Константин Станюкович - На «Чайке»
Схвативши рупор из рук старшего офицера, выскочившего из своей каюты в одном сюртуке, чтобы распоряжаться авралом, капитан приставил рупор к губам и скомандовал:
— Паруса крепить, и молодцами, ребята! Марсовые, к вантам! По марсам! Бизань и фок на гитовы! Кливера долой!
Его громовой голос звучал властно, покойно и уверенно.
И эта властная уверенность, это крепкое словечко, которое он пустил рулевым, не дали панике охватить людские души, помутив рассудок. И матросы, закаленные строгой морской дисциплиной, без малейшего колебания исполнили команду капитана. Марсовые торопливо подымались в темноте по вантам, чтобы, стоя у реев, убрать марселя, а другие матросы внизу тянули снасти, подбиравшие нижние паруса и убиравшие кливера на носу «Чайки».
В ту же минуту капитан приказал позванному на мостик старшему механику немедленно разводить пары и прибавил с нервною дрожью в голосе:
— Но как можно скорей… Каждая минута…
Он не досказал и, приложив рупор, крикнул наверх во всю мочь своих крепких легких:
— По реям!
Старший механик стремглав бросился в машину и приказал зажигать топки. Машина быстро осветилась огнями ламп и фонарей. Вода уже была в котлах. Топки заряжены углем. Кочегары, взволнованные и бледные, торопливо зажигали уголь растопками и для скорости смачивали их керосином.
А капитан в эту минуту, наклонившись к уху старшего офицера, чтобы ветер не относил тех приказаний, которые он ему торопился отдавать, говорил вздрагивавшей от холода, приземистой, маленькой фигурке старшего офицера:
— Осмотрите трюмы. Нет ли где течи. Если есть, все помпы и пластыри на пробоины. Чтобы гребные суда готовы были к спуску. Унтер-офицеры с топорами у мачт. Приготовиться бросать орудия и другие тяжести за борт. Осветить палубы и наверх фонарей. Распорядитесь!
Капитан говорил быстро, отрывисто и нервно.
И когда отдал приказания, прибавил конфиденциально:
— Плотно врезались… Каков-то грунт!
— Плотно. А не прикажете палить о бедствии?
— Палите, но кто услышит в этой дыре!
Старший офицер ушел исполнять все капитанские распоряжения. Капитан искал глазами на мостике старшего штурмана.
Но его не было. С фонарем в руках он уже делал обмер глубины кругом всего клипера.
Паруса закреплены.
Время от времени клипер, приподнимаемый волнением, бьется о дно, и эти удары производят подавляющее впечатление.
Кажется, что вот-вот клипер треснет пополам.
Старший штурман поднялся на мостик и докладывает капитану, что у передней части клипера глубина двенадцать футов, а у кормы четырнадцать.
— Ну, слава богу… Не очень врезались. А каков грунт?
— Песок.
В сердце капитана надежда растет. И она становится еще больше, когда мичман, посланный старшим офицером, докладывает, что течи нигде нет.
Вдобавок и ветер начинает заметно стихать.
Тем не менее он еще был достаточно крепок, и волны, большие и яростные, со всех сторон нападали на «Чайку» и грозили ее залить. Они уже свободно перекатывались через бак, попадали и с кормы, и матросы крепко держались за протянутые по обеим сторонам судна леера (веревки), чтоб не быть смытыми волнами.
Грянул выстрел, возвещающий о бедствии… По прошествии минуты — другой, третий…
Матросы толпились у грот-мачты, посредине клипера. Слабый свет развешанных фонарей освещал их напряженные серьезные лица. При каждом ударе клипера о дно среди матросов проносился вздох.
И вдруг вкатилась волна, обдала толпу и унесла двух матросов в море.
Капитан это увидал и крикнул:
— Держись, ребята, крепче. Не зевай!
Матросы крестились. Гибель двух товарищей произвела на всех удручающее впечатление. Еще за минуту не терявшие надежды на спасение, многие теперь были полны отчаяния.
И кто-то сказал:
— Скоро всем помирать, братцы!
Проходивший мимо старший офицер, услышав эти слова, крикнул:
— Вот и глупости говоришь! Видно, что первогодок! К утру сойдем с мели. До утра недолго ждать.
Он проговорил эти слова уверенным тоном, хотя сам далеко не был уверен в том, что говорил. Но он понимал, что паника заразительна, и счел своим долгом подбодрить матросов.
И действительно подбодрил на минуту. В этот момент из-за клочковатой тучи выглянула луна. Красивая и холодная, она осветила бушующее море, покрытое седыми буграми, и сбившуюся толпу людей, и кучку офицеров, и капитана, и штурмана на мостике.
