Генри Филдинг - Так ли плохи сегодняшние времена?
С историей Памелы я познакомился много раньше, чем получил ее от вас, ибо вся эта история произошла у нас по соседству. Честно говоря, я надеялся, что эта женщина удовлетворится достигнутым и предаст забвению свои плутни, но она предпочла припомнить их и исказить факты таким образом, чтобы представить нынешнее свое счастье вполне заслуженным; ибо, хотя трудно вообразить, чтобы она сама написала эту книгу, можно предположить, что составитель получил от нее и указания, и вознаграждение. Вы с таким жаром допытываетесь у меня, кто же этот составитель, но об этом я предоставлю вам самому догадаться по тому цицероновскому красноречию, коим изобилует книга, и по той сноровке, с какой он засахаривает каждого из героев, попавших к нему в руки[16].
Но прежде чем отослать вам несколько писем, относящихся к этой истории, в коих Памела и некоторые другие предстают совсем в ином свете, нежели в печатной книге, позволю себе сделать несколько замечаний о самой книге (если допустить, что это правдивая история) и ее способности исправлять нравы и приносить пользу как нашим современникам, так и потомкам; после чего, надеюсь, вы спустите мне, что я предпочитаю держать эту книгу подальше и от дочери, и от служанки.
Служанкам, по моему мнению, эта книга дает наставление простое и ясное: «Завлекайте хозяина, не зевайте!» Помимо того что это поощряет служанку пренебрегать своими обязанностями и всеми способами наводить красоту — что из этого может выйти? Если хозяин не дурак, он ее обесчестит, если дурак — женится на ней. Думается мне, дорогой мой друг, что ничего такого мы не пожелаем своим сыновьям.
И несмотря на заверения нашего автора в Скромности, каковые в моей юности я выслушивал в начале эпилога, я никак не могу допустить, чтобы некоторые из представленных картин занимали мою дочь. Не представляю себе, чтобы кто-либо — разве только человек моего возраста и темперамента — мог безучастно созерцать такую, например, сцену: девица лежит в постели на спине, одной рукой охватив миссис Джукс, другой сквайра, тот голый, шарит рукой по ее груди и так далее. Ни это, ни некоторые еще описания никакой разумный человек не даст в руки своей дочери, хотя, полагаю, уберечь ее от них будет нелегко, тем более если и клирики в городе, по вашим словам, все обливаются слезами над книжицей и тянут ее в проповеди.
Но, друг мой, в этом рассказе так искажены факты и извращена истина, в чем, убежден, вы со мной согласитесь, просмотрев приложенные к этому письму бумаги, что, надеюсь, вы сами или иной благонамеренный человек сообщите эти бумаги публике, дабы негодница не провела весь свет, как провела она своего хозяина.
Настоящее имя этой распутницы Шамела, а вовсе не Памела, как она себя величает. Отец ее в юности имел несчастье зарекомендовать себя с дурной стороны в Олд-Бейли[17]; потом был барабанщиком в одном из шотландских полков на голландской службе[18]; когда его оттуда с треском выставили, вернулся в Англию и сделался платным доносчиком на нарушителей недавнего «Акта о джине»[19]; затем свел знакомство с одним конюхом на постоялом дворе, где шотландские джентльмены держали своих лошадей, и в конце концов угомонился, получив теплое местечко на таможне. Мать ее в театре торговала апельсинами; была ли она замужем за ее отцом — мне установить не удалось[20].
Таково вступление, а сама ее история предстанет в этих письмах, за их подлинность я ручаюсь.
ПИСЬМО I
Шамела Эндрюс — Миссис Генриетте Марии Гоноре Эндрюс, в номерах «Проваленного носа» на Друри-Лейн
Дорогая матушка!
Спешу сообщить вам, что выезжаю в понедельник и прошу вас подыскать для меня жилье в Лондоне, и чтобы поближе к вам — например, в Калстинс-Корт, или на Уайлд-стрит, или где-нибудь в тех местах; постарайтесь найти местечко покрасивше и не выше второго этажа, потому что пастор Вильямс обещал меня навестить, когда приедет в город; у меня не счесть красивой одежи от старой грымзы, моей хозяйки, что недавно померла; вместе со мной вроде едет и миссис Джервис, она говорит, что не прочь открыть свое дело поблизости от Шорте-Гарден или ближе к Квин-стрит, а если помещение подойдет для бани[21], то лучшего и желать нельзя; но это она сама решит, когда приедет. — О! Мне не терпится вновь оказаться на галерке в нашей старушке-домушке!
Пока писать больше не о нем.
Ваша любящая дочь, Шамела.
ПИСЬМО 2
Шамела Эндрюс — Генриетте Марии Гоноре Эндрюс
Дорогая матушка!
