Айрис Мердок - Алое и зеленое
Правда, за последние годы Эндрю, к своей радости, почти не виделся с более дальней родней, владевшей фермами в графствах Донегол и Клер. Франсис и ее отец Кристофер Беллмен, одно время жившие в Голуэе, теперь переехали в Сэндикоув, и Эндрю, несмотря на неоднократные советы матери, не испытывал желания объехать всех своих родственников. Вполне достаточно их жило в Дублине и поблизости от него, притом тех, с которыми Эндрю больше всего привык общаться. Даже та ветвь семьи, в которой было необходимо разобраться, чтобы уточнить его родственные отношения с Франсис, представляла немало сложностей. Его бабка с отцовской стороны, Дженет Селборн-Дойл, «редкая красавица», как всегда говорила о ней Хильда, была замужем дважды. Первым ее мужем был Джон Ричард Дюмэй, от какового брака родилось двое детей, Брайен и Миллисент. Старший из них, Брайен, еще будучи студентом колледжа Св. Троицы, принял католичество — в результате нервного расстройства, как всегда утверждали. Похоронив первого мужа, «редкая красавица» вышла замуж вторично — за Арнольда Чейс-Уайта, и единственным их отпрыском был Генри ЧейсУайт, отец Эндрю. Генри женился на Хильде Драмм, а Брайен Дюмэй еще раньше сочетался браком с некой Кэтлин Киннард, приходившейся Хильде родственницей по матери и вызвавшей целую бурю слез и возмущения, тотчас приняв вероисповедание мужа. Потом Миллисент Дюмэй вышла за брата Кэтлин, сэра Артура Киннарда, а его сестра Хэзер Киннард вышла за Кристофера Беллмена, отца Франсис. И миссис Беллмен, и сэр Артур Киннард умерли сравнительно молодыми, Эндрю их не помнил. У его дяди Брайена было два сына: Пат Дюмэй, на год старше Эндрю, и Кэтел Дюмэй, которому сейчас, по расчетам Эндрю, было лет тринадцать-четырнадцать. Дядя Брайен умер, когда Эндрю было пятнадцать лет, и тетя Кэтлин вызвала всеобщее удивление и немало пересудов, довольно скоро выйдя замуж за своего единоверца, тоже члена семьи, дядю Барнабаса, который, оказывается, уже давно был в нее влюблен. Этот брак остался бездетным.
Мать Эндрю с интересом следила за всеми делами своих ирландских родичей, особенно Киннардов, обладателей завидного особняка и еще более завидного титула, установивших еще при жизни Артурова отца некие критерии как пышности домашнего обихода, так и независимости суждений, вероятно, заронившие в Хильде недовольство ее стесненной лондонской жизнью и бесшабашным, хоть и уютным укладом родительского дома. Ей, безусловно, не давало покоя не только уверенное богатство Киннардов, но также их ирландская удаленность от мещанства «буржуазного»; мира. Хильду всю жизнь мучило подозрение, что родители ее не обладали хорошим вкусом.
Хотя Хильда толковала обо всем этом Эндрю, с тех пор как он себя помнил, он только недавно стал понимать ее позицию. Гораздо раньше, и очень болезненно, он почувствовал совсем иную, до странности глубокую тревогу отца, тоже связанную с Ирландией. Генри Чейс-Уайт был во власти какого-то семейного демона. Он любил своих родственников, особенно тетю Миллисент. Вся беда, как еще в детстве догадался Эндрю, — заключалась в Брайене, его сводном брате. Брайен. Дюмэй был несколькими годами старше Генри и совсем на него не похож. Дядя Брайен занимал какую-то должность в Ирландском банке, что представлялось само собой разумеющимся, но в жизнь племянника он вошел в образе идеального дядюшки для летних каникул. Эндрю помнил картину, всегда одну и ту же, в горах или на морском берегу: дядя Брайен идет впереди, перепрыгивая с камня на камень, за ним с громкими криками поспевают дети, а отец Эндрю, осторожно ступая, замыкает шествие. Эндрю было, вероятно, лет десять, когда он понял — с приливом покровительственной нежности, от которой точно сразу повзрослел, — что отец заранее ревнует, опасаясь, как бы Эндрю не предпочел ему дядю Брайена. Случилось это, когда все они купались в море, все, кроме отца, которому вода показалась слишком холодной и он остался посидеть на дюнах с книгой. После купания Эндрю подбежал к нему, но отец сказал непривычно резко: «Нечего тебе со мной делать. Ступай, ступай к дяде». С тех пор он немного охладел к дяде Брайену. Но только после дядиной смерти ему стало ясно, как привязан был отец к своему сводному брату, в котором, вероятно, видел что-то сильное, влекущее, не совсем понятное, отзывавшееся в нем самом дрожью стеснительности. Ту же стеснительность, ту же робкую, скрытную, неуверенную любовь Эндрю ощущал в отце и по отношению к себе; эта стена разделяла их до конца, и, когда отец умер, Эндрю было особенно больно от мысли, что тот, наверно, так и не почувствовал его любви.
