Камиль Лемонье - Конец буржуа
Они, в свою очередь, исчезали в той бездне, в которую канули все Дюкорни. Ненасытное чрево «Горемычной» пожирало их жизни одну за другой, как перед этим она пожирала состояние их хозяев, экю за экю. Не знавшая жалости шахта пустела день ото дня. Она заглатывала целые горы человеческого мяса, переварить которые была не в силах; люди оставались заживо погребенными в ее чреве и гибли там один за другим, ничего не добившись. Словно еще больше рассвирепев от всех содеянных им опустошений, чудовище мстило за себя людям, и уже поглотившая горы трупов бездна разверзалась вновь и вновь.
Из восьми человек в живых остались только Жан-Кретьен I, Жан-Кретьен V, трое углекопов и мать, которая теперь стала сама работать в шахте, заменив собою погибших детей. Изможденные, голодные, отощавшие, как волки, они выбирались на поверхность только в воскресенье утром, а потом на целую неделю погружались в вечный подземный мрак, изнывая под ярмом жестокого, непосильного труда. Когда они выходили из пропасти, в дыхании их слышались хрипы. И здесь, на свету, они продолжали горбиться; казалось, что они все еще чувствуют на себе тяжесть трехсотметровой толщи земли, которая залегла между ними и жизнью.
Жан-Кретьен-отец угрюмо твердил:
— Уголь там, мы его найдем.
Эти поиски постепенно съели все деньги, вырученные от продажи земли. Пришлось продать дом, а потом и обстановку. В шахте осталось трое: отец, мать и сын; нанятые работники, платить которым было нечем, ушли. Бездомные, бесприютные, питаясь только картофелем, они все глубже зарывались во мрак и теперь уже по месяцу не видели солнца. Потом, когда есть уже стало нечего, мать и сын поднялись на поверхность земли, а отец, оставшись один на дне злопамятной ямы, все еще продолжал трудиться. Глаза этих людей, похожие на сгнившие горошины, казалось, готовы были выскочить из орбит, едва только солнце коснулось их своими красными щупальцами. Долгое время они вообще ничего не видели и не могли вымолвить ни слова, будто подкошенные горячим дыханием воздуха, ночные звери, отвыкшие от ослепительного дневного света. Свет этот стал для них пыткой — белым пламенем ада.
Наконец они пришли в себя. Лавочники отпустили им в кредит какое-то скудное пропитание, и они снова спустились по лестницам в эти окаменевшие леса времен сотворения мира.
Битва возобновилась и стала еще более ожесточенной. Голод сверлил их изнутри. Песчаник, с которым они сражались врукопашную, истерзал их тела, клочьями вырывая из них живое мясо. Их одеревеневшие от работы киркою руки разучились подносить пищу ко рту. Забвение им приносил только сон, и каждый раз, засыпая, они не были уверены в том, что утром проснутся. А там, наверху, рабочие вначале еще время от времени вспоминали об этой затерявшейся в подземных глубинах семье, а потом совсем о ней позабыли.
И вот однажды, в конце второго года, из-под земли появился уже не человек, а какое-то привидение, живой мертвец с грязным, заросшим щетиной лицом. Вслед за ним оттуда вышли его жена и сын, полуголые, в лохмотьях. Все трое, закрыв глаза руками, с каким-то безумным, неистовым ревом бросились бежать по направлению к дому Дюкорней.
Обутый в деревянные башмаки, старик Дюкорнь пахал в это время свой участок, который теперь, когда его постигло полное разорение, кое-как помогал ему продержаться и прокормить семью. Эти выходцы из-под земли, похожие на приматов первобытных лесов, привели в ужас всех, кто с ними встречался. Исхудавшие, согнувшиеся в три погибели, они размахивали руками и еле ковыляли на своих покривившихся ногах, то и дело падая и опираясь на колени, чтобы подняться.
Завидев их издали, Дюкорнь воскликнул:
— Что случилось? Что вы там такое увидели?
В первую минуту Жан-Кретьен молчал. Потом, подняв руку, голосом, который, казалось, шел из могильных глубин «Горемычной», он изрек:
— Бога!
Этот простодушный, набожный труженик в течение долгих месяцев безропотно терпел то, что было бы не под силу вынести самому закаленному в боях герою. У него не было другой поддержки, кроме веры в милосердие божье. Постепенно лишаясь всего, что имел, он настойчиво продолжал штурмовать эти первозданные твердыни, эти тайники земли, требовавшей все новых жертв. И теперь из уст его вырвалось только одно это слово. Ведомый своей несокрушимой верой, он сошел в глубины катакомб, в эту безмолвную и бездонную обитель библейского бога, и был похож на священнослужителя, который своими молитвами хочет умилостивить создателя, дабы тот совершил чудо.
И бог наконец внял этой мольбе; они вылезли из шахты, исполненные священного ужаса, побледневшие от всего, что видели там. И вот, этот Жан-Кретьен, который, вероятно, не испугался бы самой страшной катастрофы, содрогался теперь всем телом, потому что увидел лик всемогущего там, на дне колодца.
