Исаак Башевис-Зингер - Сатана в Горае. Повесть о былых временах
Что-то непонятное творилось в мире. Нищие, бродяги скитались по стране и рассказывали, что в Чехии выпал каменный град, а в Турции во время дождя свалился с неба огромный змей и раздавил несколько городов, при этом погибло множество тех, кто ненавидел евреев. Водоносу из Щебрешина был голос с неба, а в Пулавах рыба выкрикивала молитвы, пока ее чистили для субботнего обеда. Много говорили о случаях, когда кто-то слышал голос, идущий прямо с горы Хорев[6]: «Вернитесь, дети-отступники!»[7] Один грешный лекарь, услышав эти слова три раза подряд, оставил семью, облачился в рубище и пустился в странствия. Стоило ему явиться в какой-нибудь город, он ложился там у дверей синагоги, и все, кто входил или выходил, должны были пинать его и плевать ему в лицо, а он при этом со слезами каялся в своих дурных поступках. Говорили также, что именно сейчас, когда всюду мучают и притесняют евреев, многие стали переходить в еврейскую веру. Все чаще бывало, что христианин тайно делал обрезание и принимал на себя бремя Торы, несмотря на жестокую кару правительства. Все это свидетельствовало о том, что длинной, темной ночи рабства приходит конец и близится время освобождения.
Но больше всего говорили о великом, святом человеке, которого зовут Саббатай-Цви. Несомненно, он тот, кого ждут уже семнадцать столетий, и скоро он должен раскрыться. Одни считали, что Саббатай-Цви — это Мессия из рода Иосифа, и, как написано в святых книгах, он будет убит. Другие утверждали, что Мессия из рода Иосифа — это человек по имени Аврум-Залмен, погибший смертью мученика в Тышовце, а Саббатай-Цви — Мессия из рода Давида[8]. Чего только о нем не рассказывали! Одни говорили, он живет во дворце в Иерусалиме, другие — что он уединился со своими учениками где-то в глубокой пещере. Одни думали, что он разъезжает на коне с шелковым седлом и перед ним всегда бегут пятьдесят рабов, а другие — что он постится от субботы до субботы и истязает свое тело. Кто бы ни приехал, все приносили разные вести. Турецкий еврей, добравшийся до Люблина, клялся, что Саббатай-Цви высок, как кедр, что он носит золотые и серебряные одежды, украшенные драгоценными камнями, и что на его лицо невозможно смотреть: так ярко оно сияет. А пришлый ешиботник проговорился, что Саббатай-Цви перессорился с раввинами и они за богохульство отлучили его от общины. Говорили также о девушке из Польши по имени Сура, которой удалось спастись от казаков. После этого в ней пробудился пророческий дар, она увидела, что станет женой Мессии, и вышла замуж за Саббатая-Цви. В то время как одни утверждали, что она богобоязненна и благочестива, другие судачили, что ей довелось побывать в веселом доме.
Реб Бинуш все это слышал, но помнил слова пророка «Безмолвствует в эту пору благоразумный»[9] и молчал. Все время, пока раввин жил в Люблине, он вел себя так, будто ничего не знает. Еще за много лет до резни реб Бинуш Ашкенази понял, что польские евреи идут неверным путем. Слишком любят копаться в тайном, слишком мало пьют из открытого источника Торы. Пятикнижие и святой язык забросили, в комментарии заглядывают редко. Глуповатые людишки путались в хитросплетениях Талмуда, на тысячу вопросов пытались дать один высосанный из пальца ответ, превращали учение в игру. Ничего толком не знающие юнцы брались изучать «Эц-Хаим»[10], «Сейфер-Разиэл»[11], «Зогар», рассуждали о творении Колесницы[12]. Мужья бросали жен и пускались по свету в поисках духовного очищения, мальчики, которым еще не исполнилось тринадцати, окунались в холодные миквы. Среди евреев развелось множество отшельников, проповедников и чудотворцев. Человек ясного ума, мыслитель, знаток «Мойре-Невухим»[13] и «Кузари»[14], реб Бинуш в душе считал учение Ари ворожбой и заклинаниями, чтобы не сказать кощунством. Еще до резни реб Бинуш следил у себя в Горае, чтобы «зараза», как он это про себя называл, не слишком распространялась. Каббалистические книги в деревянных переплетах он потихоньку уносил из ешивы и припрятывал дома. Он сам проводил уроки и требовал, чтобы ученики как следует усваивали пройденное, а не прыгали с пятого на десятое. Он заставлял их заучивать Пророков и Писания наизусть и даже разъяснял им древнееврейскую грамматику, хотя это считалось в Польше чуть ли не святотатством. Если бы так делал какой-нибудь молодой раввин, его прогнали бы из города палками, но к реб Бинушу Ашкенази относились с почтением. Те, кто постарше, крепкие хозяева, любившие спокойствие и здравый смысл, были согласны с реб Бинушем в том, что касалось «этих умников». Если молодой еврей начинал слишком задаваться и совать нос куда не следует, его могли и выпороть, а то и вовсе изгнать из синагоги, покуда он не приходил босиком и не обещал, что больше не будет считать себя умнее других. Иногда в Горае появлялся каббалист-чудотворец, который цедил вино из стены или исцелял больных, но реб Бинуш не позволял ему надолго задержаться в городе. Если он не уходил сам, его с позором прогоняли. Кое-кто роптал, недоброжелатели твердили, будто реб Бинуш не верит, что «Зогар» написал рабби Шимон бар Йохай. Случалось, кто-то вывешивал в синагоге листок с разными сплетнями о реб Бинуше, но раввин оставался тверд и повторял:
— Пока я жив, Горай не будет служить идолам!..
