Кнут Гамсун - В стране полумесяца (пер. Доброва)
Ѣдемъ въ гостиницу.
Кофейня и мечеть
Такъ рано, что еще темно; но уличныя собаки насъ разбудили и мы не можемъ больше спать. Мы высовываемся изъ открытыхъ оконъ, смотримъ и ждемъ. Въ городѣ уже началась трудовая жизнь; нищіе, которые лежали на скамейкахъ вдоль парка, начинаютъ шевелиться, потягиваются и встаютъ. Водоносы и торговцы овощами работаютъ во всю, кофейни открываютъ свои двери. По мѣрѣ того, какъ свѣтаетъ, становятся видны пальмовыя и кипарисовыя рощи, бѣлый свѣтъ надъ холмомъ Пера дѣлается вдругъ совершенно блестящимъ — солнце сразу появляется надъ городскими минаретами и надъ Золотымъ Рогомъ! Необычайная радость пронизываетъ насъ насквозь! Все, что спало и дремало ночью, все сразу просыпается. Оставаться долѣе дома — невозможно! Гостиница велика и устроена на европейскій ладъ; мы знаемъ, что стоитъ намъ нажать кнопку электрическаго звонка, какъ тотчасъ же явится лакей во фракѣ, но мы этого не дѣлаемъ, а предпочитаемъ взять обратно наши нечищенные башмаки и надѣваемъ ихъ. Въ такомъ видѣ мы, конечно, не можемъ пойти въ столовую, гдѣ толпятся разодѣтые американцы и американки, гдѣ англичане ходятъ въ лакированныхъ ботинкахъ; мы принуждены искать другого мѣста, гдѣ мы могли бы прокормиться. Должно быть, найдется лавочка, прилавокъ или столъ на базарѣ, гдѣ другіе люди находятъ себѣ что-нибудь съѣдобное.
Улицы быстро наполняются народомъ; послѣ прогулки по парку намъ показалось, что уже весь городъ на ногахъ. И всюду собаки и собаки, желтые псы, ублюдки; ими кишатъ всѣ улицы, всѣ они воютъ отъ голода, грызутся и кусаютъ другъ друга, какъ волки. Тутъ же толпятся лошади, ослы, верблюды и всѣ племена Востока. Входишь въ лавку, у которой только три стѣны; четвертой, обращенной на улицу, нѣтъ. Кругомъ, на обитыхъ красной матеріей скамейкахъ сидятъ люди въ тюрбанахъ и чалмахъ; они поджали подъ себя ноги, пьютъ кофе и курятъ. Выглядитъ очень уютно; на плитѣ много блестящей мѣдной посуды, въ которой, вѣроятно, много вкусныхъ вещей. Лакеи, бѣгая взадъ и впередъ, нѣтъ, нѣтъ и выкурятъ папироску. Такъ какъ я съ дамой, то мнѣ указываютъ лучшее мѣсто въ свободномъ углу.
Мы находимся въ кофейнѣ и потому спрашиваемъ себѣ кофе. Никто изъ присутствующихъ не высказываетъ удивленія по случаю нашего прихода, хотя, можетъ быть, впервые сюда входитъ женщина. Какъ будто посѣтители дали себѣ слово не глазѣть на насъ. Восточный человѣкъ считаетъ ниже своего достоинства высказывать чувство удивленія; мы бывали во многихъ лавкахъ на Востокѣ, насъ угощали кофе и папиросами и только послѣ расчета, когда мы уходили, торговецъ спрашивалъ: «откуда мы и куда идемъ?» Такъ мало мы его интересовали.
