Роже дю Гар - Старая Франция
Но время от времени он замирает с письмом в руке. Он его переворачивает, пробует на вес, глядит на свет, обнюхивает. Если оно упорствует в сокрытии своей тайны, он не настаивает: он знает, что последнее слово останется за ним. Вместо того чтобы положить его обратно в общую кучу, он проворно сплавляет его к себе в карман куртки. Счеты будут сведены с глазу на глаз немного погодя: нет такого конверта, который не вступил бы на стезю признаний, если подвергнуть его в течение должного количества времени допросу кипятком.
IV. Мосье Энбер, учитель
Ровно в восемь часов Жуаньо с сумкой через плечо, кепи набекрень, в сопровождении пары спаниелей пересекает площадь, школьный двор, входит в пустой класс и зовет:
— Мосье Энбер!
Тотчас же выходит учитель — получать почту мэрии. Ему не хочется, чтобы Жуаньо проник на кухню, где семейство Энбер собралось за ранним завтраком. Никогда — то мосье Энбер не предложит почтальону папироску или спаниелям костей. Жуаньо его не любит. Ничего не скажешь ни против него, ни против его убеждений; но это какая-то ледышка.
После ухода Жуаньо учитель возвращается на кухню.
Над плитой сохнут пеленки. В тесной комнате пахнет кипяченым молоком, стиркой и помоями. Трое детей, сбившись в кучу в конце стола, верещат, как голодный птичий выводок. Мадам Энбер в кофте, то со смехом, то с бранью, накладывает немножко тапиоки в каждую из протянутых плошек. Она черноволоса и так дородна, что даже кожа и волосы у нее жирные. Частые деторождения ее обезобразили. Это бы еще ничего, но они дали волю одному за другим, словно демонам, всем вульгарным задаткам ее природы.
Мосье Энбер молча садится на свое место, развертывает газету и кладет ее между кружкой сестры и своей.
Мосье Энбер и его сестра похожи друг на друга. Оба узкие, бледные и белокурые. Тот же взгляд — прозрачный и близорукий. Та же щучья челюсть. Та же манера говорить, недостаточно разжимая зубы. Та же едкая улыбка и тот же смех, немножко презрительный, с закрытым ртом, с легкими выдохами через нос.
Это счастье, что учительница в Моперу приходится мосье Энберу сестрой. Счастье, чти она не замужем и столуется с ними. Счастье тоже, что она уступает невестке большую часть своего жалованья, кухню для стирки и мансарду, где спит старшая ее племянница. Без чего учителю, его жене и троим детям пришлось бы очень плохо в квартире (спальня, кабинет и кухня), которую предоставляет им казна.
Склонившись над партийной газетой, мосье Энбер и его сестра, полные одних и тех же надежд, одних и тех же негодований, одной и той же неприязни, читают сообща известия о мире, устройство которого представляется им в еще большей мере нелепым, чем преступным.
Время от времени, не подавая друг другу знака, они оба одновременно пожимают острыми плечами и исторгают один и тот же смешок.
— Мама! — кричит старшая девочка.
Мадам Энбер проворно берет в охапку младшего, отворяет дверь, которая выходит в переулок, присаживается на пороге и на вытянутых руках приподнимает ребенка над ступеньками. Малыш в задранном платьице стучит ногами на солнышке.
— Нет даже сухих штанишек ему переодеть! — вздыхает она, поднимаясь.
Ну что ж, все это, может быть, переменится, если мосье Арнальдон будет выбран…
Мосье Энберу небезызвестно, какую зависимость устанавливает его жена между приданым детей и избранием мэра в генеральный совет. Она надеется, что муж ее получит повышение и бросит свою плохо оплачиваемую должность. Она упрекает его раз по двадцать на дню, что он уклоняется от всяких хлопот. Но учитель знает очень хорошо, как мало надежды найти такую общину, куда его сестра могла бы получить назначение одновременно с ним; а присутствие мадемуазель Энбер дороже ему, чем сам он думает: их единомыслие, их любовь, их общая вера вознаграждают его немного за те разочарования, которыми дарят его повседневно брак, служба и столь медленная эволюция социальной жизни.
Ровно в половине девятого мосье и мадемуазель Энбер, каждый в своей школе, обтирают губкой черную доску, и урок начинается. Но до девяти часов идет непрерывное топанье деревянных башмаков, шумная толчея учащихся. Поначалу всякий опоздавший наказывался. Родители восстали. Мэр не постеснялся поддержать их протесты — невзирая на то, что при каждом удобном случае он имеет обыкновение витийствовать, под рукоплескания тех же самых семейств, об обязанностях республики в отношении детей простонародья и об образовании, которое демократия должна дать всем. Пришлось уступить. Учитель и учительница продолжают из принципа ставить дурные отметки, без всякой санкции. Учитель и учительница одни только и придают некоторое значение вопросу о сокращении урока на полчаса; одни они во всей общине относятся серьезно к делу обязательного внецерковного обучения.