Обрушившиеся бедствия реб Бинуш воспринял как наказание за то, что евреи свернули с правильного пути. Он был уверен: как только несчастья закончатся, жизнь пойдет по-прежнему. Теперь же, увидев, что его ожидания не сбылись, раввин замкнулся в себе. Провидение направило судьбу мира в другую сторону. Реб Бинуш принял это с покорностью, но не мог понять, чего хотят на небесах, и совсем опустил руки. Каждый день приносил новые известия, все время разные, зачастую противоречивые. В еврейском народе начался раскол, даже величайшие умы не могли прийти к согласию. К тому же одна за другой вспыхивали эпидемии, и реб Бинуш вернулся из Люблина в Горай, в захолустное местечко, затерянное среди гор, полуразрушенное и отрезанное от всего мира. Здесь старик заперся в четырех стенах, как Ной в ковчеге, чтобы пережить недобрые времена. Лишь изредка реб Бинуш выходил за порог, оглядывался по сторонам, останавливал водоноса или мальчишку и спрашивал:
— Чем это кончится, а?.. Чего хочет Всевышний?..
Глава 4
ГОРАЙ ДО РЕЗНИ
Стояла глубокая осень. Уже неделю шел проливной дождь, а по ночам дул такой ветер, будто повесилось сразу семь ведьм. Вода заливала подвалы, размывала штукатурку на стенах, гасила огонь в печах. Деревья в лесу выворачивало с корнем. Где-то обрушился берег реки, и она вышла из берегов, затопила низины. Мельничные крылья поломались, и мука вздорожала. Несколько горайских богачей, которые уже успели сделать запасы на зиму, заперлись в своих домах и перестали ходить в синагогу, чтобы не видеть бедняков и не слышать их жалоб. Зажиточные хозяева дремали под пуховыми перинами, наслаждались вкусной горячей пищей, курили табак, вспоминали прошлые ярмарки и сумасбродных помещиков, соривших дукатами. Опасаясь грабителей, свет по ночам не зажигали, были готовы в любую минуту спрятать добро и бежать. А в бедных домах горшки были пусты, печи остыли. Дороги размыло, никто не приезжал в город. Лишь изредка забредал крестьянин с котомкой за плечами, ходил от одной лавки к другой, по щиколотку увязая в грязи. Долго колебался, продавая горстку муки. Женщины в огромных мужских сапогах и дырявых платках выползали к нему, как черви из земли, рвали у него котомку из рук, торговались, пока беззубые рты не синели от холода.
— Дорого, хозяин! — бормотали они, мешая еврейский язык с украинским. — Дорого, чтоб тебя черти взяли… Казни египетские на твою голову!..
В Горае было неспокойно. Маклер, который еще на Кущи отправился в деревню, до сих пор не вернулся, и поговаривали, что его убили за тридцать грошей, которые были у него с собой. Парень-перекупщик, ночевавший у мужика в амбаре, среди ночи услышал, как крестьянин точит топор, чтобы его убить, и спасся только чудом. Люди слабели, болели и умирали. Синагогальный служка Гринем ранним утром обходил местечко и дважды ударял деревянной колотушкой во все двери, давая знать, что нужно вылить воду из бочек[15] и собираться на похороны. Реб Бинуш пытался поддержать бедняков. Он распорядился, чтобы те, кто побогаче, отдавали им десятую часть хлеба и крупы, бобов, гороху, масла и дров. По вторникам старосты с мешками обходили дома, но нужда сделала людей скупыми, и они стали прятать пищу. Мяса не видели уже давно, весь скот пришлось распродать по дешевке: местный резник погиб, а новый в Горае так и не поселился. Не гонять же скотину за много миль в другой город, чтобы там зарезать.
Горай, старый еврейский город, было не узнать. Когда-то здесь шла спокойная, налаженная жизнь. Мастера и поденщики работали, купцы вели торговлю. Зятья получали в доме тестя пропитание и могли изучать Тору. Мальчики ходили в хедер, а к девочкам приходили учительницы. И за всем присматривали большие люди во главе с реб Элузером Бабадом. Стоило кому-то согрешить, как его тут же вызывали на суд к раввину. А если он не подчинялся решению суда, били палками или приковывали цепью к позорному столбу у синагоги. По четвергам и пятницам нуждающиеся ходили с сумой по домам. По субботам у каждого на столе были свежий хлеб и мясо, рыба и овощи. Для бедной невесты община собирала приданое, девушку выдавали за сироту или за вдовца, и семья не один год могла жить только за счет свадебных подарков. Потом муж начинал заниматься каким-нибудь ремеслом в городе или уезжал на заработки, получив от общины сопроводительное письмо. Не все, конечно, шло гладко. Бывало, муж с женой ссорились и ехали разводиться в Янов, ведь у реки в Горае было два названия, и не знали, какое из них писать в разводном письме. Случалось, человек уезжал и пропадал без вести, а его покинутая жена даже через много лет не могла выйти за другого, потому что никто не знал, умер или жив ее пропавший муж. Каждый раз перед Пейсахом вспыхивала ссора. Пшеницу для мацы община отдавала на откуп кому-нибудь из уважаемых людей, а он подмешивал в муку отруби. Все его проклинали, но через год происходило то же самое. На Симхас-Тойру в синагоге портных всегда случались драки, а погребальное братство напивалось и колотило посуду. Пару раз в год бывали эпидемии, и могильщик Мендл зарабатывал несколько злотых. Но ведь такое происходит всюду. С мужиками из окрестных деревень жили мирно, а в самом городе христиан почти не было: один следил за баней, другой выполнял по субботам разные поручения, да еще несколько жило на окраинных улочках за высокими заборами, чтобы не слишком бросаться в глаза. Правда, перед христианскими праздниками евреи продавали вино бочками.