Намъ подаютъ кофе въ маленькихъ чашечкахъ; онъ черенъ, какъ деготь. Мы поступаемъ, какъ другіе: каждый разъ передъ тѣмъ, какъ дѣлать глотокъ, мы предварительно встряхиваемъ чашку, чтобы гуща попадала въ рогъ. Такъ же, какъ другіе, мы запрокидываемъ туловище немного назадъ и уставляемся глазами въ потолокъ; вѣдь тотъ божественный напитокъ, который мы пьемъ, мокка! Мы принуждены признаться другъ другу, что никогда не пили подобнаго кофе. Но для насъ онъ слишкомъ сладокъ. Нельзя ли его намъ получить безъ сахара? Мы дѣлаемъ слугѣ знакъ, но онъ насъ не понимаетъ. Sans sucre! говоримъ мы ему. Тогда сидящій у другой стѣны турокъ что-то тихо говоритъ слугѣ; оказывается, онъ насъ понялъ. Человѣкъ приноситъ намъ кофе безъ сахара. Я встаю, кланяюсь турку и благодарю его; онъ тоже кланяется, но не встаетъ и потомъ не обращаетъ на насъ никакого вниманія. По настоящему, это благородная точка зрѣнія; если бы онъ тоже всталъ и поклонился, это было бы не стильно. И какое ему до васъ, туристовъ, дѣло? Какое ему дѣло до насъ европейцевъ-варваровъ? Слуга съ наргилэ въ рукахъ смотритъ на меня вопросительно. Я утвердительно киваю ему головой. Слуга приготовляетъ все, что нужно, зажигаетъ наргилэ раскаленнымъ углемъ и передаетъ мнѣ трубку. Мундштукъ у этихъ трубокъ черезчуръ великъ, чтобы взять его въ зубы; его только прикладываютъ къ губамъ. Я курю. Но я уже раньше курилъ по турецкому способу и въ Лондонѣ и въ Парижѣ, такъ что это не является для меня новостью. Я бросаю трубку, которая мнѣ не особенно нравится и закуриваю сигару. Приходить труппа музыкантовъ со струнными инструментами и барабаномъ. Музыканты входятъ съ папиросками въ зубахъ, располагаются на полу и начинаютъ, покуривая, играть. Эта музыка намъ также непонятна, какъ и та, которую мы слышали въ продолженіе нашего путешествія; она ужасна и перещеголяла все, что доселѣ слышали наши уши. Вдругъ одинъ изъ музыкантовъ начинаетъ дѣлать гримасы и танцовать. Этотъ старый важный турокъ въ тюрбанѣ очень комиченъ со своими нелѣпыми прыжками, и веселый смѣхъ раздается въ кофейнѣ. Тогда барабанщикъ хочетъ сдѣлать то же самое — вскакиваетъ и начинаетъ прыгать на одномъ мѣстѣ, барабаня въ то же самое время изо всѣхъ силъ. Вдругъ музыка умолкаетъ и старый танцоръ внезапно останавливается въ вывихнутой позѣ. По рукамъ ходить жестяная миска. Мы не знаемъ цѣны этой музыки, очевидцами которой, если можно такъ выразиться, мы только что были, но мы также кладемъ въ миску немного денегъ. Не знаю, мы ли это или кто другой заплатилъ очень щедро, но только теперь вся труппа смѣется отъ радости и танцоръ въ благодарность хочетъ сдѣлать еще большее; онъ вновь начинаетъ танцовать. Онъ приближается къ намъ такъ, что мы принуждены отодвинуться въ самый уголъ, чтобъ дать ему возможность исполнить что-то особенное! Мы никогда еще не видѣли старика, который берегъ бы себя такъ мало. Послѣ этого музыканты закуриваютъ новыя папироски и уходятъ. Никому они не кланяются, никого не благодарятъ; они играли — имъ заплатили, и дѣлу конецъ.
