Дмитрий Григорович - Переселенцы
– Подойди сюда, милая! – сказала барыня, призывая на помощь самый мягкий и ласковый голос, чтобы ободрить несчастную жертву, – ты что такое… то есть какая твоя должность, моя милая?
– Скотница, сударыня, – со вздохом произнесла баба, робко подвигаясь вперед.
– Как твое имя?
– Василиса, сударыня.
Новый глубокий вздох.
– Подойди ближе, моя милая. Я позвала тебя потому… Мне, вот видишь ли, хотелось узнать, как все это идет у нас на скотном дворе – понимаешь? сколько расхода, прихода и прочего. Скажи мне прежде всего: сколько у нас коров, всего-на-все?..
– Дойных, сударыня, которые для вашей милости оставляются? – спросила скотница, начинавшая мало-помалу расправлять свои морщины.
– Да, да, дойных; сколько дойных?
– Восьмнадцать, сударыня.
– Это, кажется, мало?
– Оченно мало, сударыня. Оно, то есть по положению, больше бы держать надобно… в прежнее время… сказывают, по сорока коров держали… Да только это не наше дело… знамо, сударыня, дело управительское, – подхватила Василиса с таинственностью. – Я им докладывала, сударыня. «Ничего, говорит, довольно и этих». Известно, почему-то не входят они в эту должность: уж и лета его такие, сударыня… больше все в комнате своей и находится… А я не то чтоб, доложу я вашей милости, душой всей хлопочу, сударыня, ночи не спишь, сумневаешься… Если, паче чаяния, вашей милости что и сказали, так это все, сударыня…
– Нет, нет, я совсем не об этом, милая, – перебила Александра Константиновна, – мне просто хотелось узнать, сколько вы получаете масла?
– Да разное, сударыня, год на год никак не пригонишь: иной раз господь травку даст – ну тогда, ништо, даются; другое время в пол-лето взять нечего, только тем и живы, сердечные, что вот листок подбирают… знамо, какое уж тут молоко!.. Сена нам, сударыня, брать не велено… только что вот на телок отпускается, – продолжала Василиса голосом угнетенной невинности, – разумеется, молчишь, сударыня, наше дело подвластное.
– Да; но много ли, мало ли, вы все-таки сколько-нибудь да получите масла?
– Как же, сударыня…
– Куда ж оно девается?
– Продаем, сударыня… только что безделицу самую…
– Все равно… Ну, а деньги-то куда идут?
– Что с масла-то получаем?
– Да.
– На соль идут, сударыня, соль покупаем.
– Соль? Неужели идет так много соли?
– А то как же, сударыня! Оченно много соли требуется… Коли не посолить хорошенько масло, сударыня, совсем пропадет.
– Да ведь вы его продаете, это масло?
– Продаем…
– Я спрашиваю тебя, моя милая: куда же деньги идут, деньги которые вы получаете за масло?
– Я докладывала вашей милости: соль покупаем.
– Но ведь соль идет на масло?..
– На масло, сударыня…
– Так как же это?.. Я тут решительно ничего не понимаю! – проговорила Александра Константиновна, проводя ладонью по лбу.
В эту минуту кто-то постучался в дверь.
– Кто тут?
– Это я, maman! – отозвался тоненький голосок Мери.
– C'est nous; peut on entrer, madame Belissine? – прозвучал в свою очередь голос гувернантки.
– Entrez….
В спальню, подпрыгивая на тоненьких своих ножках, вбежала Мери; увидав бабу, она торопливо обогнула кресло и, не спуская глаз с Василисы, принялась целовать мать.
– Bonjour, madame Belissine! – сказала гувернантка, грациозно приседая.
На Мери была надета ее широкополая соломенная шляпа; в. руках m-lle Louise находилась омбрелька.
– Куда это вы собрались? – спросила Александра Константиновна.
– Мы, maman, в лес идем.
– Nous allons au bois, chercher des griboui! – перебила гувернантка.
– Des griboui! – смеясь, подхватила Мери, – des griboui!.. dites: des griby…
– En bien: des griby… cette bonne femme nous dira ou il faut aller…. comment est ce qu'on la nomme?
– Vasilissa.
– Скажит, Сисилиса… – начала было француженка, к величайшему удовольствию Мери, но Белицына перебила ее и обратилась к скотнице.
– Скажи, пожалуйста, где здесь больше всего грибов? – спросила она.
– В Глиннице, сударыня; также вот и на Забродном.
– Нет, ты просто расскажи, как пройти туда.
– Она тут и есть, за околицей, как луг пройти изволите, сударыня, это и прозывается у нас Забродным. Только теперь, доложу, вашей милости, грибов нетути…
– Как же так?
– Да ведь они только осенью бывают, и то, когда дожди пойдут…
Мери быстро перевела все это m-lle Louise.
– Comme c'est desagreable!.. хи, хи, хи!.. j'ai envie de pleurer… – с детским простодушием проговорила гувернантка, – eh bien, nous irons faire un tour au jardin! – примолвила она, мгновенно оживляясь.
Во время этого разговора лицо скотницы постепенно умилялось и принимало притворное, униженное выражение. Под конец она уж как будто не могла бороться долее с чувствами своими, сделала шаг вперед и проговорила, обратившись к Мери:
– Барышня, пожалуйте ручку, сударыня.
– Donnez done votre main a cette femme! – сказала Белицына дочери, которая недоверчиво глядела на бабу.
– Красавица вы наша ненаглядная! – воскликнула скотница, приседая на корточки и страстно припадая к руке ребенка, – уж как мы вам, сударыня, рады!.. как рады-то! Думали: кабы господь привел нам хоть поглядеть-то на нашу барышню… хоть только глазком-то одним взглянуть!..
