Жан-Мари Гюстав Леклезио - Блуждающая звезда
А потом голоса мужчин и женщин зазвучали и слились в хор, повторяя одни и те же слова: «Эрец Исраэль! Эрец Исраэль!» Даже итальянские матросы замерли. Они тоже смотрели на берег.
Волны искрились на солнце. Паруса казались еще белее. Впервые появились и закружили вокруг корабля птицы. Их крики гулко звучали в морской тиши, над голосами людей и урчанием мотора, над пением Билли Холидэй. Все умолкли, чтобы послушать их. Эстер вспомнилась черная птица, что летела через горы, та птица, которую когда-то показал ей отец. Сегодня они тоже долетят еще до наступления ночи. И сядут на берег, свободные птицы.
К трапу полуюта шел ребе Йоэль. Он тщательно расчесал бороду и волосы, его черный костюм блестел на солнце, как рыцарские доспехи. Усталость и тревога были написаны на его лице, но от него исходила сила, а глаза сияли — такими же они были, когда он читал книгу Берешит в тюрьме, во Франции. Он шел сквозь толпу, здороваясь с каждым, словно вернулся после долгой разлуки. Несмотря на усталое лицо, он, высокий и худой, казался сейчас юношей.
Остановившись у трапа, он открыл книгу. Люди повернулись к нему и больше не глядели на берег, все отчетливее проступавший впереди. Капитан Фрулло тоже вышел на палубу, матросы выключили радио. И в тишине взмыл над морем голос Йоэля. Он медленно читал слова на странном и нежном языке, на том языке, на котором говорили Адам и Ева в раю, на котором говорил Моисей в Синайской пустыне. Эстер не понимала, но слова проникали в нее, как уже бывало прежде, сливались с ее дыханием. Слова сияли над синим-синим морем, озаряли корабль снизу доверху, даже там, где он был грязен и потрепан долгим путем, даже пятна на палубе и дыры в парусах.
И каждое лицо озаряли они. Женщины в черном, молодые девушки в цветастых косынках, мужчины, малые дети — все слушали. После каждого слова книги Йоэль делал паузу, и слышались скрежет винта и стук мотора. Слова книги были прекрасны, как море, они несли корабль вперед, к туманной линии, к берегам Эрец Исраэля.
Сидя на ступеньках трапа, Эстер слушала голос ребе и смотрела на приближающийся берег. Она знала, что эти слова останутся навсегда. Это были те же слова, которые ребе Йоэль толковал в тюрьме, слова о добре и зле, о свете и справедливости, о приходе человека в мир. А сегодня — это оно и было, начало. Море казалось новым. Над волнами встала земля, солнечный свет воссиял впервые, и птицы летели в небе над кораблем, указывая путь к берегу, где они родились.
Потом все произошло очень быстро, как во сне. «Сетте фрателли» бросил якорь перед большим пляжем, за которым возвышалась цепь темно-зеленых гор. К кораблю подплыли шлюпки и стали перевозить людей маленькими группами. Когда пришла очередь Элизабет и Эстер, девушка увидела тех, кто уже ждал на пляже, узлы и чемоданы, женщин, прижимавших к себе маленьких детей. Ей вдруг стало страшно. Она вернулась на свое место у трапа полуюта, как будто хотела остаться на корабле, снова отплыть, продлить путешествие. Элизабет ждала ее, и Жак Берже махал ей рукой, но она все стояла, вцепившись обеими руками в перила трапа. Наконец Элизабет сама подошла к ней, за руку отвела к лееру, и они спустились в шлюпку.
Через несколько минут Эстер и Элизабет были на берегу. Пастушок стоял у чемоданов, на его до красноты загорелом лице застыла тревога, глаза щурились от света. Эстер не могла удержаться от смеха — и тут же почувствовала подступившие к глазам слезы. Лицо ее пылало. Она опустилась на песок, уткнувшись в мамин чемодан, и ни на что больше не смотрела. «Все позади, все будет хорошо, Эстреллита». Голос Элизабет был спокоен. Эстер чувствовала, как тонкие пальцы гладят ее слипшиеся от морской соли волосы. Мать никогда не называла ее «звездочкой», это имя она услышала от нее впервые.
Корабль в море между тем вздрогнул, заходил ходуном. Якорные цепи толчками поползли вверх. Итальянские матросы с палубы смотрели на пляж. Большой парус затрепетал, захлопал на ветру — и вдруг разом надулся. «Сетте фрателли» быстро удалялся. Через пару минут его уже не было — лишь море, ослепительное под заходящим солнцем, да шлюпки, которые вытаскивали на берег. Эстер и Элизабет медленно шли по пляжу с Жаком Берже, тот нес чемоданы. Люди ждали у дюн, многие легли на песок, кто-то уже расстелил одеяла. Смеркалось. Ветер был теплый, запах сладкий, густой от пыльцы. Он чуть-чуть пьянил.