* * *Но вотъ кофе начинаетъ проявлять свое дѣйствіе; разливается пріятная усталость, я начинаю дрожать и руки у меня трясутся. Мы проголодались. Но здѣсь нѣтъ ничего съѣдобнаго. Poulet! говоримъ мы. Прежній турокъ опять переводить; слуга улыбается и качаетъ головой въ знакъ того, что у него нѣтъ ничего подобнаго. Но мы хотимъ остаться здѣсь, тутъ хорошо, къ тому же мы еще такъ слабы отъ кофе, что не хотѣлось бы вставать съ дивана. «Дай ему маленькую взятку!» говоритъ моя спутница. Я даю ему взятку. Онъ вида не подаетъ, что монета попала къ нему въ руку, но мы то видимъ, что онъ что-то соображаетъ. Вдругъ онъ рѣшается, выходитъ на улицу и больше не возвращается. Ну, думаемъ мы, онъ пошелъ за курицей! Между тѣмъ другой слуга насъ не забываетъ и наливаетъ въ наши чашки свѣжаго кофе. И мы откидываемся назадъ, смотримъ въ потолокъ, чувствуемъ себя турками. Голова начинаетъ работать. Какъ это, собственно говоря, разумно, думаемъ мы, со стороны этого народа, который живетъ такъ близко отъ Европы, оградить себя отъ спѣшки и суеты. Вѣдь вотъ лежатъ же человѣкъ двадцать на диванахъ, наслаждаются утреннимъ часомъ, вмѣсто того, чтобы спѣшить на фабрику или въ контору, и корпѣть тамъ цѣлый день. Чѣмъ живутъ эти люди? Они все время мѣняются: одни приходятъ, другіе уходятъ, но, кажется, у всѣхъ есть время насладиться утромъ. Это люди всевозможныхъ профессій, начиная съ бѣдно-одѣтаго поденщика, живущаго случайнымъ заработкомъ на базарѣ, и кончая шикарнымъ эффенди съ рубиновымъ кольцомъ на мизинцѣ. Одинъ изъ посѣтителей должно быть франтъ: волосы его надушены, усы напомажены, одежда его изъ темно-синяго сукна и на ногахъ лаковые сапоги. Ближе къ намъ, на нашемъ диванѣ сидитъ ремесленникъ; мы видѣли его потомъ на улицѣ за маленькимъ прилавкомъ; онъ шляпочникъ и гладитъ старые тюрбаны. Теперь онъ сидитъ здѣсь; у него есть на это и время и средства. Жизнь простому человѣку стоитъ здѣсь очень дешево; на Востокѣ ломоть хлѣба, луковица и глотокъ фиговаго сока, смѣшанный съ водой, служатъ турку обѣдомъ. И передъ работой и послѣ работы сидитъ онъ въ кофейнѣ или въ тѣни воротъ мечети, отдыхаетъ и предается своимъ мечтамъ. И это въ то время, какъ западный соціалистъ набрасывается съ крикомъ на газету.
Но что дѣлаетъ крестьянинъ тамъ въ деревнѣ — не должны ли тѣ также и о немъ подумать? Если ѣдешь изъ Константинополя сухимъ путемъ въ старый городъ Бруссу, то проѣзжаешь черезъ плодородныя мѣстности, лѣса, пшеничныя поля, виноградники; но жилища туземцевъ очень бѣдны. Одѣваются они большей частью также бѣдно. Климатъ разрѣшаетъ эту скудость одежды точно такъ же, какъ климатъ другихъ странъ допускаетъ бамбуковые шалаши и передники изъ фиговыхъ листьевъ. Разсмотримъ лачугу феллаха, не оплакивая его: онъ имѣетъ крышу, которая ему необходима, у одной стѣны — очагъ, у другой ткацкій станокъ. Вдоль лачуги протянуты веревки для сушки бѣлья, на очагѣ стоитъ посуда, деревянная, желѣзная и жестяная. Въ сѣняхъ мы увидимъ деревянную и кожаную обувь, но велосипеда для хозяйскаго сына не видно. Нѣтъ его и для дочери. Съ дверями дѣло обстоитъ плохо: часто ихъ совсѣмъ не бываетъ, какъ это встрѣчается