Он заговорил.
В одной из вырытых ими пещер, которую они углубляли все дальше и дальше, они обнаружили огромную жилу, таившую сказочные богатства. Там, в потемках, совершенно потеряв голову от радости, они ощупывали и царапали ногтями жирный уголь. Они плакали, обнимались, не верили своим глазам. Потом они упали на колени и стали молиться. Мать, у которой, когда она спускалась в шахту, были пышные черные волосы, вернулась оттуда вся седая, совершенно обезумевшая от этой находки. Она дико таращила глаза, которые, казалось, ничего не видели, кроме того, что явилось им там, внизу, протирала их кулаками и была не в состоянии вымолвить ни слова. Уверенность, что, коснувшись буравом угольной жилы, они действительно узрели бога, не покидала всех троих, и впоследствии рассказ об этом событии передавался в семье из уст в уста.
Жак Дюкорнь вместе с первой партией рабочих спустился сам в эту страшную шахту, которую недаром назвали «Горемычной» и которая наконец набрала сил и готовилась вознаградить его за все потери. Рассанфоссы победили судьбу: чудовище, пресытившись несчастными жертвами, сжалилось над страдальцами. Из останков поглощенных им человеческих жизней там, в недрах земли, подобно заколдованному лесу, выросли громады каменного угля. Сгустки кровавых гекатомб, груды испражнений, оставленных поколениями людей, превратились в уголь, и этот уголь, впитав в себя всю пролитую кровь и все разложившиеся тела, заполонил собою огромную трупную яму.
Согласно условию, Жан-Кретьен сделался законным владельцем трех четвертей всех угольных залежей.
Это был героический период в жизни семьи Рассанфоссов. История этой семьи как бы повторяла собой историю всего мира. Ведь вначале они были кучкой безвестных существ, никому не ведомых подземных крыс, которые втихомолку копошились глубоко под землей, ютясь там в узких проходах и щелях скал, существ, у которых не было даже фамилий, а только общая кличка, которую им дали для того, чтобы отличить их от их собратий, парий лесов и полей, чей труд ценился значительно выше. А потом мрак рассеялся. Беспросветная, вековечная ночь, в которую канули все эти существа, озарилась полоскою света. Появился первый подлинный человек, отделивший себя от этой слепой толпы. Безымянное, бездомное племя, которое плодилось и множилось подобно скоту, рожало детей на грязных подстилках, жило в повиновении у стихий и пещер, появляясь на свет, стало беречь, как некое славное наследие, как герб, завоеванный целыми поколениями людей, доставшуюся ему унизительную кличку.[1] Рассанфоссы выползли наконец из подземных глубин. Зерна жизни, которые щедро разбросал Жан-Кретьен, взошли и после периодов без начала и конца, окаменевшие, как сама порода на дне шахты, куда испокон веков их заточили, потомки его стали приобщаться к людям, готовые вместе со всеми другими запечатлеть на пыльных дорогах бытия следы своих могучих ног.
С него-то и началось летосчисление всего рода. Жана-Кретьена I чтили как главу целой династии, продолжателями которой считали себя его потомки. Об этом легендарном углекопе родители рассказывали детям; память о нем стала священной в их доме, и так было до тех пор, пока они не разбогатели уже настолько, что сочли за благо умалчивать о своем плебейском происхождении. Пора борьбы за существование воплотилась в образе этого седовласого старца, их родоначальника и владыки, который, подобно титану древних эпопей, восстал против рока. Все это как бы повторяло историю человечества: после эры полудиких существ настало время героев, пора высоких взлетов, пробуждения сил, порабощающих неистовую природу. Вслед за тем излишняя уверенность в себе ослабила душевную мощь. Величественная заря сменилась порою мелких меркантильных интересов, и анналы семьи Рассанфоссов только подтвердили непреложный закон истории.
Жан-Кретьен I, и разбогатев, по-прежнему оставался тем штейгером, который помнил годы нужды. Несмотря на то, что он не умел ни читать, ни писать и создал все могущество Рассанфоссов только трудом своих грубых, узловатых рук, он открыл последнему из своих потомков путь к возвышению и почестям. Когда Жану-Кретьену V исполнилось двадцать лет, «Горемычная», пребывавшая в кромешном мраке, раскрыла свои глубины для подземных клетей и вагонеток. Он многому успел научиться, но больше всего в работе, как и в жизни, ему помогало собственное чутье. Вскоре он стал во главе всего дела, основательно. оборудовал копи, выкупил у Дюкорней остающуюся четвертую часть, тем самым окончательно закрепив шахту за своей семьей. Он был таким же неотесанным простолюдином, как и все его предки. На поверхности земли он был инженером и вел все коммерческие расчеты, а внизу, в шахте, где он проводил половину своего времени, его нельзя было отличить от рабочих.
