Альваро Кункейро - Из книги «Сказки и легенды моря»
Да, галисийские суда опять вышли в море, но не решены бесчисленные сложные проблемы, начиная с устаревшей, почти средневековой организации рыболовецкого промысла. В дни жарких споров между судовладельцами, патронами и моряками иногда казалось, что эти люди решились на самоубийство, поскольку никто не осознавал главного: при любых штрафах или арестах покинуть море Солнца, море штормов, воспетых Хосе Мария Кастровьехо, было чудовищной ошибкой. В конце концов флоты вернулись к местам, где морские волны, чайки и даже ветры говорят между собой по-галисийски. Нелегко было убедить английских судей и яростных ирландцев, которые привнесли в тяжбу об отмелях дух своих непрерывных гражданских распрей. Им стоило бы вспомнить, что мы веками давали убежище детям Святого Патрика, священникам и воинам, бежавшим от англичан. А раньше мы посылали на их землю своих знаменитейших мужей, и старый король Бран, герой кельтского предания, зажигал в море путеводные огни — так начиналась история большого маяка в Лa-Корунье, славой равного Александрийскому или Мальтийскому.
Да и сегодня к ним отправляется наш корабль, носящий имя Брана и построенный в Ное-Ноэле, городе, каким-то образом (если верить эрудитам прошлого) связанном с Ноем и его ковчегом; ах уж эти галисийские моря! — так вот, корабль из дуба и бычьих шкур, на котором интеллектуалы из университета Сантьяго-де-Компостела собираются плыть к берегам Бретани, Корнуэлла и Ирландии. И может так случиться, что, увидев на горизонте странное медлительное судно, ирландские моряки заподозрят козни галисийца, решившего прикинуться древним человеком и со всеми удобствами ловить мерлана в море Солнца. «Бран» стоит на якоре в бухте Виго, пока не наполнит его парус ветер с Юга, теплый и прозрачный зюйд-вест. Остается уповать на благосклонность ветров, так как во всей моряцкой Галисии не осталось знатока ритуалов, которые подчиняли человеку этих могучих владык, опьяненных свободой.
А тем временем на реке Улья местные жители устраивают Праздник викингов, вспоминая норманнов, летних грабителей, что с огнем и мечом проходили по Галисии, задерживаясь лишь ненадолго — изнасиловать кого-нибудь, сварить густое пиво и зажарить барсука. Сегодня вражду между викингами и галисийцами сменили мирные пирушки. Норвежские завоеватели приходили на кантабрийскую землю в сопровождении поэтов, воспевавших каждый их шаг изощренным скальдическим языком. Король Сигурд прибыл в Галисию осенью 1109 года с шестьюдесятью судами; при нем были три скальда — Торарин Стутфельд, Эйнар Скуласон и Хальдор Сквальдре. Он остановился в бухте и решил здесь перезимовать. Вот как рассказал об этом Эйнар Скуласон:
Наш король, земля которого лежит
Далеко от всех здешних королевств,
Провел в Якобсланде наступившую зиму,
Занимаясь святыми делами;
И я слышал, как королевский слуга
Увещевал одного сбившегося с пути графа.
Наш храбрый король был терпелив с этим пропащим,
И благодаря ему соколы нашли пропитание.
«В Якобсланде» — это значит «в земле Иакова», Святого апостола Компостелы, Сантьяго. «Занимаясь святыми делами…» Надо думать, король совершил паломничество к гробнице апостола. Как новообращенный христианин, он был весьма щепетилен в делах веры. Следующей весной, захватив Синтру, норвежец перебил всех мавров, отказавшихся креститься. «Сбившийся с пути граф» — очевидно, правитель Галисии, вассал леонского короля, не дававший викингам провизии: его земля была нища и скудна. Сигурд обложил «сбившегося» графа в его замке и получил искомое: соколы, то есть воины Сигурда, нашли пропитание… Воистину, галисийцы с их «Браном» и Праздником викингов в Катойре народ миролюбивый — поминая старинные плавания, они отплачивают добром за зло. К вящему удовлетворению читателя могу все же сообщить, что пару лет назад на Празднике викингов были две норвежки и, как рассказывает мой знакомый, преподающий испанский язык в известном скандинавском университете, одна из девушек стараниями аборигена оказалась беременной. В некотором роде историческая компенсация.