* * *
Свет был здесь прекрасен, свет и камни. Словно бы она не знала этого раньше, словно до сих пор видела лишь тьму. Светом было имя города, которое она слышала еще совсем маленькой, имя, которое говорил ей отец на ночь, и она с ним засыпала. Это имя видели впереди она и Элизабет, когда шли по камням, через лес, в Италию. Это имя она хотела услышать каждый вечер в Фестионе, когда ждала, прячась в траве у дороги, по которой должен был прийти отец. Это имя было и в доме 26 на улице Гравийе, в тесной квартирке, в темном коридоре, на лестнице, где капала вода с дырявой, как решето, крыши. Оно же было с ней на корабле, гонимом ветром по зимнему морю, и, когда она выходила на палубу, оно сияло и слепило глаза.
Эстер бежала по улицам нового города, где поселились иммигранты. Она поднималась на холм, плутала в сосновых рощах. Заходила в такую даль, что людей даже слышно не было, лишь свист ветра, шелест хвои, легкий шорох птицы на ветке.
От синевы неба кружилась голова. Скалы пламенели белым огнем. Свет был так отчаянно ярок, что из глаз текли слезы. Эстер садилась на землю, утыкалась головой в колени, до ушей подняв воротник пальто.
Там и нашел ее однажды утром Жак Берже и с тех пор стал каждый день провожать. Может быть, он шел по ее следам или подсматривал за ней издали, когда она бежала по улицам в сторону гор. Он звал ее по имени, кричал что было сил, а она спряталась за кусты. Потом, когда он скрылся из виду, спустилась к старой стене. Тут-то он ее и настиг. Они пошли под соснами вместе, и он держал ее за руку. Когда он ее поцеловал, она не противилась, только отворачивала голову, чтобы не встретиться с ним взглядом.
Жак говорил об опасностях, которые подстерегали повсюду, — из-за войны. Он сказал, что тоже пойдет воевать с врагами Израиля — с арабами, с англичанами. Однажды он сообщил новость: умер Ганди, — и был так бледен и взволнован, будто это случилось не в Индии, а здесь. Эстер понимала его, смерть она видела воочию, смерть сияла в небе, в камнях, в соснах и кипарисах. Сияла, как свет, как соль, под ее ногами, в каждой пяди земли.
«Мы ходим по мертвецам», — говорила Эстер. Она думала обо всех умерших вдали отсюда, забытых, брошенных на произвол судьбы, о тех, кого солдаты вермахта преследовали в горах, в долине Стуры, о тех, что попали в облаву у Борго-Сан-Дальмаццо и никогда не вернулись. Думала она и о склоне близ Колетто, где так долго, до темноты в глазах, до обморока высматривала отца. Белые камни, что сияли здесь, были костями, останками сгинувших навсегда.
Жак читал ей черную книгу, и Эстер слушала имена тех, кто умер на этой земле, чьи кости превратились в камни. «Прочти мне то, что ребе Йоэль читал на палубе корабля, когда мы приплыли», — просила она. Он читал медленно, и его ласковый голос становился звонким, яростным, набирал такую силу, что Эстер пробирал озноб.
«Вечносущий сказал Моше: Я Вечносущий отца твоего, Авраама, Ицхака и Яакова. Я увидел страдание народа Моего в Египте и услышал вопль его от притеснителей его, так что знаю его страдания. И нисшел Я избавить его от руки Египтян и вывести его из земли той в землю хорошую и обширную, в землю, текущую молоком и медом, в землю Ханаанскую. И вот, вопль сынов Израилевых дошел до Меня, и видел Я также угнетение, каким Египтяне угнетают их… А теперь иди, и выведи народ Мой, сынов Израилевых, из Египта. Я буду с тобою, и вот тебе знамение, что Я послал тебя: при выводе твоём народа из Египта вы совершите служение Богу на этой горе… Я знаю, что царь Египетский не позволит вам идти, если не принудить его рукою крепкою. И простру Я руку Мою, и поражу Египет всеми чудесами Моими, которые сделаю в среде его; и после того он отпустит вас».
Гулко звучали слова в тишине гор. Жак наклонялся к Эстер, обнимал ее за плечи. «Что с тобой? Тебе холодно?» Она качала головой, но не могла проглотить ком в горле. «Зачем нужна война? Почему нельзя жить в мире?» Жак отвечал: «Эта война должна стать последней, чтобы никогда больше не было войн. Тогда сбудутся слова книги, и мы сможем жить на этой земле, дарованной нам Богом».
Но горы над городом Хайфой белели от костей. Свет — этот свет не был добрым. Он жег глаза, свирепый, яростный, и страхом были пропитаны ветер, и синее небо, и море. «Я так устала, так устала, — говорила Эстер. — Мне так хочется отдохнуть». Жак смотрел на нее, не понимая. Свет казался мягче на нем, в его волосах и золотистой бороде, в светлых глазах. Она силилась улыбнуться. Смотрела на его руку, такую большую и белую в ее маленьких темных цыганских ладошках. Они лежали рядом на каменистом склоне, вдыхали запах мирта и сосен, слушали тихую музыку ветра.