Что сейчас было! Приходил молодой сквайр — как дважды два он уже прикипел ко мне. — Памела, — говорит он (здесь я зовусь этим именем), — у покойной хозяйки ты была любимицей. — Да, с позволения вашей милости, — отвечаю я. — Уверен, ты заслужила это, — говорит он. — Благодарю вашу милость за доброе отношение, — отвечаю. Тут он взял меня за руку, а я притворилась, что робею. — Ах, сэр, — говорю я, — надеюсь, вы не намерены быть со мной грубым? — Что ты, милая! — отвечает он.
И с этими словами поцеловал так, что у меня дух захватило; я притворилась, что сержусь, и попыталась вырваться, а он поцеловал меня снова, и сам тяжело дышал, и до чего у него был дурацкий вид! Но тут, к несчастью, вошла миссис Джервис и словно нарочно испортила все дело. — Как неприятны подобные вторжения! — Переезжать я пока раздумала, так что скоро напишу снова.
Ваша любящая дочь, Шамела.
ПИСЬМО 3
Генриетта Мария Гонора Эндрюс — Шамеле Эндрюс
Дорогая Шам![22]
Последнее твое письмо страх как растревожило меня, потому что тебя ждет очень трудная роль. Надеюсь, ты не забыла свою промашку с пастором Вильямсом и больше таких глупостей не натворишь. Для девушки, уже узнавшей, что почем, повторять свои ошибки в высшей степени непростительно… а впрочем, довольно об этом. Раз миссис Джервис собирается приехать в город, думаю, я смогу подыскать ей подходящий домишко, и чтобы для дела сгодился. Остаюсь
Твоя любящая мать, Генриетта Мария Гонора Эндрюс.
ПИСЬМО 4
Шамела Эндрюс — Генриетте Марии Гоноре Эндрюс
Вот те на, матушка! Верно говорят: мать дочку бранит за то, в чем сама грешна! Мне и на ум не всходило, что вы станете корить меня за ребенка от Артура Вильямса! А сами-то!.. Ладно, молчу. — Бранились котелок с горшком — каждый другого черным называл. — Уж позвольте мне, мадам, делать то, что я считаю нужным: молюсь я не меньше других и всегда, как выдастся свободная минутка, читаю душеспасительные книги, а пастор Вильямс говорит, что это все заглаживает. Ничего больше писать не буду.
Остаюсь Ваша обиженная дочь, Ш.
ПИСЬМО 5
Генриетта Мария Гонора Эндрюс — Шамеле Эндрюс
Дорогое мое дитя!
На что ты так рассердилась? Как могла подумать, что я, словно последняя простушка, стану корить тебя за то, что ты истинная дочь своей матери? Остерегая тебя от глупостей, я имела в виду вот что: следи за тем, чтобы тебе хорошенько платили наперед, и не полагайся на обещания, которые мужчина, удовлетворив свои порочные желания, сдерживает очень редко. Сейчас ты имеешь дело с богатым дурнем, не суметь ему выгодно продаться — совсем непростительно. Джентльмены вроде твоего пастора Вильямса — дело иное: всем хороши, только взять с них нечего. Очень рада, что ты читаешь правильные книги; пожалуйста, не оставляй это занятие. Посылаю тебе одну из проповедей мистера Уайтфилда, а также его жизнеописание[23], и остаюсь
Твоей любящей матерью, Генриетта Мария и т. д.
ПИСЬМО 6
Шамела Эндрюс — Генриетте Марии Гоноре Эндрюс
О, мадам, не поверите, что я вам расскажу! Читаю я эту чудесную книгу о пасторе Уайтфилде и его делах — и тут входит мой драгоценный хозяин. — Памела, — говорит он, — что это у тебя за книга? Хочешь, дам тебе почитать стихотворения Рочестера?[24] — Нет уж, обойдусь, — отвечаю я со всей дерзостью. — Грубишь, нахалка! — говорит он. — Хорошенькое обращение, — отвечаю я, снова с дерзостью. — Дрянь, девка, вонючка бесстыжая, чертова шлюха! — говорит он. — Дал бы я тебе пинка по заднице! — Поцелуйте меня сами знаете куда! — отвечаю я. — А он: — Поцеловать, говоришь? Так и сделаю!
С этими словами он сжал меня в объятиях и принялся целовать, пока у меня все лицо не запылало. Сами знаете, с дураком нет лучше приема, чем его разозлить. Ох, до чего же глупы мужчины! Я вырвалась от него, будто бы в страшной злости, и притворилась, будто хочу выбежать из комнаты, но стала у двери. Тут хозяин закричал: — Ах ты наглая девка, дрянь, нахалка, ну-ка подойди ближе! — Ага, сейчас! — отвечаю я. — Что же ты не подходишь? — спрашивает он. — А зачем мне к вам идти? — отвечаю я. — Если не подойдешь, я сам к тебе подойду! — говорит он. — Не подойду и не собираюсь! — отвечаю я.
