Марк Твен - Приключения Тома Сойера. Приключения Гекльберри Финна. Рассказы
Теперь все дело представилось в ином свете. До сих пор утренняя выдумка казалась Тому очень ловкой шуткой, поистине находкой. А теперь это выглядело очень убого и некрасиво. Том повесил голову и с минуту не мог ничего придумать себе в оправдание. Потом сказал:
— Тетя, мне очень жалко, что я это сделал, я как-то не подумал.
— Ах, милый, ты никогда не думаешь. Ты никогда ни о чем не думаешь, только о себе самом. Ты вот не задумался проплыть такую даль с острова, ночью, только для того чтобы посмеяться над нашим горем, не задумался оставить меня в дурах, сочинив этот сон; а вот пожалеть нас и избавить от лишних слез тебе и в голову не пришло.
— Тетя, сейчас я понимаю, что это было нехорошо, но ведь это я не нарочно. Я не хотел, честное слово. А кроме того, я приходил домой вовсе не затем, чтобы над вами смеяться.
— Для чего же тогда ты приходил?
— Мне хотелось вам сказать, чтобы вы не беспокоились о нас, потому что мы не утонули.
— Ах, Том, Том, если бы я только могла поверить, что у тебя было такое доброе намерение, я от всей души возблагодарила бы бога, но ведь ты и сам знаешь, что так не было; и я тоже это знаю, Том.
— Ну, право же, тетя, было! Вот не сойти мне с места, если не было!
— Ах, Том, не выдумывай, это ни к чему. Только во сто раз хуже.
— Я и не выдумываю, тетя, это правда. Я хотел, чтобы вы не горевали, для этого и пришел.
— Я бы все на свете отдала, чтобы этому поверить, — за одно это все твои грехи можно простить, Том. Даже то, что ты убежал и вел себя из рук вон плохо. Да поверить-то невозможно; ну отчего ты мне не сказал, а?
— Знаете, тетя, когда вы заговорили про похороны, мне вдруг ужасно захотелось вернуться и спрятаться в церкви. Как же можно было сказать? И я взял да и положил кору обратно в карман и ничего не стал говорить.
— Какую кору?
— А на которой я написал, что мы ушли в пираты. Жалко, что вы не проснулись, когда я вас поцеловал, право, жалко.
Суровые морщины на лице тети Полли разгладились, и глаза просияли нежностью.
— А ты меня вправду поцеловал, Том?
— Конечно, а то как же.
— Это ты правду говоришь, Том?
— А то как же, тетя, конечно, правду.
— Почему же ты меня поцеловал, Том?
— Потому что я вас очень люблю, а вы стонали во сне, и мне было вас жалко.
Это походило на правду. Тетя Полли сказала с дрожью в голосе, которой не могла скрыть:
— Поцелуй меня еще раз, Том! А теперь убирайся в школу и не мешай мне.
Как только он ушел, она бросилась в чулан и достала старую куртку, в которой Том убежал из дому. Потом остановилась, держа куртку в руках, и сказала сама себе:
— Нет, рука не поднимается. Бедный мальчик, он, наверно, соврал мне, но это святая ложь, ложь во спасение, она меня так порадовала. Надеюсь, что господь… нет, я знаю, что господь простит ему, ведь это он выдумал по доброте сердечной. Даже и знать не хочу, если он соврал. Не стану смотреть.
Она положила куртку и призадумалась на минуту. Дважды протягивала она руку за курткой и дважды отдергивала ее. На третий раз она набралась смелости, подкрепившись мыслью: «Это ложь во спасение, святая ложь, и я не стану из-за нее расстраиваться», — и сунула руку в карман. Минутой позже она, обливаясь слезами, читала нацарапанные на куске коры слова и приговаривала:
— Теперь я ему все прощу, чего бы он ни натворил, хоть миллион грехов!
Глава XXI
Тетя Полли поцеловала Тома так ласково, что все его уныние как рукой сняло и на сердце у него опять сделалось легко и весело. Он отправился в школу, и ему так повезло, что он нагнал Бекки в самом начале Мэдоу-лейн. Вел он себя всегда в зависимости от настроения. Не колеблясь ни минуты, он подбежал к ней и сказал:
— Я очень нехорошо поступил сегодня, Бекки, и жалею об этом. Я никогда, никогда больше не буду, никогда, пока жив. Давай помиримся, хорошо?
Девочка остановилась и презрительно поглядела ему в глаза:
— Я буду вам очень благодарна, если вы меня оставите в покое, мистер Томас Сойер. Я с вами больше не разговариваю.
