Михаил Старицкий - Зарница
— Не беспокойтесь, дворянские руки в иных случаях постоят за мужичьи.
— Будто бы? — прищурился он.
— Верно! — взглянула и Галя смело ему в глаза.
— Значит, мы с перцем?
— Не с перцем, а с щирым сердцем.
— Любопытно! — загадочно произнес он и отошел к больной.
С этого времени он иногда перекидывался с Галей то деловым словом, то остротой, на которую и она не оставалась никогда в долгу; эта перестрелка начинала даже ей нравиться, и когда ей удавалось тонко отпарировать удар, она была весьма счастлива.
— Что вам за охота здесь пачкаться? — задел он как-то ее. — Не барышнянское развлечение.
— Я не для развлечения здесь, а для приобретения знаний, — строго заметила Галя.
— А на кой вам черт такого рода знания?
— Для возможности быть полезной, не черту, конечно, а людям.
— То есть чтобы отбивать хлеб у этих голодных? — указал он на акушерок. — Истинно дворянское призвание!
— Простите, но это истинно мужицкая манера бросать оскорбление, не ведая обстоятельств! Во-первых, я, быть может, бескорыстно желаю народу служить…
— Тем сильнейшая конкуренция.
— Но тем больше дающая доступ для помощи истинно нуждающимся и больным… а во-вторых, я могу быть и сама из толпы голодных…
— А! Из разоренных дворян, лишенных средств на форейтора или на восьмое блюдо к жратве, тоскующих об утрате крепостного права…
— Да, из дворян, конечно, — вспылила она, — а не из чумазых, набрасывающихся на нас с завистливой злобой и жаждущих при первой возможности поехать в той же карете с форейтором.
— Ну, нет, — ядовито улыбнулся Васюк, — настоящий чумазый кареты не купит.
— Совершенно не цивилизованный, репаный — да, зато он сумеет выжать сок из своего селянина-собрата получше пана… А цивилизованный непременно заведет карету.
— По каким это законам социологии предполагаете вы, что идеалы образованного чумазого должны слиться с идеалами вашей маменьки?
— Законов социологии я не знаю, но едва ли порядочно затрагивать в споре третьих лиц! Вы матери моей не знаете, наконец, я с ней не живу… Я сама по себе.
Васюк саркастически поклонился ей, Галя не обратила на это внимания и продолжала с оскорбленным достоинством:
— Пора бы уже передовым людям, к которым несомненно вы себя причисляете, относиться к другим просто, как к людям, без предвзятых ненавистничеств…
"Гм! Она не без мозгов", — подумал Васюк и начал осматривать больных. Но, выходя из клиники, он вдруг небрежно спросил Галю:
— Где же вы квартируете?
Галя сообщила свой адрес, и он отошел мирно, пожавши ей крепко, дружески руку.
Галя, возвратясь домой, долго не могла потушить поднятого душевного волнения: ее возмущали наглые нападки этого злобного "выскочки", но вместе с тем и льстило ее самолюбию то, что она его срезала. Она принялась было за записки, но занятия в этот вечер не спорились: все почему-то стоял перед глазами этот воинственный Васюк, и ей хотелось доказать ему воочию, что она хотя и дворянка, а больше всего способна на всякие лишения и жертвы ради идеи.
Прошло несколько времени, как вдруг неожиданно, не постучав даже в дверь, появился в ее комнате Васюк.
— Вот я и тут, сердитая барышня, — сказал он весело. Галя смешалась, подала как-то неловко руку и бросилась приводить в порядок свой туалет.
— Чего вы всполошились, барышня? — улыбнулся он, разваливаясь в кресле. — Я ведь не паныч, не сумею даже оценить ваших оснащений — я из чумазых, чернорабочих.
— Ишь, все еще злится… — оправившись, присела и Галя.
— Ничуть, видите — даже пришел. Я люблю и сам называть все настоящими именами, а не деликатными псевдонимами: проще и яснее… Курить, конечно, можно?
— Сделайте одолжение, — Галя подвинула спички.
— А вот бы еще что, — закуривая папиросу, заявил неожиданно Васюк, — распорядитесь-ка, барышня, насчет бутылочки пива, мы разопьем ее и поболтаем.
— Сейчас, сейчас! — засуетилась Галя и послала горничную в пивную. Ей понравилась такая товарищеская бесцеремонность.
С этого времени Васюк начал заходить к Гале довольно часто и принялся за ее развитие. На столе у его воспитанницы появились и Спенсер, и Маркс, и "Азбука социальных наук".
Галя читала, читала, но усвоить себе многого не могла, а со многим не могла согласиться. Она чувствовала, что в ее голове произошел какой-то сумбур, в котором она не могла разобраться: старые вехи мышления были поломаны, выброшены из гнезд, а новых никто не давал.
