Ги Мопассан - Иветта
Он кланялся направо и налево, находя для всех галантный комплимент, окидывая зорким взглядом знатока каждую знакомую декольтированную даму.
В другом конце второй гостиной оркестр играл вальс. Друзья остановились на пороге. Посредине кружилось пар пятнадцать: кавалеры с чопорным видом, девицы с улыбкой, застывшей на губах. Они так же щедро, как их матери, показывали свою наготу; у некоторых корсаж держался лишь на ленточке, идущей к плечу, под мышками то и дело мелькало темное пятно.
Внезапно с другого конца, через всю комнату, к ним устремилась высокая девушка, расталкивая танцующих и придерживая левой рукой длиннейший шлейф платья. Она бежала мелкими шажками, как женщины бегут в толпе, и выкрикивала:
— Вот и Мюскад! Добрый вечер, Мюскад!
Ее черты были полны жизни, озарены счастьем. Кожа золотисто-белая, как у всех рыжеволосых, словно светилась. А подхваченные на затылке тяжелые волны волос, как бы опаленных огнем, пылающих волос, спадали на лоб и на гибкую, еще тоненькую шею.
Как мать ее была создана для беседы, так она была создана для движения, настолько естественны, благородны и просты были ее жесты. Глядеть, как она ступает, движется, склоняет голову, поднимает руку, само по себе уже было духовной радостью и физическим удовольствием.
Она повторяла:
— Ах, Мюскад! Добрый вечер, Мюскад! Сервиньи крепко, как мужчине, пожал ей руку и представил приятеля:
— Мамзель Иветта, мой друг барон Саваль.
Она поклонилась незнакомцу, потом оглядела его.
— Здравствуйте, сударь. Вы всегда такой большой? Сервиньи ответил тем шутовским тоном, который усвоил с ней, чтобы скрыть свои подозрения и сомнения.
— Нет, мамзель. Он сегодня принял предельные размеры, чтобы угодить вашей матушке, — ведь она любит большие масштабы.
Девушка заявила с комической серьезностью:
— Что ж, отлично! Только, когда вы придете для меня, постарайтесь стать немного меньше, я предпочитаю золотую середину. Вот Мюскад, например, как раз в тех пропорциях, какие я люблю.
И она приветливо протянула ручку новому гостю; потом спросила:
— Мюскад! Вы будете сегодня танцевать? Хотите тур вальса?
Вместо ответа Сервиньи быстрым, страстным движением обхватил ее талию, и они тотчас исчезли, увлеченные неистовым вихрем.
Они летели быстрее всех, вертелись, скользили, кружились самозабвенно, слившись воедино, выпрямившись всем телом, почти не сгибая ног, словно их приводил в движение какой-то невидимый механизм, скрытый в подошвах.
Казалось, они были неутомимы. Другие танцоры понемногу отстали. Они одни вальсировали, вальсировали без конца, как будто забыв, где они, что делают, уносясь в упоении далеко от бальной залы. И музыканты все играли, не спуская глаз с неистовой пары; и гости смотрели на них, а когда они наконец остановились, раздались рукоплескания.
Она немного раскраснелась, и глаза у нее теперь были странные, сверкающие и робкие, не дерзкие, как прежде, а возбужденные, синие-синие глаза, с такими большими черными зрачками, что казались неестественными.
А Сервиньи словно охмелел. Он оперся о косяк двери, чтобы вернуть себе равновесие.
Она сказала ему:
— Бедный Мюскад! У вас головка слаба Я, оказывается, выносливее.
Он нервно посмеивался и пожирал ее взглядом, в глазах у него и в складке губ было животное вожделение.
Она стояла прямо перед ним, с трудом переводя дух, так что он мог созерцать ее обнаженную вздымающуюся грудь.
Она продолжала:
— Иногда у вас бывает вид, точно у кошки, которая собирается броситься на человека. Лучше дайте мне руку и пойдемте поищем вашего друга.
Он молча подставил руку, и они пересекли залу. Саваль был уже не один К нему подошла маркиза Обарди. Она беседовала с ним на светские, банальные темы тем чарующим голосом, от которого шла кругом голова. Но, проникая взглядом в самые сокровенные его мысли, она, казалось, говорила ему совсем не те слова, какие произносили ее губы. Когда она увидела Сервиньи, на лице ее тотчас появилась улыбка, и, обратясь к нему, она сказала:
— Знаете, дорогой герцог, я сняла на два месяца дачу в Буживале. Надеюсь, вы навестите меня и привезете вашего друга. Да вот, я переселюсь туда в понедельник, а вы оба приезжайте обедать в ближайшую субботу. И я вас оставлю на весь следующий день.
