Герман Банг - Шарло Дюпон
— Репортеров, сударь мой, не следует угощать... Нет ничего глупее, чем угощать репортеров. Я их никогда не угощаю. Угощенье, сударь, настораживает репортеров. Наоборот — поезжайте к ним домой, ешьте жиденький суп в семейном кругу — ничего не требуйте, сударь, но зато не скупитесь на приглашения — успех вам обеспечен.
— Да, это путь верный,— поддакивал господин Эммануэло де Лас Форесас.
— Самый дешевый путь,— уточнял господин Теодор Франц.
Господин де Лас Форесас кивал головой.
— Мисс Тисберс обошлась мне дешевле бутылки бордоского... Она была особа набожная, в рот не брала спиртного,— и мы все сидели на одной водице, сударь... Под конец она зарабатывала пять тысяч франков за вечер... Вам приходилось ее слышать?
— Да.
— Тогда мне нет надобности распространяться о ее голосе, сударь.
Господин Теодор Франц помолчал.
— Подношение цветов — это тоже вздор... Публика больше не верит в цветы... Мисс Тисберс обошлась мне в двадцать шесть распятий по три франка за штуку — их ей подносила у алтаря целая депутация... Вот это был эффект, сударь... Распятый Христос в обрамлении иммортелей... Мисс Тимберс рыдала...
Они беседовали о виртуозах и певцах из разных стран мира. В этих случаях господин де Лас Форесас лишь вставлял короткие «да» или «аминь».
— Публика не любит экстравагантности, сударь. Публика добропорядочна. Надо взывать к ее сердцу — к чувству. Играть на ее чувствах. В этом весь секрет. Я спас десяток певиц с помощью «Ave Maria» в сопровождении арфы... Я берусь нажить состояние на любой девчонке, которая согласится петь под арфу...
Великих певиц господин Теодор Франц не ставил ни в грош. Они даже раздражали его.
— Да ведь это же форменное издевательство,— говорил он,— издевательство над здравым смыслом.
— Возьмите, к примеру, Патти,— говорил он.— Да, Патти, мой друг. Чистейшее шарлатанство, сударь. Патти разорила двадцать импресарио. А я не намерен заниматься благотворительностью, я человек деловой. Двенадцать тысяч франков за две арии — издевательство, да и только. Нет, моя цель создать звезду — да, да, создать. Я импресарио, сударь, а не дрессировщик слонов.
Шарло подошел ближе, остановился против господина Теодора Франца и слушал, облокотившись на стол.
А господин Теодор Франц бряцал сотнями и тысячами, так что в ушах звенело.
— Создавать, сударь, создавать — вот в чем суть искусства!..— Господин Теодор Франц откинулся на спинку стула.
Некоторое время мужчины пили в молчании. Шарло по-прежнему во все глаза глядел на господина Теодора Франца, погрузившегося в размышления.
Эммануэло де Лас Форесаса начало клонить ко сну. Когда господина де Лас Форесаса- клонило ко сну, кончики его усов уныло обвисали.
— Но хорошие времена приходят к концу — дела идут все хуже... Все гоняются за контрамарками... На концерты ходят только по контрамаркам... Слишком много развелось знаменитостей, куда ни глянешь — знаменитость... Слишком много шарлатанства... Я говорил, я говорил это господам репортерам. «Господа,— сказал я им,— вы душите искусство. Слишком много вы пишете фельетонов, господа. Слишком много лжете, господа...» Но что толку... что толку от моих слов. У них уже пальцы сводит от писанья, и все равно они пишут и пишут. Они портят нам коммерцию. Они не делают разницы... Конкуренция... Каждый старается перекричать другого... А публика не слышит ни звука... Да, сударь, больших денег теперь уже не наживешь... Через десять лет я не дам и сотни марок за знаменитость с мировым именем.— Господин Теодор Франц умолк. Его руки безвольно вывалились из карманов.— Не дам и сотни марок...
Господин де Лас Форесас вздрогнул от внезапно наступившей тишины, и тут вдруг вспомнил о Шарло, который заснул, уронив голову на край стола.
— Шарло... Ты еще не спишь... Шарло... Мы совсем забыли о ребенке.
Господин Эммануэло де Лас Форесас стал укладывать сына в постель, мальчик дремал, пока его раздевали.
Но вдруг Шарло открыл глаза и спросонья охрипшим голосом спросил:
— Отец — у нас много денег?
— Денег?
— Да.
— М-м-да, деньги у нас есть.
— А-а...— И Шарло снова заснул.
В последнее время Шарло часто задавал этот вопрос — о деньгах.
Иногда господин Теодор Франц выезжал на место концерта заранее. Тогда отец с сыном путешествовали вдвоем. В поезде господин де Лас Форесас играл с Шарло в карты.
Они играли на фишки. Позолоченные жетоны валялись вокруг них на сиденье. Господин де Лас Форесас рассказывал забавные истории. Он рассказывал о том, как он сорвал банк в Бадене.
