Андрей Упит - Угли под пеплом
И все же как-то не по себе. Как бывает, когда замечаешь, что убежденность, за которую цепко держался двадцать лет, стоит на песке. Когда, возможно, и никакого оправдания нет подозрениям в адрес многих знакомых и друзей на стороне, вне его дома. Не по себе, как любому, у кого вдруг идет прахом долго вынашиваемый и обстоятельно выполняемый труд.
Он берет маленькую, в серой обложке, книжечку и смотрит на название. О, это он сразу узнает. Книжка городской ссудо-сберегательной кассы. Ее им дали, когда он двадцать лет назад, сразу же после этого несчастья с ногами, получил от своего помощника первый взнос за аптеку и велел положить в сберегательную кассу на имя жены. Весь выкуп за аптеку должен был быть внесен на имя жены, чтобы та была обеспечена на старости, после его смерти. Девять тысяч — этого ей должно хватить. Пока жив, можно обойтись и тем, что есть дома, и небольшими гонорарами, на которые он рассчитывал.
Он знал, что Зьемелис делает свои взносы, — хотя и не так аккуратно, как было предусмотрено соглашением. Двадцать лет. И вот она будет владелицей капитала. Теперь обеспечена и без него. Да, да. Удачно совпало. Как раз вовремя. Да и все-то происходит вовремя.
В этом у него твердая уверенность, тут он фаталист. Он торопливо кладет нераскрытую книжечку обратно на стол. За дверью слышатся шаги Зьемелиса. Даже известно, зачем он идет. Все идет так, как должно идти.
Зьемелис уже тут. Бодрый, здоровый человек средних лет, со светлыми усами и в золотых очках. Как всегда предупредительный и опрятный. Берг хорошо видит, как тот настороженно взглядывает на него. На губах обычный вопрос: ну, как здоровье? Но спросить не смеет. Он отучил его от этого дурацкого, пустого и ненужного вопроса и вообще от бесконечных забот к его бренным останкам. Его так называемое здоровье ни для кого не является секретом. Какое это имеет значение — немножко лучше, немножко хуже. Почему они считают непременным каждую минуту напоминать ему, что он болен? Только для того, чтобы он не забывал, что никогда не будет здоровым? Но это он знает и так. Слишком хорошо знает. Так зачем же этот невысказанный вопрос, который все равно можно прочитать в его глазах?
Сегодня он особенно зол — и на себя и на других. И поэтому предупреждает собеседника. Голос звучит суше и насмешливее обычного.
— Ну, как у тебя со здоровьем, аптекарь?
Тот улавливает иронию, но сдерживается. Берг замечает и это и раздражается еще больше.
— А что там здоровье. У меня его с избытком… — Отрешившись от неприятных мыслей, тот бодро подходит ближе. — А я с приятным сообщением. Хорошо, что как раз в этот день, когда у вас что-то вроде праздника…
Берг пожимает плечами.
— Вот и я гляжу, похоже канун праздника: пыль во всех комнатах смахивают. Только догадаться не могу, что за праздник. Троица уже две недели как прошла…
— Да ладно тебе. Твой лучший друг приезжает спустя десять лет. И сын через два года…
Берг равнодушно смотрит в окно.
— Право не знаю, такой ли уж это торжественный случай. К тому же они всего лишь проездом. Я слышал, что в какое-то путешествие отправляются.
— И я это слышал.
— Ты вообще удивительно хорошо информирован в наших семейных делах. Ну, ну, ладно. Я же ничего дурного не имел в виду. Такие близкие соседи, все равно что в одной квартире живем… Да, в путешествие. Путешествовать приятно. Я сам помню, как это бывало, когда был здоровый и сильный. Полсвета мог за время вакаций облететь. Не понимаю, как ты можешь в своей аптеке годами безвылазно сидеть. Пусть помощник эти порошки развешивает. Кассирша и без тебя с копейками управится. А ты поезжай на мир поглядеть.
— Я человек комнатный… И, кроме того, не могу сейчас. Как начали мимо войска проходить, я считаюсь мобилизованным и все время должен быть на своем месте… Ну, я к тебе с другим.
В руках у него появляется пачка кредитных билетов. Он протягивает ее Бергу.
— Сегодня я могу окончательно рассчитаться. И мне приятно, что именно сегодня.
— Неплохо, что как раз сегодня. У моей жены будет порядочный капитал. Я думаю, она не сможет сказать, что я о ней не думал, — разумеется, насколько было в моих силах. Теперь она сможет жить независимо… А деньги ты отдай прямо ой. Это же ее собственность. Как ты думаешь, на девять тысяч теперь можно прожить?
Зьемелис мнется.
— Я не знаю, есть ли у нее эти деньги…
— Разумеется, этого ты не можешь знать. Но я знаю. — Он похлопывает по книжечке, лежащей на столе. — Каждый взнос положен на проценты с процентов. Она не может сказать, что я о ней не думал. Что я эгоист и забочусь только о себе, как все калеки… И ты теперь полновластный владелец аптеки. Желаю удачи… Ты не знаешь, где теперь моя жена?
— Когда я входил, в кухне разводила огонь.
— Да, да. А до этого была в аптеке.
— В аптеке? Сегодня я ее там не видел.
