Гертруд Лефорт - Преддверие неба
Она меж тем внимательно и как-то по-новому, понимающе смотрела на меня.
– Ты и в самом деле любишь меня, мой маленький друг? – спросила она вдруг.
Как будто она не знала ответа!
– Смею ли я любить тебя? – воскликнул я, весь дрожа.
Она ответила:
– Да, смеешь, мне очень нужна твоя любовь – люби меня, прошу тебя, люби меня!
Она вновь бросилась в мои объятия, и я совершенно забыл о своем страхе, я сам затворил свои уста, пытавшиеся противоречить, осыпая поцелуями ее лицо. Мы долго не произносили ни слова, тесная мансарда, шутливо именуемая «преддверием неба», теперь и в самом деле стала его преддверием.
Несколько дней спустя из Рима до нас донеслись раскаты грома, предреченного Дианой. Я вместе с другими учениками синьора, молодыми дворянами из разных стран, прогуливался по саду перед домом нашего достопочтенного учителя, так как мы единодушно решили ждать здесь его скорого возвращения, в котором мы нисколько не сомневались. Вдруг мы увидели дорожную карету, медленно, покачиваясь на ухабах, въехавшую в сад и остановившуюся перед домом. Из нее вышли две пожилые дамы и молодой священник. В то время как дамы пожелали видеть госпожу Адриану, сестру учителя, священник направился к нам и осведомился сдержанно-приветливым тоном, не учеников ли синьора он видит перед собою. Затем он кратко и деликатно сообщил нам, что его высокий начальник – он назвал имя кардинала, которого мы привыкли считать покровителем учителя, – поручил ему передать нам совет, чтобы не сказать приказ, незамедлительно и как можно незаметнее рассеяться и желает каждому поскорее благополучно вернуться на родину, к близким. Мы, конечно же, были потрясены его сообщением, ибо оно, несомненно, означало, что дела нашего учителя плохи: еще бы! ведь он уже был переведен во Дворец инквизиции. Вначале мы словно лишились дара речи, потом засыпали молодого священника вопросами. Но лицо его вдруг приняло выражение замкнутости и неприступности. В скупых, строгих словах он разъяснил нам, что Священное судилище не дает отчета о своих делах и решениях, – да мы и сами прекрасно знали это. Именно это непроницаемое молчание вокруг судебных процессов и было в инквизиции самым зловещим и устрашающим.
Когда мы в ужасе умолкли, в дверях дома появилась Диана и махнула мне рукой.
– Друг мой, – сказала она сдержанным тоном, – вот и свершилось то, о чем я тебе говорила: учитель в руках инквизиции. Кардинал советует тебе и твоим товарищам бежать. Последуй его совету, дабы спасти дело учителя. Меня призывают в Рим, нам придется расстаться.
Я побледнел: кардинал призывает Диану в Рим – что это означает? Почему ей уготована иная участь, чем нам, ученикам синьора, которых кардинал явно старается спасти от обвинения, отсылая на родину? Означает ли этот вызов в Рим арест Дианы? Быть может, ей тоже предъявлено обвинение? Быть может, она тоже должна предстать перед судом духовенства?
Она разгадала мои мысли и покачала головой:
– Нет, напротив, я получила тот же приказ, что и вы: вернуться на родину, к своим родным.
– На родину? К родным? – повторил я, ничего не понимая. – Да разве ты не племянница учителя и не здесь твой дом?..
Она вновь покачала головой, но тут же приложила палец к губам, услышав в доме голоса приехавших дам. На крыльцо вышла госпожа Адриана и попросила Диану помочь ей собрать вещи, так как дамы намерены уже через час тронуться в путь. Диана пообещала сейчас же прийти и помочь ей, потом, когда мы вновь остались одни, повторила свою просьбу: чтобы я бежал за границу и продолжил дело учителя.
– А ты? Что будет с тобой? – спросил я.
– Я буду рядом с учителем, и, если дело примет самый печальный оборот, я разделю с ним его участь, – ответила она.
– Стало быть, на тебя тоже донесли инквизиции?.. – произнес я в ужасе.
– Нет, напротив: кардинал защитит меня от нее; тебя же он может защитить, лишь если ты послушаешься его. Прощай, мой маленький друг, нам суждено расстаться.
Но тут я возмутился:
– Нет, я не оставлю тебя! Разве ты не позволила мне любить тебя? Разве ты не потребовала этого от меня сама, бросившись в мои объятия, пусть даже от отчаяния и одиночества, – что мне за дело до того? Я люблю тебя! Если ты хочешь разделить участь учителя, то я разделю твою участь!
Она не успела ответить мне, так как вновь прибежала госпожа Адриана и стала торопить ее. Она последовала за нею в дом, а я поспешил сделать свои приготовления в дорогу.