БОЛЬШИЕ МАЯКИ
Не раз обращались поэты к тем лучезарным бичам, которыми маяки хлещут плоть океана, разрывая покровы тьмы. Самые восторженные поклонники были у маяков в эпоху романтизма, когда наш герцог Де Ривас воспевал свет Мальты; однако и в недалеком прошлом французский стихотворец Жан-Поль Туле пел нормандским и бретонским огням литанию с таким рефреном: «Но где ж маяк Александрии?» Александрийский маяк! Она действительно существовала, эта высокая башня, на которой разжигали костер, возвещавший о близости порта. Рассказывают удивительные вещи — якобы огонь был виден за сто миль благодаря чудесному зеркалу, одному из тех, что описывал Бернардо де Бальбуэна, певец Ла-Коруньи, Брана и Геркулесовых столпов:
То Лa-Корунья и ее большая башня
С волшебным зеркалом — плодом расчета, —
Что бригантине дарит гавань и спасает
Предупрежденьем и заботливым советом.
Огненные советы! За несколько ночей до прибытия в Александрию видели на кораблях этот заботливый луч. Чего только не говорили о нем; ходили слухи, что несравненный александрийский огонь похищен и теперь освещает какому-то кораблю дорогу во мраке бури или помогает разглядеть в заливе Большой Сирт самое дно жутких подводных пропастей, населенных чудовищами, или служит для измерения Левиафанова хребта (ведь надо убедиться, что это именно Левиафан, а не Сицилия, не Великая Греция). Мне часто приходит в голову такая мысль: когда волшебная лодка (мы, галисийцы, верим, что она была каменная) несла тело апостола Иакова из Яффы к низовьям реки Улья, в Средиземноморье еще жила греко-римская мифология — кони Посейдона, Сцилла, Харибда, сирены, чьи матери пели Одиссею, — и действовал Александрийский маяк с его сияющей дланью. Это был важнейший огонь классической древности, и, когда он погас, по сути, умер античный мир. Но, повторю, у Александрийского чуда был звездный час, в который он своим огненным перстом указал апостольской ладье дорогу на Запад; кони Посейдона спали, и лишь дельфины резвились в светящейся пене кильватера.
Долгие годы, читая самые разные тексты, эпические и поэтические, я выписывал все, что касалось маяков — кстати, многих из них не существовало в действительности, как, например, того, который возвещал норманнам, что они ровно в шестидесяти милях от расшитых золотом сапог константинопольского василевса. Бейнс утверждает, что маяком служила сама блестящая обувь императора. Когда византийский владыка хотел погубить норманнское судно, он скрещивал ноги, лучи пересекались, и легкий корабль северных бродяг разбивался на скалах какого-нибудь эгейского острова. Так поется в песнях, восходящих к саге о Греттире Силаче. Не существовало и большинства арабских маяков, по крайнем мере когда плавал Синдбад, корабельщик багдадского халифа. Мореходы, подобные Синдбаду, видели огненные сигналы всякий раз, когда хотели уточнить курс; в распоряжении арабов были не только указатели морских дорог, подводных камней и коралловых рифов, но и нечто такое, чего не ведали кормщики всего мира: огни, метившие пути ветров. Зеленый свет за Тапробаной сигналил о приближении мятежного ветра с Востока; оранжевый сообщал, что к парусам судов, державших курс на острова Пряностей или от них, рвется крепкий, молодой, свистящий юго-восточный ветер — надежный друг корабельщиков Басры. В легендах гаэльских кельтов тоже говорится о маяках — о кострах Брета О’Коальме (он был правнуком Лира, бога и короля моря), который жил на таинственном острове и, прыгая со скалы на скалу, зажигал огни; видели их только святые и короли, что плыли на Запад в поисках земного рая (как аббат Брендан) или (немного скромнее) к цветущим островам, стране вечной юности. При виде огней Брета воды успокаивались, и плавание было счастливым.
Перечислять все маяки было бы слишком долго; можно вспомнить тот огонь, что разжигали венецианцы на Кипре (по нему ориентировался Отелло, везя в каюте своего корабля белолицую, нежную и верную Дездемону), или тот, который горел в родной Померании Теодора Шторма, на холме возле дамб (за ними присматривал отец писателя).
— Он виден из Тильзита, папа?
— Все зависит от зрения того, кто смотрит.
Во Внутренней Галисии есть одиночные горы, высокие и очень своеобразные; их называют «фаро» (маяк): Фаро-де-Чантада, Фаро-де-Авьон… Может быть, народная фантазия видит в них указатели дорог, проложенных среди каменных волн? Кто бы мог предположить, что у берегов Миньо, на западной окраине мира, будет жить название острова в Александрийской гавани — Фарос, — где стоял знаменитый маяк…
У испанских авторов слово «faro» впервые встречается в 1611 году; Коваррубиас, никогда не видевший маяка, описывает его в традициях латинско-эллинских грамматик: «Башни… кои стоят у моря, ежели они крепкие и видные, зовутся faro».
