Эптон Синклер - Король-Уголь
19
С минуту Хал размышлял.
— Мистер Коттон, — сказал он, наконец, — я не делаю таких грубых ошибок, и почерк у меня все-таки получше.
Тонкие губы начальника охраны скривились в усмешке.
— Знаю, — сказал он, — я не поленился сравнить.
— У вас очень расторопные шпики!
— И не менее расторопные юристы, вы в этом скоро убедитесь, молодой человек!
— Без ловких юристов вам ничего не сделать, — сказал Хал. — Я, например, никак не пойму, как вы обойдете закон, по которому я являюсь контролером при весах, избранным на этот пост группой рабочих…
— Ах, вот на что вы рассчитываете! — усмехнулся Коттон. — Ну, об этом можете позабыть: никакой группы рабочих уже не существует.
— Ого! Уже успели избавиться от них?
— От зачинщиков, во всяком случае!
— Например?
— Ну, от старого козла Сикориа.
— Выслали его?
— Да.
— Я видел, как это началось. Куда же вы его отправили?
— А это пусть уж ваша разведка выясняет! — усмехнулся начальник охраны.
— От кого же вы еще избавились?
— Джон Эдстром уехал хоронить жену. Уже не первый раз эта старая тряпка причиняет нам неприятности своими проповедями. Но теперь будет конец. Ищите его теперь в Педро, где-нибудь в богадельне.
— Нет, не думаю, — быстро ответил Хал, и в голосе его послышалось торжество. — Ему не придется сразу проситься в богадельню. Ведь я только что послал ему двадцать пять долларов.
Начальник охраны нахмурился:
— Серьезно? — И после минутной паузы проговорил: — Значит, все-таки эти деньги были при вас! А я-то подумал, что их прикарманил этот вшивый грек.
— Нет. Подлец оказался честным. Но я тоже честен. Я знал, что Эдстрому много лет недоплачивают, значит уж кто-кто, а он имеет полное право на эти деньги!
Хал, конечно, присочинил это. Деньги по-прежнему были спрятаны в лачуге Эдстрома. Но он решил при случае передать их старику, а пока что навести Коттона на ложный след.
— Ловко придумали, молодой человек, — сказал начальник охраны. — Но вы скоро раскаетесь! Это только укрепляет мое решение засадить вас в такое местечко, откуда вы не сможете вредить нам.
— То есть в тюрьму? Вы понимаете, конечно, что для этого потребуется суд присяжных. Достанете вы таких присяжных, готовых плясать под вашу дудку?
— Я слышал, что вы интересовались политической обстановкой в графстве Педро. Что же вы не удостоили своим вниманием суд?
— Как видите, не успел.
Начальник охраны выпустил несколько колец табачного дыма.
— Видите ли, в нашем списке присяжных около трехсот человек, и мы всех их знаем наперечет. Вы предстанете перед судом с таким составом присяжных: старшина — Джек Предович, заседатели — трое наших конторщиков, два трактирщика Альфа Реймонда, да еще пятеро мексиканцев, которые не поймут ни слова, но за глоток виски согласятся всадить вам нож в спину. Прокурор в этом округе — политикан, он любит рабочих на словах, а нас — на деле. Судья Дентон из окружного суда — компаньон Ваглемена по юридической конторе, а Ваглемен — наш юрисконсульт. Понятно, что к чему?
— Да, — сказал Хал, — я уже слышал про «Империю Реймонда». Интересно познакомиться со всем этим в действии. Вы были весьма откровенны.
— Как же, — отозвался начальник охраны, — я хочу, чтобы вы ясно себе представляли ту силу, против которой вы восстали. Не мы начали эту борьбу, однако мы согласны прекратить ее без шума. Только просим вас исправить то зло, которое вы нам причинили.
— «Исправить зло» — это значит, я должен опозорить себя: сказать рабочим, что я предатель.
— Совершенно верно, — ответил начальник охраны.
— Чтобы обмозговать такое дело, мне надо, пожалуй, присесть, — сказал Хал и, усевшись на стул в самой непринужденной позе, вытянул ноги. — Там у вас наверху страшно жесткая скамейка, — пояснил он, насмешливо глядя на Джеффа Коттона.
20
Когда разговор возобновился, он принял новый и совершенно неожиданный оборот.
— Коттон, — заметил арестант, — я вижу, вы человек с образованием. В былые времена вы были, вероятно, одним из тех, кого принято называть джентльменом.
Кровь ударила в лицо-начальнику охраны.
— Подите к дьяволу! — сказал он.