Когда дамы час спустя вместе с Дианой садились в карету, мы с моим слугой уже поджидали их верхом на конях, готовые присоединиться к путешественникам. Но тут возникло неожиданное препятствие. Дамы о чем-то пошептались со священником, и тот, приблизившись к нам, вежливо, но очень определенно напомнил, что мне надлежит исполнить приказ кардинала и возвратиться на родину. Напрасно я старался убедить его в том, что с нами дамам все же было бы безопаснее в дороге. Чтобы положить конец спору, я решился прибегнуть к хитрости и последовать за каретой на некотором отдалении. Однако хитрость моя, конечно же, была раскрыта на границе Папской области, где нужно было поменять лошадей и предъявить паспорта. Возмущение дам моей дерзостью не знало границ. Мне, конечно же, жгли душу тысячи вопросов, но всякий раз, как я приближался к Диане во время нашего пребывания на пограничной заставе, спутницы ее ревностно ограждали меня от своей подопечной, точно сердитые наседки, встревоженные за свое потомство, между тем как молодой священник встречал меня холодом презрительного равнодушия. Я же лелеял самые грешные желания: нападение разбойников на карету, сломанные колеса, дикие быки Кампаньи – любые несчастья были мне по душе, если они давали мне возможность стать спасителем Дианы; я буквально упивался подобными фантазиями.
И действительно, едва мы успели проехать по земле Папской области несколько миль, как я услышал, что шорох колес кареты, только что исчезнувшей за очередным поворотом, внезапно смолк. Вместо этого оттуда донеслись невообразимый шум и испуганные крики о помощи. Мы со слугой пришпорили коней и, доскакав до поворота, увидели с полдюжины разбойников, которые уже успели сбросить наземь багаж и принудили путников выйти из кареты. Мы разрядили наши пистолеты, и негодяи тотчас же скрылись в чаще, словно провалившись сквозь землю. Пока мой слуга и кучер вновь грузили на задок дорожные сундуки, мне наконец удалось без помех перемолвиться с Дианой несколькими словами.
– Я знала, что ты поскачешь за нами, – сказала она, – и очень тревожилась за тебя, но этот разбойничий налет – такая неожиданная удача! После этого события кардинал примет тебя благосклонно и постарается оградить от опасностей, потому что он очень любит меня. Скажи ему все, что ты сказал мне в «преддверии неба». Убеди его в том, что можно принимать новую картину мироздания и при этом оставаться верным Церкви. Ты не можешь оказать учителю большей услуги и во всяком случае спасешь тем самым себя. Не печалься, если в Риме нам на некоторое время придется расстаться: не беда, если ты не сможешь говорить со мною, важно, чтобы ты мог говорить с кардиналом.
Во время нашего дальнейшего путешествия и дамы, и священник вели себя со мною совершенно иначе: женщины неустанно благодарили Бога за то, что Он вовремя послал меня им на помощь, а священник вызвался не только найти для меня в Риме подходящее пристанище, но и представить меня своему господину, кардиналу, который, несомненно, будет мне чрезвычайно благодарен за спасение госпожи Дианы. Так, в полном согласии и умиротворении, мы и прибыли в Рим…
Первые несколько дней прошли в ожидании, и я использовал их, чтобы осмотреть Вечный город. Весь Рим в те дни был захвачен сказочными зрелищами, связанными с прибытием нового польского посла при папской курии. Все только и говорили о его подкованных золотом арабских скакунах, о серебряных латах его всадников и о роскошных пурпурных чепраках – я не мог надивиться тому, каким светским и жадным до зрелищ оказался этот священный город. А посол моего суверена, которому я не замедлил представиться, рассказал к тому же, что иные кардиналы прославились в первую очередь как устроители пышных театральных представлений и певческих состязаний, – одним словом, Рим, который я до того представлял себе не иначе как в мрачном блеске молитвенного усердия, встретил меня всеми красотами и увеселениями мирской жизни. Повсюду высились модные дворцы, для украшения которых разграблялись сохранившиеся древние виллы и термы. Чернь глазела на все это и, казалось, была вполне довольна происходящим. Видел я и дивные фонтаны, оживляемые каменными изваяниями из далеких языческих времен, которые трубили в морские раковины посреди бурных, пенящихся вод, в то время как маленькие резвые карапузы с ликующим визгом катались на спинах мраморных дельфинов. Я любовался гордыми кавалькадами князей Церкви, в особенности родственников правящего Папы, которые, как мне сказали, были самыми могущественными людьми в городе. Во мне, приехавшем из бедной, раздираемой многолетними религиозными битвами Германии, эти роскошества вначале вызвали скорее неприязненные чувства, особенно когда я понял, что здесь мало кого заботят страдания моей родины. Даже мой бывший спутник, молодой священник, который оказался домашним капелланом кардинала и добивался для меня аудиенции у своего господина, слушал меня с вежливым равнодушием, когда я рассказывал ему о нескончаемой войне в Германии. В то же время эта всеобщая беззаботность и веселая светскость немного успокоили меня и ослабили мою тревогу за судьбу учителя, ибо разве могла инквизиция в городе, утопающем в столь пышных празднествах и веселии, на самом деле быть такой страшной, как мне рассказывали?
