Александр Казбеги - Циция
Ночь была тихая, совершенно беззвучная, словно сама природа, изнуренная дневным зноем, улеглась на ночь спать, только реки со смутным, ровным рокотом падали с гор и рассказывали нескончаемые сказки уснувшему миру.
Много красивых мест исходил на своем веку Коргоко во время охоты, все очарование природы было доступно ему, человеку, выросшему на лоне этой природы; он как бы слился с нею, носил ее в своем сердце, отзываясь на многие ее красоты с обычным для горцев суеверием.
Старик взглянул на островерхую черную скалу, одиноко возвышавшуюся над окрестными скалами; вокруг нее узкой светлой лентой обвился туман, как бы отделив ее верх от основания. Туман, пронизанный нежным лунным светом, трепетал синими отливами. Отрезанная от своего основания вершина высилась над туманом, а еще выше, налившись ярким, слепящим светом, стояла комета с расщепленным надвое хвостом.
Коргоко невольно залюбовался кометой. Вдруг он весь затрепетал, кровь застучала в висках, волосы на голове встали дыбом. Его обожгла мысль:
«Что может означать эта звезда?»
Медленным движением он снял шапку с головы, сложил пальцы, чтобы перекреститься, и… «Бу-у-у!» – раздался крик над самым его ухом. Он выронил шапку из дрожащих рук. Это был крик филина – предзнаменование несчастья для всякого горца.
– Будь ты проклят! – прошептал Коргоко, ища глазами птицу.
На одной из скал сидел филин, четко вырисовываясь на ясном небе. Его огромная голова казалась при лунном свете вдвое больше, чем была на самом деле. Мохевец похолодел от ужаса, но, собравшись с духом, стал целиться в филина. Что, если он промахнется? Тогда уж наверняка нависла над ним беда! Если он застрелит птицу, ему, возможно, еще удастся ее избежать!
Он целился долго, старательно, даже рука у него онемела, уже положил палец на курок, как вдруг внезапный крик филина заставил его вздрогнуть, курок щелкнул, и выстрел эхом прокатился в горах.
Послышался шелест крыльев, Коргоко поднял голову: в вышине летела вспугнутая птица. Она пронеслась над ущельем и, найдя на другой стороне более спокойное место, снова принялась за свое унылое, однообразное уханье. Старик опустился на колени и вознес горячую молитву хевским святым. Он молился о том, чтобы миновало его тяжкое испытание, чтобы святые отвратили от него несчастье.
Он поднялся.
– Будь что будет! На все божья воля! – проговорил он. Снова зарядил ружье и решительно направился к отаре.
Там он нашел своего пастуха, который уже разместил овец на ночь.
7
В тот час, когда старик шел к пастбищу, счастливые влюбленные сидели рядом и молчали, тесно прижавшись друг к другу. Упала ночная роса, стало прохладно. Бежия спрятал Цицию, как птенчика, к себе под бурку, и оба они, вероятно, охотно отдали бы весь остаток своей жизни, лишь бы никто не помешал им, никто не нарушил их счастья.
И вдруг они тоже заметили комету. И сердца у них забились сильнее. К чему бы такое необыкновенное видение? Но их сердца были переполнены радостью и счастьем; молодость и любовь вселяли в них неодолимую жажду жизни, и потому все сулило им радость, все предвещало им счастье. Влюбленные решили, что это сам цверский архангел сошел к ним с неба в образе звезды, чтобы благословить их любовь. Сильными руками обхватил Бежия счастливую девушку, прижал ее трепещущую грудь к своей груди, нежным нашептыванием изредка прерывая долгий поцелуй.
Где-то раздался выстрел. Оба вскочили, мгновенно отрезвели, вышли из сладкого забытья, в каждом заговорила совесть: девушка вспомнила об отце, пастух – о своем стаде, так надолго брошенном без присмотра!
– Ой, я несчастная, как опоздала!
– Жизнь моя, вот уйдешь сейчас, и не знаю, когда еще увижу тебя!
– Не печалься, мой милый, я скоро опять к тебе приду!
– Поднимись, поднимись, моя Циция, а то иссохну я, ожидая тебя!
Циция пошла домой. Бежия хотел ее проводить, но Циция остановила его.
– Не надо, пойду одна!..
– Тебе не страшно одной?
– Нет, я спущусь по самой короткой тропинке, спрыгну у оврага – и уже дома!
Они простились.
– Циция! – позвал ее снова Бежия.
– Что, милый?
– Что мне делать? Просто нет сил, так люблю тебя!
– Чем же тебе помочь? – со счастливой улыбкой спросила девушка.
– А вдруг ты забудешь меня?
– О-о! – воскликнула она с упреком и обернулась к нему.
– Не сердись, родная, не смогу я без тебя жить!
– А я разве смогу?