Сервиньи резко повернулся к Иветте. Она улыбалась спокойно, безмятежно и сказала с уверенностью, не допускавшей колебаний:
— Ну, конечно, Мюскад приедет обедать в субботу. Не стоит и спрашивать его. Мы всласть подурачимся на воле.
В ее улыбке ему почудилось обещание, а в ее тоне, какой-то скрытый смысл.
Маркиза вскинула большие черные глаза на Саваля:
— А вы, барон?
Улыбка ее не оставляла сомнений. Он поклонился:
— Почту за счастье, сударыня. Иветта шепнула с наивным, а может быть, коварным лукавством:
— Мы всех там в ужас приведем, правда, Мюскад? А моя гвардия будет беситься.
И она взглядом указала на группу мужчин, издали наблюдавших за ними.
— К вашим услугам, мамзель, — ответил Сервиньи.
В разговоре с ней он никогда полностью не выговаривал «мадмуазель», подчеркивая этим приятельскую фамильярность.
— Почему мадмуазель Иветта зовет моего друга Сервиньи «Мюскад»? спросил Саваль. Девушка приняла простодушный вид:
— Да потому, что он всегда выскальзывает из рук. Вот, кажется, сейчас схватишь его, но не тут-то было!
Явно думая о другом и не отводя взгляда от Саваля, маркиза заметила небрежно:
— До чего забавны эти дети! Но Иветта рассердилась:
— Я никого не собираюсь забавлять. Я просто откровенна. Мюскад мне нравится, а он всегда ускользает от меня Вот мне и досадно.
Сервиньи отвесил глубокий поклон.
— Я больше не покину вас, мамзель, ни днем, ни ночью.
Она в ужасе отшатнулась:
— Ну нет! Только этого не хватало! Днем еще ничего, а ночью вы меня стесните. Он спросил дерзко:
— Почему, собственно?
Она ответила спокойно и смело:
— В дезабилье вы, должно быть, менее привлекательны.
По-видимому ничуть не встревожась, маркиза воскликнула:
— Послушайте, что они говорят! Такая невинность просто не правдоподобна.
— Вполне с вами согласен, маркиза, — насмешливо подхватил Сервиньи.
Иветта поглядела на него в упор и высокомерным, оскорбленным тоном произнесла:
— Вы совершили сейчас бестактность; за последнее время это стало часто повторяться. И, повернувшись, она позвала:
— Шевалье, идите меня защищать — меня оскорбляют!
Подошел худощавый, смуглый, медлительный в движениях человек.
— Где же преступник? — с натянутой улыбкой спросил он.
Она кивнула на Сервиньи:
— Вот он; и все-таки я его люблю больше вас всех, потому что он не такой скучный. Шевалье Вальреали поклонился:
— Каждый старается по мере сил. Возможно, у нас меньше достоинств, но не меньше преданности.
Тут подошел еще один мужчина; этот был высокого роста, с брюшком, седыми бакенбардами и зычным голосом.
— Ваш слуга, мадмуазель Иветта.
— А, господин де Бельвинь! — воскликнула она. И, обернувшись к Савалю, отрекомендовала:
— Мой присяжный претендент, большой, толстый, богатый и глупый. Таких я и люблю. Настоящий тамбурмажор… от табльдота. Да что это — вы еще выше его! Как же мне вас крестить? Вот как: я буду звать вас господин Родос-младший… в честь колосса, ведь он, несомненно, был вашим отцом. Но вам, вероятно, есть о чем поговорить друг с другом через головы других людей. До свидания!
И она устремилась к оркестру, чтобы попросить музыкантов сыграть кадриль.
Маркиза Обарди была задумчива. Она обратилась к Сервиньи, медленно роняя слова, лишь бы что-нибудь сказать:
— Вы постоянно дразните ее, портите ей характер и прививаете уйму недостатков.
— Разве вы не закончили ее воспитания? — возразил он.
Она сделала вид, что не поняла, и продолжала благожелательно улыбаться.
Но, увидев, что к ней приближается важный господин в звездах и орденах, она поспешила навстречу:
— Ах, князь, князь, как я рада! Сервиньи снова взял Саваля под руку и увлек его прочь.
— Это последний из серьезных претендентов, князь Кравалов. А она, правда, прекрасна?
— По-моему, они обе прекрасны. Я вполне удовлетворился бы матерью, отвечал Саваль. Сервиньи поклонился ему:
— Можешь располагать ею, мой друг. Танцоры толкали их, занимая места для кадрили попарно, в два ряда, друг против друга — А теперь пойдем взглянем на шулеров, — сказал Сервиньи.
И они вошли в залу, где шла игра.
Зрители кольцом стояли вокруг каждого стола. Здесь говорили мало, и позвякивание денег, которые бросали на сукно или поспешно сгребали, порою примешивалось к говору игроков, как будто голос самого золота вступал в хор человеческих голосов.