— Я не собираюсь задавать вам никаких вопросов, — продолжал Хал. — Я вполне понимаю, что вам неприятно отвечать на них. Я лишь хочу отметить следующее: как бывший джентльмен, вы можете оценить некоторые стороны этого дела, недоступные пониманию такого сатрапа, как Стоун, или такого специалиста по рационализации труда, как Картрайт. Джентльмен всегда узнает джентльмена даже в шахтерской одежде, не так ли?
Хал сделал паузу, ожидая ответа. Начальник охраны тревожно посмотрел на него.
— Полагаю, что так.
— Отлично. Первым долгом разрешите вам заметить, что джентльмен никогда не закурит, не предложив своему собеседнику сигару.
Коттон снова взглянул на него. «Сейчас опять пошлет к черту», — подумал Хал, но вместо этого начальник охраны вынул из жилетного кармана сигару и протянул ее арестанту.
— Спасибо. Я не курю, — сказал Хал с достоинством. — Но я люблю, когда меня угощают.
Оба снова помолчали, присматриваясь друг к другу.
— Коттон, — заговорил арестант, — вы обрисовали сцену суда. Разрешите мне продолжить этот рассказ за вас. Итак, вы состряпали процесс, и ваши дрессированные присяжные уже сидят на своих местах, дрессированный судья — в своем кресле, и дрессированный прокурор шпарит свою речь. Вы уже готовы отправить свою жертву в тюрьму в назидание остальным вашим рабочим. Но предположите, что в самый разгар суда вы внезапно узнаете, что ваш подсудимый — такая персона, которую нельзя посадить в тюрьму.
— То есть как нельзя? — переспросил начальник охраны. В его тоне послышалась растерянность. — Объясните…
— Вам? Человеку такого ума? Разве вы не знаете, Коттон, что есть «неприкосновенные» лица?
Начальник охраны курил свою сигару.
— Да, в пределах этого графства есть такие. Но я думал, что знаю их всех наперечет.
— А не приходило ли вам в голову, что сколько-то таких людей есть и в пределах этого штата?
Наступило длительное молчание. Собеседники смотрели друг другу в глаза. И чем дольше Хал смотрел, тем явственнее читалось замешательство на лице начальника охраны.
— Подумайте, как будет неловко, — опять заговорил Хал. — Ваша драма уже разыгрывается на подмостках, как, например, позавчера, только на большей сцене и перед более важной публикой. И вот, наконец, denouement[12], и вы обнаруживаете, что вы не только не оправдались в глазах рабочих Северной Долины, но вынесли сами себе приговор перед лицом целого штата, доказали всему обществу, что вы нарушители закона; мало сказать — нарушители, ослы!
На этот раз начальник охраны так долго смотрел на Хала, что даже забыл про сигару, и она потухла. Хал в это время сидел в самой непринужденной позе и таинственно улыбался. Коттону вдруг показалось, что на глазах у него происходит превращение: шахтерский комбинезон исчез и вместо рабочей одежды на Хале очутилась фрачная пара.
— Что за чертовщина! Кто вы такой? — воскликнул Коттон.
— Вот, пожалуйста, — рассмеялся Хал, — вы хвастаетесь работой своих шпиков. Так поручите им это дело. Молодой человек двадцати одного года; рост — пять футов десять дюймов; вес — сто пятьдесят два фунта; глаза карие, волосы каштановые, волнистые; характер приветливый, любимец дам — по крайней мере так всегда пишут о нем в разделе светской хроники. Исчез в начале июня. Считается, что он охотится в Мексике на горных козлов. Как вам известно, Коттон, в нашем штате — высшее общество имеется только в одном городе; причем в счет идут всего двадцать пять — тридцать семейств. Для таких шпиков, как ваши, легче легкого все узнать!
Помолчали, пока Хал не заговорил снова:
— Ваш испуг свидетельствует о вашей сообразительности. Угольной компании повезло: хоть один из начальников охраны оказался бывшим джентльменом.
Бывший джентльмен снова вспыхнул.
— Ни черта не понимаю! — пробормотал он словно про себя. Затем, стараясь сохранить хладнокровие, сказал: — Вы морочите меня!
— Морочить друг друга, как вы изволили сказать, Коттон, — любимое занятие светской публики. В нашем кругу общение между людьми, особенно между молодежью, на добрую половину состоит именно в этом.
Начальник охраны внезапно поднялся со своего места.
— Я бы вас попросил удалиться наверх на несколько минут, если вы не возражаете.
Хал не мог удержаться от смеха.
— Возражаю, конечно, и очень серьезно. Тридцать шесть часов меня держали на хлебе и воде взаперти. Я хочу пройтись и подышать свежим воздухом.