V. Бос, хозяин кафе
Кафе составляет наряду с почтой и мэрией третий и главный притягательный полюс площади.
На имя Боса, хозяина кафе, всегда бывает корреспонденция. Хотя бы одни левые газеты, присылаемые ему бесплатно.
Жуаньо отворяет дверь. Его два спаниеля предшествуют ему.
— Назад, Пик! Назад, Мирабола!
Собаки окунулись уже с головой в мусорный ящик.
— Оставьте их, — говорит любезно мадам Бос.
Жуаньо не упрямится. Он сообразил уже давно, какую выгоду может извлечь почтальон, выращивающий породистых собак, из разноски писем, если его хоть сколько-нибудь уважают, немного побаиваются и если он рассеян. Его пара спаниелей знает привычки каждой хозяйки и точное местоположение помоек во всей округе. Объезд почтальона — это для них каждодневно и физическое упражнение и трапеза. Продажа щенят — почти чистый доход.
Даже самые горячие сторонники Боса в муниципальном совете и те признают, что у хозяина кафе морда каторжника: низкий лоб, жабьи глаза, устрашающий подбородок. При всем том он податлив, но мстителен.
За стойкой он таинственно переливает жидкости, нагнувшись над воронкой. Прерывает это занятие, чтобы выставить две рюмки рома: ежедневная десятина. Жуаньо — это сила.
Мадам Бос, которая собралась было мыть каменный пол, топит тряпку в ведре и приближается к кассе. У нее темные волосы, пронзительные глаза, порывистые движения и нос, пылающий, как куриный гребень: точно черная наседка, которая вот-вот клюнет.
— Верно ли, мосье Жуаньо, рассказывают насчет тетки Дэнь?
— А что такое? — уклончиво произносит Жуаньо.
Она виляет:
— Этой старухе, сколько ей может быть лет? Верно, уж семьдесят шесть, семьдесят семь?..
Жуаньо делает стойку: невозмутим, но готов броситься на любую дичь.
— С ее свищом и этой вонью, — уточняет мадам Бос, — понятно, что она тревожится за свое будущее! Не правда ли, Эмиль?
Бос выжидает время, чтоб вставить слово. Он откидывает немного голову и выливает ром себе в пасть.
Молчание.
Мадам Бос понимает, что надо приоткрыть карты.
— Говорят, будто она собирается продавать свою хибарку? И отдать деньги Керолям, чтобы поселиться у них пожизненно? Так ли это, мосье Жуаньо?
— Мне рассказывали какие-то штуки в этом вкусе, — подтверждает почтальон.
Бос бросает хриплым голосом:
— По-моему, это сестра священника состряпала.
— Ну так вот, — говорит мадам Бос с внезапной нежностью, — напрасно она так делает, эта бедная старушка Дэнь. Если в мыслях у нее помереть спокойно и чтобы ходили за ней до самого конца прилично, как принято у порядочных людей, так не к этому же церковному клопу, не к этой же дармоедке Керольше ей переезжать! — Она вытягивает шею, клюет носом и заключает: — Вот что я говорю.
— Возможно, — произносит Жуаньо таким тоном, каким сказал бы: «Понял».
Муж и жена обмениваются быстрым взглядом.
— А впрочем, — вздыхает мадам Бос, возвращаясь к своей работе, — людей не осчастливишь, когда сами они того не захотят… Не правда ли, Эмиль?
Жуаньо допивает ром, надевает сумку, свистит собак, но не убирает локтя со стойки.
Тогда Бос нагибается к нему:
— Послушай, Жуаньо. Ты меня знаешь. Я не могу сказать в точности, за сколько мы продадим ее, «виллу» старухи Дэнь. Но это так же верно, как то, что мы с тобой тут сидим: кто сумеет переубедить старуху, тот получит десять процентов, когда дело будет сделано.
— Ну-у, — с достоинством произносит Жуаньо, — для таких людей, как мы с тобой, не в этом суть, Эмиль. Если я могу оказать тебе тут услугу, я охотно это сделаю. — Он щурит еще больше хитрые свои глаза и добавляет вялым голосом: — А об остальном по-товарищески всегда договоримся.
Мужчины протягивают друг другу руку, точно скрепляя договор.
VI. Булочники Мерлавини. — Бакалейщица мадам Ксавье
Булочная и бакалейная расположены как будто бы друг против друга. Между тем, идя со стороны кафе, приходится поравняться сперва с булочной, а потом уж с бакалейной; поэтому, совершая объезд, Жуаньо — непроизвольно — к Мерлавиням всегда заходит раньше, чем к мадам Ксавье.
![Андре-Марсель Адамек - [Самая большая подводная лодка в мире]](/uploads/posts/books/127633/127633.jpg)