— Да. Сегодня у нее много дела. Ну, еще зайдет. Вы же хорошие друзья. Скажи, почему так случилось? Почему она загубила свою цветущую жизнь, превратившись в сиделку? Ведь она могла бы быть аптекаршей и помогать тебе развешивать порошки и получать деньги.
— Зато она помогает тебе развешивать химикалии и приводить в порядок лабораторию. Но не будем говорить об этом. Ты вообще сегодня что-то разговорчив. Это необычно.
— Это потому, что у нас сегодня праздник. Но ты прав. Не будем об этом. Лучше об этом поговорим потом. Сегодня мы еще о многом поговорим… Скажи… Да, что бишь я хотел сказать? Ах да, ты хорошо помнишь моего сына?
— Валдиса? Думаю, да. Хотя прошло уже несколько лет как не видел его.
— Ровно два года. Два года, это основательный промежуток времени в жизни взрослого человека. Мне кажется, он изрядно переменился.
— Надо думать. Но изрядно ли, не знаю. Не считаю. У него, кажется, твердый характер.
— Твердый характер… Ты думаешь, что у мужчины, воспитанного женщиной, может быть твердый характер.
— Анну нельзя отнести к обычным, легковесным женщинам. У нее у самой твердый, уравновешенный склад. И, кроме того, Валдис до двадцати лет рос с вами обоими…
Берг слышит в его реплике только одно.
— Анна… Как хорошо, что у нас по соседству такие интимные друзья. И ты хорошо изучил характер своей жены. Право, если бы меня спросили, я бы даже не смог ответить. И все же, как бы там ни было, я считаюсь ее мужем…
Взгляд его как будто слегка покалывает. Он не отводит его от Зьемелиса. Аптекарь мнется и не знает, что ответить.
Но Берг и не ждет никакого ответа. Он знает его про себя. И вот он опять смотрит в окно и говорит. Разговорчив он сегодня, это он сам сознает. Верно, из-за праздника.
— Может быть, это и странно, но я и сам чувствую сегодня небольшое волнение. В мои годы и в моем положении человек уже давно должен быть выше этого. Мне казалось, я и был выше. Но старая слабость сидит где-то глубоко-глубоко и вылазит, когда мы меньше всего думаем о ней. Потому я сегодня и болтаю, как старая баба… Валдис, говоришь! И насчет характера его. Может быть, ты и знаешь. Я — нет. Похоже, что вообще ты больше моего знаешь о моей семье. Я ограниченный человек. И сам-то себя, как погляжу, не знаю. Ничего не знаю о характере своего сына. И все же знаю. Как линии на своей ладони, вижу, какого он склада. Я могу только наблюдать. На его воспитание я не оказывал ни малейшего влияния. С ребенком надо жить вместе и спать рядом. Воспитывающее и формирующее воздействие имеет только жизнь и пример — незаметный, систематический, неослабный, минута за минутой. Разве я мог привязать его к своему креслу? И воспитывать морализаторскими сентенциями и прочими пустыми словами? Это же смешно. На это у меня ума хватает. Потому-то я и доверил его матери. По сути дела, он только ей и принадлежит. Я тут всего лишь случайный фактор. Преступный фактор, если можно так выразиться… Не спорь, я знаю, что говорю. Социальный психолог и моралист могли бы почерпнуть хорошую тему для поучительного и назидательного сочинения… Но что я хотел сказать? Да. Я не принадлежу к тем блаженненьким, которые обычно восторгаются своими сыновьями и ждут от них бог весть чего. Я знаю, что у умного человека сыновья всегда менее одаренные и уравновешенные… Тут опять тема — законы биологии и психологии. Но оставим научные темы… Скажи, аптекарь, может ли женщина воспитать настоящего мужчину? Разве она у меня воспитатель? Каким может вырасти мужчина, если мать его сызмальства балует, если им руководит женский характер? Я же видел, с ранних дней, устремления и интересы этого заурядного, здорового, нормально развитого мелкобуржуазного ребенка. Учился хорошо, охотно читал приключения, охотно играл в солдат и извозчиков — как все, как все. Любил красивую одежду и сладости. Как все дети в его годы. Но поелику в этом захолустье он не мог приобрести всех необходимых для бюргерских юношей манер и прочих качеств, пришлось ехать в столицу — ради гимназии и университета. Арай высокоученый человек. И у него непременно имеются связи в хорошем обществе. Он порядочный человек и, к несчастью, мой преданный друг. И в немногих своих письмах он каждый раз сообщал что-нибудь о Валдисе. Несомненно, благодаря его внушению сын посылал мне длинные письма, в которых было больше сердечности, чем я могу вынести, и пространные описания общественных настроений и студенческих беспорядков — как будто ему до этого есть какое-нибудь дело… Но вот здесь я впервые вижу сотни писем Арая. И Валдиса. Мне доставалось только охвостье из сочувствия и ради приличия. Ах, я уж и за это благодарен! Все знаю, все понимаю и большего не хочу. Для калеки должны быть дороги даже и остатки здоровой, сильной любви. Это же самое дорогое из всех подачек. Мы, калеки и нищие, далеко не так не благодарны, как нас часто представляют. В особенности мы, интеллигентные нищие…
