тогда, когда отрицание жизней становится самой основой государства, будь то кровожадный феодал или столь же кровожадный марксист, поверивший в байки о всеобщем равенстве. Не равенстве прав, а непременном равенстве уровня жизни. Эта пещерная мечта о равном куске добычи легко усваивается, в нее с восторгом и искренностью верят миллионы людей, которым всегда казалось, что все господа бездельники, что их необходимо уничтожать без суда и следствия. Тогда приходят Леонтии Сукожниковы и получают мандат на право расправы… Мандат на право расправы — вот, что такое их классовое чутье. Это всего лишь их классовая заскорузлая ненависть, рожденная из векового рабства и тысячелетней зависти… Коммунистический Манифест — это же просто-напросто издевательская шутка, памфлет. Ведь только в памфлете можно говорить об обобществлении женщин и детей. Он возник тогда, когда в Европе появились группы, исповедующие всеобщее отрицание сложившихся государственных структур, основанных на строгом исполнении определенных задач. Власть, полиция, жандармерия, армия. „Все — долой!“ — провозглашали радикалы. — Мы наш, мы новый мир построим…». А построили хаос, казарму, мандаты вместо законов…». А большевики просто пристроили к этому памфлету вековую мечту русского мужика о скатерти-самобранке… И что осталось от прежнего порядка? Церковь? Русская Православная церковь будет уничтожена. Значит, остался только Бог с его конечной справедливостью, когда всем воздастся по грехам земным…».
Лес бежал мимо нее или она — мимо леса?..
Нашли ее через три дня монахини Свято-Парасковейского монастыря, посланные по ягоды. Маленькую, усохшую, жалко скорченную под пропотевшей солдатской шинелью…
28.
Георгиевский кавалер старший унтер-офицер Иван Колосов старательно служил в регулярном стрелковом полку Красной Армии. Определенный на должность командира роты, с обязанностями своими справлялся быстро и четко, был на отличном счету у командования и своего боевого опыта не скрывал. Спрятавшийся за своей бородой, чужими документами и чужой судьбой штабс-капитан Александр Вересковский личного уменья воевать не желал ни от кого прятать, потому что привык отвечать не только за себя самого, но и за вверенную его попечению роту.
Однако вскоре полк, занимавший позиции на берегу небольшой, протекавшей по обширной пойме речки, стал таять. Маневренная гражданская война, не имевшая сплошной линии фронта, часто меняла направления основных опасностей, завтра делая из позиций главного удара позиции второстепенные, а то и просто запасные. Тогда начиналась перетасовка войск, которых всегда не хватало, а внутренние резервы молодой республики были давно исчерпаны. И в конце концов на этом, ныне второстепенном направлении от всего полка остался один батальон с пулеметной командой мощностью в два пулемета да единственной легкой пушченкой с тремя ящиками зарядов. Но основная опасность сместилась на юго-восток, и командование вполне обоснованно полагало, что для обороны моста наличных сил бывшего полка более чем достаточно.
Телеграфное сообщение со станции Просечная, подписанное Уполномоченным Берестовым, пришло к командиру полка Матюхину вечером, и он тут же приказал собрать всех командиров на совещание. А командиров-то было всего ничего: комиссар, командиры двух оставшихся рот, пулеметной команды да артиллерист при единственной пушке со считанными снарядами. Матюхин прочел им содержание телеграммы и, вздохнув, спросил:
— Так что же мы будем делать, товарищи командиры?
— Выполнять приказ! — строго сказал комиссар.
— Это правильно, — сказал Александр. — Вопрос в том, как мы его будем выполнять? С наличными силами и одной пушке против бронепоезда мы не продержимся и часу.
— Значит, умрем! — крикнул комиссар.
Он был фанатично предан большевистской идеей, но малость глуповат. Все это знали, а потому на него никто и не обращал внимания. Все внимательно слушали командира первой роты с Георгиевским крестом за личную храбрость.
— Умрем, и бронепоезд пройдет по нашим трупам через мост? — усмехнулся Александр. — Наша задача — не пропустить его. И я вижу только одну возможность: взорвать мост.
— Протестую! — заявил комиссар на всякой случай.
— Взрывчатка у нас есть, — вздохнул Матюхин. — Только ведь все равно ничего не выйдет.
— Почему?
— Бикфордов шнур забрали. Осталось аршин двадцать, не больше. А этого мало.
— Этого мало, — повторил Александр, — Всего-то на пятнадцать минут горения.
— Может, рельсы на мосту снять? — предложил командир.
— Бронепоезд этим не остановишь. Он откроет огонь из всех калибров по городу, и под этим прикрытием его ремонтники поставят новые рельсы. Нет, только рвать…
Александр задумался, прикидывая. Потом сказал:
— Необходима фотография моста с реки. Поищите в дворянских или купеческих альбомах.
— Все нетрудовые элементы высланы согласно постановлению большевистской ячейки, — с вызовом сказал комиссар. — А все ихние документы сожжены.
— Неразумно, потому что заодно вы сожгли и память. Поищите у фотографов, они обычно хранят негативы.
— Сделаем, — сказал Матюхин.
А комиссар почему-то выругался и вышел. Видно, пожалел, что в свое время не выслал в Соловки и фотографов.
У одного из фотографов нашелся негатив, на котором был мост во всю длину, снятый с реки. Он быстро его отпечатал и доставил в штаб батальона еще мокрым, что, впрочем, не помешало Александру его внимательно изучить.
— Глубина реки под мостом?
— Глубоко, — сказал Матюхин.
— Мне необходима веревка с грузом и узлами через каждый аршин. Завтра замеряю сам.
На следующий день Александр с двумя гребцами замерил не только глубину реки под мостом, но и скорость ее течения вплоть до лежащего ниже залива. Потом велел пристать, вылез из лодки и медленно пошел по мосту, самым внимательным образом разглядывая каждый стык и каждую шпалу. Пересек реку и обширную пойму, вышел на противоположный берег и неторопливо стал подниматься по длинному крутому спуску.
Колея пролегала в глубоком каньоне. Песчаные откосы были кое-где покрыты клочковатой травой, вверху шумел лес. Александр прошел весь спуск к реке до конца, осмотрел все и понял, что бронепоезд пойдет на мост на всех парах, поскольку его команда не знает, что у красных в резерве всего одна пушка да батальон стрелков. Пройдя чуть дальше, дошел до домика обходчика путей, который сразу же вышел навстречу.
— Завтра мимо тебя пройдет бронепоезд, — сказал Александр, протягивая ему ракетницу. — Пропустишь и тут же — ракету в воздух. Все понял?
— Так точно.
— Не выполнишь, расстреляю.
И пошел назад по спуску. На мосту снова остановился, прикидывая, куда ему придется падать, чтобы уйти до взрыва под воду. И только после осмотра вернулся на свой берег.
Он был очень доволен, сказав Матюхину:
— Взорву и с коротким шнуром. Глубина вполне достаточная, и, если я все рассчитал правильно, бронепоезд уйдет под воду целиком. Выдели мне двух самых опытных взрывников, а куда именно поставить взрывчатку, я им укажу на месте.
— В воду решил падать? А удар? По ушам удар придется, смотри. Оглохнешь, а то и вообще сознание потеряешь и — хана, брат.
— Ваты в уши натолкаю. А ты перед операцией их как следует стеарином зальешь.