повсемѣстно на Востокѣ. Такъ какъ турокъ никогда не пьетъ, то онъ никогда не грабитъ и не крадетъ. Но бѣдный феллахъ — что за плугъ рѣшается онъ показывать при дневномъ свѣтѣ? Деревяшка съ поперечной палкой. И это современный плугъ, употребляемый черезъ полторы тысячи лѣтъ послѣ рожденія пророка? Американскій земледѣлецъ указывалъ бы пальцами на эту рѣдкость, хохоталъ бы и говорилъ: смотрите-ка, что это за плугъ! У насъ въ Америкѣ плуги стальные и тащатъ ихъ двѣ лошади. Турецкій земледѣлецъ не въ состояніи держать для работы двухъ лошадей, а употребляетъ для этого вола. А поперечная деревяшка на палкѣ можетъ достаточно расковырять землю для посѣва. Этимъ достигается цѣль. Конечно, при раціональномъ способѣ веденія хозяйства, т. е. при помощи стального плуга съ двумя лошадьми, земля была бы лучше обработана и жатва была бы въ шестьдесятъ разъ больше. Но турецкій земледѣлецъ и не ждетъ отъ земли больше того, что она ему даетъ. Что она ему дастъ, того и довольно. У него такъ мало потребностей — его обѣдъ состоитъ изъ ломтя хлѣба, луковицы и глотка фиговаго сока. И работа, и хлопоты для него — не главное въ жизни. Работаетъ онъ столько, сколько необходимо. Въ Америкѣ мы, какъ сумасшедшіе, цѣлый день лѣзли бы изъ кожи за работой, съѣдали впопыхахъ бифштексъ, чтобы можно было съ новыми силами бѣжать опять въ поле на работу. Приходитъ вечеръ и мы опять, какъ сумасшедшіе, бросаемся въ постель, чтобы выспаться передъ завтрашней работой. И воскресенье похоже на понедѣльникъ въ этой нескончаемой работѣ. Турокъ же имѣетъ время справить пятницу по старинному обычаю. И ежедневно онъ проводить долгіе часы за молитвой. Вечеромъ сидитъ онъ до поздней ночи передъ своимъ домикомъ и предается пріятному отдыху и мечтамъ. Кто счастливѣе? Оба обладаютъ сокровищами. Интересно знать, очень ли турокъ сожалѣетъ о томъ, что ему недостаетъ стального плуга? Выходитъ такъ, будто турокъ читалъ Джона Стюарта Милля, который говоритъ: «еще вопросъ, облегчили ли механическіе изобрѣтенія человѣческую жизнь», или, быть можетъ, Джонъ Стюартъ Милль заимствовалъ это сомнѣніе у турокъ… Слуга возвращается обратно, неся деревянный подносъ, полный фруктъ. Онъ принесъ этотъ «завтракъ» изъ лавки. Курицы съ салатомъ нѣтъ, а всего только пара сладкихъ печеній; но слуга приносить это съ такимъ видомъ, какъ будто это и есть именно то, что намъ нужно. Агъ, онъ не знаетъ нашихъ сѣверныхъ вкусовъ! Въ первый разъ въ жизни мы ѣдимъ свѣжіе сырые финики. Этотъ фруктъ намъ не нравится, онъ приторно сладокъ, безъ соку и къ тому же полонъ маленькихъ зернышекъ, которыя дѣлаютъ его комкообразнымъ. Нѣтъ, куда лучше были прессованные финики, которые мы ѣли въ дѣтствѣ; мѣстный лавочникъ получалъ ихъ цѣлыми ящиками! Вотъ то были финики! И виноградъ здѣсь не такой вкусный, какъ на Кавказѣ. Нѣтъ ничего въ мірѣ похожаго на кавказскій виноградъ! Расплачиваемся и уходимъ. Вдругъ на улицѣ откуда-то вынырнулъ нашъ человѣкъ изъ гостиницы и хочетъ быть нашимъ проводникомъ. Этотъ ловкій человѣкъ прозѣвалъ насъ въ гостиницѣ и рѣшилъ во что бы то ни стало отыскать насъ въ городѣ, чтобы мы не могли ускользнуть отъ его услугъ, и онъ насъ нашелъ.