— В ту пору, когда в Бадене еще держали банк.
И господин де Лас Форесас рассказывал об игорных притонах в Мексике,— вот где ничего не стоило сорвать куш тому, кто смыслил в этом деле. А уж господин де
Лас Форесас, поверьте, кое-что смыслил. Ну и состояния там наживали! Горы золота! Золотые слюнки текли от одних воспоминаний!..
Шарло слушал, но не спускал глаз с карт и собирал жетоны в кучку.
— А Рио... Рио-де-Жанейро! — Господин де Лас Форесас выронил карты из рук.— К утру золота уже не оставалось, и на стол сыпались бриллианты... Сотни бриллиантов сверкали на столе... А Перу! По сравнению с ним Монако — жалкая дыра! Да, хорошее было времечко... конечно, для тех, кто смыслил в этом деле...
А господин де Лас Форесас, поверьте, кое-что смыслил в годы молодости...
У него и теперь еще ловкие пальцы, пальцы хоть куда.
Был такой трюк с булавкой, сукном и шелковой ниткой,— карта исчезала из-под самого носа банкомета. Господин де Лас Форесас проделывал этот трюк в Баден-Бадене множество раз. Пожалуй, стоит попробовать, не потерял ли он сноровку.
— Попробуй, отец.
Нет, господин де Лас Форесас сноровки не потерял.
— На это нужен талант,— говорил он.— Большой талант. Он сидит в пальцах.— И господин де Лас Форесас вновь проделал все свои трюки перед Шарло.
Мальчик повторил фокус, повторил снова и снова. Господин де Лас Форесас внимательно наблюдал за ним. Он остался доволен, он поучал, он исправлял ошибки.
— Браво, браво. Еще разок.
Шарло проделал фокус еще раз.
— Молодец, правильно. Ей-богу, у мальчишки настоящий талант. Погоди... браво... браво... Да у тебя в самом деле ловкие пальцы.
Они снова начали играть. Шарло проиграл. Он пожирал взглядом каждую карту и сжимал фишки дрожащей от возбуждения рукой.
Шарло проиграл снова.
— Ты передергиваешь, отец,— закричал он, схватив отца за руку.— У тебя двойная колода.
Господин де Лас Форесас вспылил.
— С родными детьми не шулерничают!—И он отказался продолжать игру.
Но Шарло рассердился. Стал играть за партнера, разложил все карты на сиденье. Фишки так и гремели в его руках.
Право же, когда господин Эммануэло де Лас Форесас путешествовал вдвоем с Шарло, они очень весело проводили время.
Когда они бывали одни, вечером после концерта обязательно приходила какая-нибудь дама и ужинала вместе с ними. Дамы очень нравились Шарло. Они целовали его в уши, совали ему в рот свои недокуренные сигареты. На ночь они сами раздевали мальчика, и когда на нем оставалась одна ночная рубашка, кружились с ним по комнате в танце. Они во всем потакали ему.
И так щекотали Шарло, что он поднимал визг.
Шарло получал много подарков. Господин де Лас Форесас брал их на сохранение.
Иногда в поезде Шарло вдруг спрашивал ни с того ни с сего:
— Отец, а где наши деньги?
— В Париже.
— Г м. А много их у нас теперь?
— М-м-да. Матери ведь тоже приходится помогать, а это расход немаленький.
Бывали дни, когда мысль о деньгах не покидала Шарло. Потом он снова надолго забывал о них.
Миновал третий год. Господин Теодор Франц велел Шарло разучить четвертый номер — «Марш Радецкого». Шарло исполнял его на детской скрипке. В первый раз Шарло играл его в Пеште. На мальчике была мадьярская военная форма, и студенты на руках отнесли его домой.
Господина Теодора Франца всегда осеняли счастливые мысли. Он составил благодарственное письмо студентам, где было сказано, что Шарло Дюпон охотно выступит на концерте в пользу пострадавших от наводнения.
Господа Теодор Франц и Эммануэло де Лас Форесас вместе сочиняли послание.
— Разве здесь есть пострадавшие от наводнения?— спросил господин де Лас Форесас.
— Сударь,— ответил господин Теодор Франц.— В Венгрии всегда есть пострадавшие от наводнения.
Господин Теодор Франц был мастером открытых писем. Он набил на них руку. Самым большим своим успехом он был обязан открытому письму. Это было в эпоху мисс Тисберс, тогда в открытом письме к публике он просил воздержаться от рукоплесканий на концерте в церкви, дабы пощадить скромность певицы. Концерт принес двадцать шесть тысяч франков брутто. («А как вы полагаете, во что мне обошлось помещение, сударь? Ни во что! Оно мне досталось даром! За церкви не надо платить ни гроша!») И весь город, собравшись перед церковью, кричал:-«Ура!»