Она вздернула носик и прошла мимо. Том до того растерялся, что ему не пришло в голову даже сказать: «Ну и пожалуйста! Ишь, задрала нос!» А когда он собрался с духом, говорить что-нибудь было уже поздно. Так он ничего и не сказал. Зато разозлился ужасно. Эх, если бы она была мальчишкой, уж и отлупил бы он ее! На школьном дворе он опять столкнулся с ней и послал ей вдогонку язвительное замечание. Она тоже не осталась в долгу, так что разрыв был полный. Возмущенной Бекки казалось, что она никогда не дождется начала уроков, так ей не терпелось, чтобы Тома отстегали за испорченную книжку. Если у нее и оставалось хоть какое-нибудь желание изобличить Альфреда Темпла, то после обидных слов Тома оно совсем пропало. Бедная девочка, она не знала, что опасность грозит ей самой!
Учитель Доббинс дожил до седых волос, так и не добившись своей цели. Самой заветной его мечтой было сделаться доктором, но бедность не пустила его дальше сельской школы. Каждый день он доставал из ящика своего стола какую-то таинственную книгу и погружался в чтение, пока ученики готовили уроки. Книгу эту он держал под замком. Все мальчишки в школе умирали от любопытства хоть одним глазком заглянуть в эту книгу, но удобного случая так ни разу и не представилось. У каждого мальчика и у каждой девочки имелись свои соображения насчет того, что это за книга, но не было никакой возможности докопаться до правды. И вот, проходя мимо кафедры, стоявшей возле самых дверей, Бекки заметила, что ключ торчит в ящике. Жалко было упустить такую минуту. Она оглянулась, увидела, что никого кругом нет, — и в следующее мгновение книга уже была у нее в руках. Заглавие на первой странице — «Анатомия» профессора такого-то — ровно ничего ей не сказало, и она принялась листать книгу. Ей сразу же попалась очень красивая гравюра, вся в красках, — совсем голый человек. В это мгновение чья-то тень упала на страницу — на пороге стоял Том Сойер, заглядывая в книжку через ее плечо. Торопясь захлопнуть книгу, Бекки рванула ее к себе и так неудачно, что надорвала страницу до половины. Она бросила книгу в ящик, повернула ключ в замке и расплакалась от стыда и досады.
— Том Сойер, от вас только и жди какой-нибудь гадости, вам бы только подкрадываться и подсматривать.
— Почем же я знал, что вы тут делаете?
— Как вам не стыдно, Том Сойер, вы, уж наверно, на меня пожалуетесь. Что же мне теперь делать, что делать? Меня накажут при всей школе, а я к этому не привыкла!
Она топнула ножкой и сказала:
— Ну и отлично, жалуйтесь, если хотите! Я-то знаю, что теперь будет. Погодите, вот увидите! Противный, противный мальчишка! — И, выбежав из школы, она опять расплакалась.
Озадаченный нападением, Том не мог двинуться с места, потом сказал себе:
— Ну и дура эта девчонка! Не привыкла, чтоб ее наказывали! Чушь какая! Подумаешь, отстегают! Вот они, девчонки, — все трусихи и мокрые курицы. Я, конечно, ничего не скажу старику Доббинсу про эту дуру, можно с ней и по-другому разделаться, и без ябеды обойдется, да ведь что толку? Доббинс непременно спросит, кто разорвал книжку, и ответа не получит. Тогда он сделает, как всегда, — начнет спрашивать всех подряд, сначала одного, потом другого; а дойдет до нее, сразу узнает, кто виноват: у девчонок всегда по лицу все видно. Где им выдержать! Вот и выпорет ее. Да, попала Бекки в переделку, теперь уж ей не вывернуться. — Том подумал еще немного и прибавил: — Ну и ладно! Ей хотелось, чтобы мне влетело, — пускай теперь сама попробует.
Том присоединился к игравшим во дворе школьникам. Через несколько минут пришел учитель, и уроки начались. Том не чувствовал особенного интереса к занятиям. Каждый раз, как он взглядывал в сторону девочек, его расстраивало лицо Бекки. Ему вовсе не хотелось жалеть ее, а выходило так, что он никак не мог удержаться; он не чувствовал ничего хоть сколько-нибудь похожего на торжество. Скоро открылось происшествие с учебником, и после этого Тому пришлось думать только о своих собственных делах. Бекки очнулась от своего горестного оцепенения и выказала живой интерес к происходящему. Том не выпутается из беды, даже если скажет, что это не он облил чернилами книжку; и она оказалась права: вышло только еще хуже для Тома. Бекки думала, что обрадуется этому, старалась даже уверить себя, будто радуется, но не могла. Когда дошло до расплаты, ей захотелось вскочить и сказать, что это сделал Альфред Темпл, однако она удержалась и заставила себя сидеть смирно. «Ведь Том, — говорила она себе, — непременно пожалуется учителю, что это я разорвала картинку. Слова не скажу, даже для спасения его жизни!»
Том выдержал порку и вернулся на свое место, даже не очень огорчившись. Он думал, что, может быть, и в самом деле, расшалившись, как-нибудь незаметно опрокинул чернильницу на книжку, и отнекивался только для виду, потому что так было принято — не отступать от своих слов из принципа.
