Пэлем Вудхауз - Том 5. Дживс и Вустер
— Он был в шоке, потому что я разорвала нашу помолвку.
— Что???
— Что слышали. — Глаза ее заблестели, казалось, она заново переживает эту тяжелую сцену, в голосе зазвучал металл, ну прямо голос тети Агаты, когда она разговаривает со мной. Куда девалась вялая манера, в первый раз я увидел, как эта юная особа полыхает от ярости. — Пришла я к Гарольду в коттедж, мы поговорили о разных разностях, потом я спрашиваю: «Милый, когда ты стащишь каску у Юстаса Оутса?» Вы не поверите, но он посмотрел на меня таким ужасно робким, испуганным взглядом и сказал, что долго боролся со своей совестью, надеясь получить ее согласие, но совесть не сдалась, она и слышать не хочет о краже каски у Юстаса Оутса, поэтому все отменяется. «Ах так? — сказала я и выпрямилась во весь рост. — Значит, отменяется? Ну, тогда и помолвка наша тоже отменяется». Он и уронил все слайды Святой Земли, которые держал в обеих руках, а я ушла.
— Ушли? Неужели?
— Да, ушла. И считаю, что правильно сделала. Если он будет говорить мне «нет» всякий раз, как я попрошу его о каком-нибудь пустяке, лучше уж узнать об этом заранее. Все сложилось как нельзя лучше, я просто счастлива.
И, шмыгнув носом, да так громко, будто рядом разорвали кусок полотна, она закрыла лицо руками и разразилась безудержными рыданиями, как принято говорить.
Конечно, душераздирающее зрелище, и вы не слишком ошибетесь, если выскажете предположение, что меня переполнило сочувствие к ее горю. Уверен, во всем Уэст-Энде[33] не найти другого мужчины, который бы так живо откликался на женские страдания. Будь я поближе, я бы безо всякого погладил ее по голове. Но, несмотря на доброе сердце, у Вустеров довольно земного здравого смысла, и я очень скоро сообразил, что в этой истории есть свои плюсы.
— Ужасно, — сказал я, — сердце кровью обливается Верно, Дживс?
— Безусловно, сэр.
— Да, черт возьми, оно просто истекает кровью, и ничего тут не скажешь, можно только выразить надежду, что великий целитель Время залечит рану. И поскольку в сложившихся обстоятельствах блокнот вам, конечно, больше не нужен, может быть, вы вернете его мне?
— Что?
— Я сказал, что, поскольку ваш предполагаемый союз с Пинкером распался, вы, естественно, не пожелаете хранить среди своих вещей блокнот Гасси…
— Ах, не морочьте мне сейчас голову вашими дурацкими блокнотами.
— Ну конечно, конечно, у меня и в мыслях не было. Просто я хотел сказать, что, если когда-нибудь у вас найдется время… выдастся лишняя минута… вы не сочтете за труд…
— Ладно. Но сейчас я не могу отдать его вам. Блокнота здесь нет.
— Нет?
— Нет. Я положила его… Что это?
Она остановилась на самом интересном месте, потому что все мы вдруг услышали стук. Стук доносился со стороны балкона.
Должен упомянуть, что в комнате Стиффи, кроме кровати под балдахином, ценных картин, обитых богатой тканью мягких кресел и прочей дорогой мебели, которых совершенно не заслуживала эта наглая девчонка, кусавшая руку, которая кормила ее, устроив в своей квартире в ее честь обед, а теперь испытывала по ее милости жуткое отчаяние и тревогу, так вот, в этой комнате был еще и балкон. Стучали в балконную дверь, из чего можно было заключить, что за ней кто-то стоял.
Бартоломью мгновенно понял это, потому что с необыкновенным проворством подскочил к балконной двери и стал выгрызаться наружу. До сих пор пес вел себя в высшей степени сдержанно, казалось, он готов сидеть и гипнотизировать вас взглядом вечно, а тут вдруг оказалось, что это хулиган и сквернослов. Наблюдая, как он бесчинствует, грызя дверь и исходя площадной бранью, я благодарил Бога, что мне удалось так быстро вскочить на комод. Дикий, кровожадный зверь — вот кем оказался этот Бартоломью Бинг. Конечно, не нам, смертным, осуждать замыслы мудрого Провидения, но черт меня возьми, не понимаю я, зачем собаке не слишком большого размера оно дало челюсти и зубы крокодила. Впрочем, что толку удивляться, теперь все равно ничего не изменишь.
Стиффи от неожиданности замерла, что вполне естественно, когда девушка слышит стук в балконную дверь, но через минуту опомнилась и пошла узнать, что все это значит. С комода, где я сидел, мне было ничего не углядеть, но туалетный столик был явно расположен более удачно. Вот она откинула занавеску и вдруг прижала руку к груди, как актриса на сцене, с ее губ сорвался громкий крик, я услышал его, несмотря на оглушительный лай и хрип вконец осатаневшего терьера.