О всех этих жгучих вопросах она часто спорила с Васюком за полночь. Эти споры их сближали невольно. Конечно, он бил ее своей эрудицией и хлесткими фразами, но она в душе сознавала, что правда была в стороне, что и Васюк, и она бродили вокруг да около и что ей не хватало знаний для уяснения верной дороги.
Все это подзадоривало ее к новым пытливым стремлениям.
Раз вечером пришел Васюк к Гале особенно чем-то взволнованный. Не поздоровавшись даже, он молча сел и начал курить папироску за папироской, уставившись в одну точку. Галя знала, что это случалось с ним, когда на него обрушивалась серьезная неприятность или когда настигала беда кого-либо из его друзей, а потому не только извинила ему грубость, но даже почувствовала прилив симпатии.
— Чем вы взволнованы? — спросила она его наконец тихим, ласковым голосом. — Случилось что-нибудь? — дотронулась она слегка до его руки. — Неприятность какая?
— Коля и Дикий заболели внезапно и взяты в больницу, — сказал он. — Простите, Галя, — поднял он свое бледное с сверкающим взглядом лицо, — пошлите за водкой, у вас ее, вероятно, нет, так пусть из ближайшего кабачка принесут мне косушку… вот деньги!
— Что вы! Не нужно, не нужно, я распоряжусь! — выскочила Галя в другую комнату и чрез минуту возвратилась с графинчиком и рюмкой.
— У хозяйки нашлась, еще настоянная на чем-то хорошем… хвалила… Вот только закуски нужно…
— Никаких закусок! — остановил Галю жестом Васюк. — Мне просто нужно защемить боль, вот как заливают водкой у скота раны.
Он налил рюмку и сразу ее выпил, а потом, перегодя немного, выпил еще две.
— Жалко, пропадут хлопцы… — несколько будто спокойнее, но давясь каждым словом, начал он снова. — Сильные верой, теплые душой… так и рвались на доброе дело и вот заболели! Дикий еще, быть может, выдержит: у того крепкая, мужицкая натура, а вот Коля хрупкий, да нежный, да сердечный… куда ему, бедному дворянчику!
— Да, может быть, ничего опасного и нет… и выпустят из больницы… а вы все так мрачно…
— Эх, нет! Знаем мы эти больницы! — махнул он рукой и выпил с ожесточением еще одну рюмку. — Они не выпускают легко своих жертв… То вы, незлобивая душа, на все привыкли смотреть благодушно, с христианским смирением и верить, что мир может обновиться любовью, подвигами отдельных добродетельных лиц… Нет, тысячу раз нет! Нужно изменить условия, тогда и вашим добродетелям будет больше места. Мир полон гадов и скорпионов, а и друг человечества не может на них смотреть без желчи, без злобы, и должен с ними бороться насмерть.
— Но вы же говорили, что гады эти и скорпионы от миазмов, — кротко возразила Галя, — так уничтожьте прежде миазмы, оздоровите воздух, допустите больше света, тепла, и гады исчезнут…
— Да поймите же, невинная голубица, что эта гнилятина, питаясь миазмами, сама их размножает, так что одиноким силам с вашим оздоровлением и не справиться…
Он хотел было снова налить себе рюмку, но потом раздумал и отставил графинчик:
— Уберите это, а то я напьюсь и толку никакого не выйдет. Теперь вот и в современных, настоящих войнах, этих омерзительных бойнях, побеждает не удаль, не мужество, а капитал…
— А все-таки современные войны по результатам менее губительны, чем прежние рукопашные: они по быстроте наносимого вреда хотя более ужасны, но зато скоротечны, и этот самый ужас есть лучший стимул для их уничтожения.
— Черта пухлого! — ударил по столу Васюк кулаком. — Ваша наука прислужится еще и создаст такую разрушительную силу, которой одна из воюющих сторон взорвет земной шар!
— Значит, прислужиться вашим! — ядовито заметила Галя. — Но я верю, что разумная борьба идет и будет идти в мире за жизнь, а не за смерть…
— Да, за жизнь, но насмерть! — взглянул строго на Галю Васюк и притих, и задумался.
— Нет, — начал он после длинной паузы более спокойным и глубоко убежденным тоном, — я сам не стою за разрушительные теории: они всегда поднимали темную силу и понижали общественную свободу… Конечно, бурный поток может увлечь и на нежелательный путь; но нашей задачей должна быть тоже, если хотите, просветительная деятельность, только направленная исключительно в лагерь обиженных и безоружных. Мы только выбираем для достижения блага кратчайшие, и хотя рискованные пути, а не блуждаем по окольным дорогам. Мы можем ошибаться в ближайших результатах, но не можем ошибаться в стремлениях; нас могут сметать со сцены и топтать под ногами, но уничтожить и искалечить нравственно — нет! Мы фанатики, пусть и так, но фанатизм есть результат глубокой, неизменчивой веры!