При лунном свете море казалось еще ужаснее и положение беспомощнее.
Капитан и старший штурман направили бинокли вперед, стараясь увидать берег. Но мгла заволакивала горизонт.
— Видите, Евграф Иваныч, что-нибудь? — спросил капитан.
— Ничего-с!
— Сигнальщик! Видишь берег?
— Никак нет, вашескородие… Одна мгла.
Капитан все еще медлил принимать решительные меры, надеясь сняться с мели, как только будут готовы пары, приказавши дать полный задний ход. Но ранее часа пары не могли быть подняты, а час — целая вечность в таком положении.
А волны продолжали вкатываться, и палуба была покрыта водою. Удары учащались. Клипер шлепался о дно, казалось, с большею силой.
Старший офицер поднялся на мостик и доложил капитану, что все исполнено.
— Да вы пальто бы надели, Николай Николаич! Простудитесь! Ишь ведь, собака погода!
— Надо надеть.
И он послал сигнальщика за пальто.
— Придется баковое орудие за борт! — сердито сказал капитан.
— Да… Иначе не сойдем! — промолвил старший офицер.
— И выбросить все, что можно… чтоб облегчить нос.
— Прикажете?
— Да. Выбрасывайте!..
И капитан крикнул в рупор:
— Баковое орудие за борт…
Боцман Никитич повторил команду и прокричал:
— Вали, ребята, орудия кидать!
Шлепая по воде, матросы побежали на бак, где стояла большая пушка, через которую ходили волны.
— Не подступиться к ей! — сказал кто-то.
— Так волной и смоет…
Тогда один из старых матросов крикнул:
— Не бойтесь, подступимся.
И, обратившись к старшему офицеру, сказал:
— Дозвольте, ваше благородие, обвязаться концом. Я на орудию аркан наброшу.
Мысль была хорошая. Матроса обвязали концом. Он накинул петлю и, отброшенный волной, был удержан веревкой, которую держали матросы.
V
Работа была нелегкая. Обдаваемые ледяными волнами и обвязанные концами, чтоб не быть сброшенными в море, матросы возились у орудия. Наконец толстые веревки, прикреплявшие пушку к палубе, были отрублены и пушка свалена за борт.
— Прощай, матушка! — крикнул ей вслед тот самый матрос, который первый накидывал на нее петлю.
В то же время другая часть матросов выносила снизу разные запасные вещи рангоута, такелажа, мешки с провизией, бочки с солониной, и все это бросалось за борт.
Мокрые до нитки, иззябшие матросы уходили с бака и жались около грот-мачты и у машинного люка. Но и там их обдавали брызги волн. А пары уже начинали гудеть, и в сердцах моряков пробудилась надежда.
Весь мокрый, старший офицер поднялся на мостик и, доложив капитану, что работы окончены, не без горделивого чувства прибавил:
— Молодцами работали матросики, Павел Львович!
— Не трусят? Паники нет?
— Нет… Сперва было немного. И то молодые матросы. Да и старикам впору струсить.
Николай Николаевич недаром пользовался уважением и любовью матросов, так как сам любил их и относился к ним с редкой по тогдашним временам гуманностью. Он очень редко прибегал к телесным наказаниям и редко дрался, и то только в минуту служебного гнева, «с пыла», как говорили матросы, и без жестокости.
И матросы, отлично понимавшие начальство, прощали своему старшему офицеру эти вспышки. Они уважали его как хорошего моряка и справедливого человека, а главное, чувствовали, что Николай Николаевич не чужой им и, понимая трудную их службу, бережет их, не изнуряя непосильными работами, не придираясь зря и не гнушаясь иногда поговорить с матросом, сказать ему ласковое слово, обмолвиться шуткой…
И зато как же они старались для своего старшего офицера, которого окрестили прозвищем «Ласкового» за то только, что он обращался с ними по-человечески.
— Да… положение из бамбуковых! — согласился капитан и крикнул в рупор:
— Молодцы, ребята!..
— Рады стараться! — крикнула сотня голосов.
— Скоро на вольной воде будем! — продолжал капитан. — Тогда обсушитесь и обогреетесь. И по чарке велю раздать за меня!
— Покорно благодарим! — раздались голоса.
— Это Ласковый за нас постарался! — заметил какой-то матрос.
— Беспременно он! — подтвердили со всех сторон.
Матросы капитана не особенно любили и все хорошее, что делалось для них на клипере, всегда приписывали старшему офицеру.
Прошли еще долгих четверть часа, и в это время налетевшая волна смыла капитанский катер, висевший поверх борта, и проломила часть борта.
VI
— Как время, Евграф Иваныч? — нетерпеливо спросил капитан. — За ветром не услышишь, как бьют склянки.