Они обнялись еще раз и расстались.
8
Коргоко разминулся с дочерью, так как они шли разными тропинками. Когда он подходил к стоянке стада, на него кинулись собаки, но тотчас же признали хозяина и, виновато повизгивая, стали ласкаться к нему.
Вышел Бежия и окликнул пришедшего.
– Коргоко, ты? – удивился Бежия. – Откуда так поздно?
– Из аула. Что-то скучно стало одному!
Они подошли к костру. Старик стал набивать трубку. Некоторое время оба молчали, стараясь как можно дольше не выдавать своих мыслей, и настороженно следили друг за другом. Тревога о дочери точила грудь старика, вопрос так и рвался наружу, но он заговорил как ни в чем не бывало.
– Как это я оплошал! Забыл захватить с собой еды, завтра можно бы на охоту отправиться…
– Я могу тебе дать, – сказал пастух.
– А есть у тебя что-нибудь?
– Как же, только сегодня принесли, – Бежия украдкой глянул на старика.
При этих словах у старика чуть заметно дрогнули руки и искра сверкнула в глазах. Бежия заметил это и понял, почему пришел Коргоко.
«Однако, – подумал старик, – куда же так надолго пропала эта девочка после того как ушла отсюда?»
Но он быстро овладел собой.
– Да, я ведь и позабыл, что сегодня должны были тебе принести еду… Если только не запоздали с этим?… – и он пристально взглянул на Бежию.
Бежия постарался ответить так, чтобы старик не мог догадаться, что сам-то он, Бежия, все понимает.
– Нет, почему же запоздали? Еще солнце стояло высоко, когда Циция сама принесла мне обед… Тогда же и другие женщины приносили еду своим пастухам, дай им бог здоровья! Оставили нам все, а сами пошли собирать ягоды…
– Ягоды?… – не удержавшись от радости, воскликнул старик.
«Оттого она и запоздала».
Он успокоился и решил переночевать у пастуха, а утром спуститься домой.
Разговор перешел на повседневные дела. Они побеседовали о стаде, о ягнятах, – как славно они резвятся на ледниках. С удовольствием вели они этот разговор о скотине, ведь она – источник существования всякого горца, и горец бережет ее как зеницу ока. Вскоре оба, завернувшись каждый в свою бурку, спокойно похрапывали под ясным ночным небом.
9
Тем временем Циция с трепетом приближалась к родному дому, не зная, как объяснить отцу такое долгое свое отсутствие.
Вот она подошла к двери, но не посмела дотронуться до нее и остановилась с сильно бьющимся сердцем. Отошла, заглянула в оконце. В доме было темно, все казалось спокойным, обычным, из-под золы сверкал тлеющий, разгорающийся огонек, как видно, очаг еще не совсем потух.
Циция снова подошла к порогу, смело просунула руку в щель, чтобы отодвинуть засов, которым изнутри была заперта дверь. Что-то загремело, должно быть, деревянная миска свалилась с ниши.
«Кошка возится…» – подумала Циция. Она распахнула дверь… Какой-то шорох. послышался в углу комнаты, словно кто-то ходил на цыпочках.
– Кто там? – испуганно спросила она. Ничем не нарушаемая тишина стояла в комнате.
«Кошка, должно быть… Но где же отец? Он всегда так чутко спит… – тревожно раздумывала Циция. – Да он устал вчера вечером с гостями, выпил лишнее, – вдруг осенила ее радостная догадка, – рано лег спать!»
Больше всего боялась она сегодня вечером объяснения с отцом. Как бы она ответила ему на вопрос, почему так запоздала, где была? Солгать? Но отец всегда все видит насквозь. Циция заранее твердо решила: ни за что не рассказывать отцу о своей любви к Бежии. Отец навязывает ей нелюбимого, чужого, и она, в своем любовном ослеплении, склонна была объяснить это враждебностью отца к ней, единственной дочери.
Циция бесшумно подошла к тахте и стала стелить себе постель. И вдруг она услышала чьи-то шаги и резкий звук задвинутого засова.
– Отец, ты? – спросила девушка. Ответа не последовало. – Кто здесь? – вскрикнула она.
Снова молчание было ей ответом.
Вся дрожа от страха, девушка метнулась к очагу, чтобы зажечь лучину, но в эту минуту в золу попал брошенный откуда-то камешек. При тусклом свете, на мгновение озарившем комнату, она рассмотрела в углу незнакомого ей мужчину.
– Отец, отец, у нас чужие! – крикнула она, но молчание по-прежнему царило в доме.
«Я погибла!» – подумала она и метнулась за клеть, в чулан, где стояли бочки с сыром; это место казалось ей надежным укрытием.
У очага послышался треск ломаемых сучьев, и кто-то стал раздувать огонь. Вскоре запылало пламя, его пляшущие языки озарили комнату.