— Гарольд! — воскликнула она, и, следуя простейшей логике, я заключил, что на балконе стоит мой старый добрый друг Раззява Пинкер, ныне священник.
В голосе юной авантюристки была та самая радость, с которой женщина встречает рокового любовника, однако, поразмыслив, эта особа сочла, что подобный тон не слишком уместен после сцены, только что произошедшей между ней и служителем Бога. И заговорила холодно и враждебно, я все слышал, потому что она взяла на руки эту злобную тварь Бартоломью и зажала ему пасть рукой, — я бы такого в жизни не сделал, осыпь меня золотом.
— Что вам угодно?
Бартоломью не лаял, слышимость была великолепная. Голос Пинкера звучал слегка приглушенно за стеклянной дверью, но все равно можно было разобрать каждое слово.
— Стиффи!
— В чем дело?
— Можно войти?
— Нет, нельзя.
— Я кое-что принес.
Юная шантажистка в восторге взвизгнула.
— Гарольд! Ты ангел! Неужели ты все-таки раздобыл ее?
— Да.
— Ах, Гарольд, какое счастье, какая радость!
Она в волнении открыла балкон, в комнату ворвался холодный ветер, коленкам под брюками стало холодно… Ветер ворвался, но Пинкер почему-то не вошел. Он мялся на балконе, и через минуту я понял причину его нерешительности.
— Скажи, Стиффи, а твой пес не бросится?
— Нет, нет. Подожди минуту.
Она отнесла животное к чулану, где висела одежда, бросила его туда и закрыла дверь. Никаких сообщений из-за двери не последовало, поэтому надо полагать, что тварь улеглась на полу и заснула. Скотчтерьеры — философы, они легко приспосабливаются к переменам в жизни. Тяпнут слабого, от сильного убегут.
— Путь свободен, мой ангел, — сказала она, возвращаясь к балкону, и переступивший порог Пинкер заключил ее в объятия.
Они закружились, и сначала было трудно разобрать, кто из них где, но вот он разжал руки, и я наконец увидел его отдельно от нее и с ног до головы. Он здорово раздобрел за время, что мы не виделись. Деревенское сливочное масло и несуетливая жизнь, которую ведут священники, прибавили еще несколько фунтов веса к его и без того внушительной комплекции. Тощий, долговязый спортсмен Пинкер остался в нашей ранней юности, на «Великопостных гонках».[34]
Однако я скоро понял, что изменился он только внешне. Он чуть не упал на ровном месте, споткнувшись о ковер, налетел на оказавшийся поблизости столик и, как ни трудно это было, умудрился его опрокинуть, — нет, передо мной все тот же нескладеха Пинкер, у которого обе ноги — левые, и если его отправить в переход через великую пустыню Гоби, он в силу особенностей своей физической конституции непременно собьет кого-нибудь с ног по дороге.
В былые времена в колледже физиономия Пинкера сияла здоровьем и радостью. Здоровье осталось — он напоминал одетый священником бурак, однако с весельем дело обстояло не столь благополучно. Лицо было встревоженное, мрачное, наверное, совесть совсем искогтила его. И не наверное, а точно, потому что в руке он держал ту самую каску, которую я видел на голове полицейского Юстаса Оутса. Он резко и поспешно сунул ее Стиффи, будто она жгла его, а Стиффи в восторге издала вопль, полный неги и ласки.
— Вот, принес, — тупо сказал он.
— Ах, Гарольд!
— И перчатки твои тоже принес. Ты их забыла. Я одну только принес. Другой не нашел.
— Спасибо, любимый. Бог с ними, с перчатками. Ты у меня настоящее чудо. Расскажи мне все в подробностях.
Он открыл было рот, чтобы рассказать, да так и застыл, я увидел, что он в ужасе глядит на меня. Потом перевел взгляд на Дживса. Нетрудно догадаться, какие мысли проносятся в его мозгу. Он спрашивал себя, кто мы — живые люди или из-за нервного напряжения, в котором он живет, у него начались галлюцинации.
— Стиффи, — прошептал он, — ты, пожалуйста, сейчас не смотри на комод, но скажи, там кто-то сидит?
— Что? А, да, это Берти Вустер.
— Правда, он? — Его лицо посветлело. — Я был не вполне уверен. А на гардеробе тоже кто-то есть?
— Там камердинер Берти, Дживс.
— Приятно познакомиться, — сказал Пинкер.
— Очень приятно, сэр, — отозвался Дживс.
Мы с Дживсом спустились на пол, и я шагнул к Пинкеру, протянув руку и радуясь встрече.
— Ну, здорово, Пинкер.
— Привет, Берти.
— Сколько лет, сколько зим.