– Laissez-moi, – сказала Белицына гувернантке, – j'ai a faire!
– Un baiser a maman et partons! – произнесла m-lle Louise. Как только ребенок и гувернантка вышли, глаза и виски Василисы мгновенно покрылись складками; она отошла к стене, свесила голову и опустила руки; Александра Константиновна думала снова приступить к расспросам, но лицо бабы показалось ей до того несчастным, что она не решилась.
– Вы, может, думаете, сударыня… я насчет, то есть, пользуюсь чем-нибудь от добра вашего, – начала совершенно неожиданно Василиса, прикладывая руку к груди, – может, матушка, вам обо мне наговорили: все это, как есть, одна напраслина… Отсохни у меня руки, лопни мои глаза, коли я от господского добра хошь на синюю порошинку пользовалась!..
– Нет, нет! кто это тебе сказал? Я совсем этого не думаю, – торопливо проговорила Александра Константиновна.
– Матушка! – воскликнула Василиса и вдруг упала в ноги; и залилась горькими слезами, – матушка! – подхватила она, мотая головою с видом изнеможения, – заступись за горьких сирот своих!.. Осталась я одна. после мужа с четырьмя малыми детками… Вступись, милосердая мать, за горьких червей моих!.. Прошу не глупыми речами, прошу несносными своими сиротскими слезами, заступись за нас горьких…
– Полно, полно… встань, пожалуйста, встань! как тебе не стыдно? – проговорила барыня, стараясь приподнять бабу, – я все тебе сделаю, только встань, пожалуйста… Скажи, что тебе нужно?
– О-ох! – простонала Василиса, приподымаясь и стараясь оправиться, хотя лицо ее все еще не переставало обливаться несносными сиротскими слезами, – осталась я, матушка, после мужа с четырьмя малыми детками, – подхватила она, всхлипывая, – получала я на них тогда месячную… отняли, сударыня!
– Как же это так? – произнесла барыня, очевидно, взволнованная всей этой сценой.
– То есть мне-то, сударыня, оставили месячную; получаю три пуда… А только что вот, что ребятенкам принадлежало, то все отняли, матушка… Об том и прошу вас: заступись за горьких сирот своих.
– Непременно, непременно. Где же твои дети, с тобой живут, на скотном дворе? – с участием примолвила барыня.
– Один только со мной, матушка, один всего…
– А другие-то где ж?
При этом Василиса приложила ладонь к щеке и залилась еще горче прежнего.
– Где ж другие-то? – повторила Александра Константиновна.
– Померли, матушка, померли… О-ох, троих схоронила: осталась одна горькая… как нива без огорода осталась… сирота одинокая.
«Pauvre femme!» – подумала Александра Константиновна, поспешно протягивая руку к какой-то коробочке. – На, возьми, моя милая, – подхватила она, подавая целковый Василисе, которая одной рукой схватила целковый, другой рукой руку барыни, – это тебе так, покуда. Я поговорю барину, и мы постараемся как-нибудь поправить твое дело… Пожалуйста, только не плачь и успокойся… Теперь ты можешь идти… Постой! постой! Если ты увидишь старостиху, пошли ее ко мне.
Но мы оставим Александру Константиновну заниматься делами и перейдем в кабинет Сергея Васильевича.
Трудно, я полагаю, даже невозможно представить себе помещика, который провел бы короткий промежуток какого-нибудь часа с такой пользой, как Сергей Васильевич. Предоставляю вам судить о справедливости этого замечания: в один этот час Сергей Васильевич узнал о числе полей в Марьинском, узнал о числе десятин в каждом поле и о свойствах земли каждого участка; в один этот час вполне усвоил он значение слов: «яровое», «озимое», «пар», «в клину», «кулига», «в два потому ж» и множество других многозначащих технических терминов; в один этот час узнал он, сколько было у него лугов и каких именно, сколько было болота и где именно. Нет, решительно нет возможности найти помещика, который в такое короткое время обогатился бы столькими сведениями по части своего хозяйства! Но Сергей Васильевич не довольствовался этим; напротив, по мере того как обогащался он сведениями, любознательность его делалась ненасытнее: он не переставал осаждать вопросами Герасима Афанасьевича, который стоял за его стулом с сложенными за и спиною руками и быстро вертел большими своими пальцами. Помещик осведомлялся о способах усиления произрастительности почвы, о средствах умножения числа копен на десятинах и числа стогов на лугах; с жаром, свойственным одним лишь фанатическим агрономам, предлагал он разные баварские и саксонские методы обработки земли и вместе с тем расспрашивал о пользе, которую можно извлечь из запольных земель. Сергей Васильевич не допускал существования запольной земли, и в этом случае не только Герасим, но даже никто в мире не мог бы его переспорить. «Начать с того, что в основании самого дела лежит уже очевидная нелепость, – говорил он: – никакая земля не может, быть бесплодна; доказательством этому служит то, что она покрывается травою, как только перестают пахать ее; земля, следовательно, не хочет отдыхать; и не виновата она нисколько, если человек, не ознакомившись с ее свойствами, сеет на ней овес тогда, когда следует сеять, может быть, горох или чечевицу». Сергей Васильевич сильно заботился об увеличении доходов; он обращал мысленный взор свой на каждый пустырь Марьинского; но так как у него, кроме Марьинского, были еще две другие деревни, находившиеся под ведением марьинской конторы, то он с каждой минутой открывал новые источники богатства. Так, например, узнал он, что в глубине Саратовской губернии находилось у него около семисот десятин луга, о котором не имел он прежде ни малейшего понятия.