В детстве Эндрю испытывал острый, тревожный интерес ко всем своим родственникам, но центром этого магнитного поля обычно оказывался его двоюродный брат Пат Дюмэй. Позднее Эндрю приходило в голову, что тревожное чувство, которое вызывал в нем Пат, сходно с тем, какое вызывал в его отце дядя Брайен, только Эндрю никогда не питал к Пату настоящей приязни. Скорее это было смутное, будоражащее любопытство. В свое время он не жалел усилий, чтобы утвердить себя в глазах кузена, и даже безумная затея с лошадьми, возымевшая столь серьезные последствия, конечно же, была попыткой свести счеты не столько с Франсис, сколько с Патом.
Пат, с детства прозванный «железным человеком» и без труда верховодивший во всех их играх и спортивных занятиях, никогда не дарил Эндрю особым вниманием. Ребенком Эндрю был невысок ростом, и нередко бывало, что его, снедаемого яростью, отправляли играть с мелюзгой; он и сейчас чувствовал, что кажется Пату моложе своих лет. Между ними никогда не было ни доверия, ни дружбы, хотя, когда они подросли, Эндрю пробовал сойтись с ним поближе. Пат, и вообщето неразговорчивый, в таких случаях замыкался в надменном молчании и делал вид, что просто не замечает Эндрю. Он удалялся спокойно, опустив глаза, словно обходя какое-то незначительное препятствие на своем пути. Взбунтовавшись, Эндрю иногда заявлял, что Пат «задается» и странно, что его еще мало за это изводят. А между тем на других, менее заинтересованных, чем Эндрю, грозная надменность Пата почему-то производила впечатление. Другие дети его побаивались — у него была тяжелая рука. Эндрю же, в сущности, никогда его не боялся. В детские годы ему, правда, внушало ужас вероисповедание Пата. Когда у него прибавилось ума и терпимости, ужас этот почти исчез, но в неотступном интересе к Пату по-прежнему была доля суеверного трепета, как перед чем-то первобытным и темным.
Младший брат, Кэтел, хоть и считался способнее Пата, занимал Эндрю гораздо меньше. В прошлом он только и делал, что старался отвязаться от Кэтела — тот на правах маленького вечно всем мешал. Братья, видимо, не ладили между собой. Эндрю подозревал, что тут кроется какая-то страстная ревность. С тех пор как Эндрю их помнил, Пату словно доставляло удовольствие тузить братишку, иногда так безжалостно, что страшно было смотреть. Ему крепко запомнился один случай, когда сам он, в то время мальчик лет тринадцати, полез в драку, спасая Кэтела от особенно жестокой расправы. Пат, в отместку подбивший ему глаз, получил тогда хорошую трепку от дяди Бранена — очевидно, за такое безобразное поведение. В Эндрю это происшествие каким-то образом усилило обреченное чувство связи с Патом, хотя тот, скорее всего, не придал ему ни малейшего значения.
С тех пор как он стал более или менее взрослым, а в особенности с тех пор, как он стал военным, Эндрю с облегчением ощущал, что его одержимость Ирландией понемногу ослабевает. Прекратились ежегодные летние поездки туда, и теперь мрачный мокрый остров как будто не таил в себе угрозы. Уже несколько лет Эндрю не был здесь и не видел никого из родных, кроме Франсис и Кристофера — те часто наезжали в Англию. За это время Пат Дюмэй прослушал курс права в Национальном университете и теперь работал в какой-то юридической конторе. Из отрывочных сведений, которые о нем доходили, Эндрю мог заключить, что в университете Пат не блистал; и сознание, что он все-таки оказался одареннее Пата, действовало как бальзам на и так уже затихающее чувство давнишнего соперничества. Его немного удивляло, что Пат до сих пор не пошел в армию. Хильда отзывалась об этом с неодобрением, она вообще недолюбливала Пата, смутно чувствуя в нем соперника своему сыну. Но для Эндрю этот неожиданный изъян в герое его детства отнюдь не был огорчительным, и, вслух опровергая насмешливые суждения матери, он втайне с ними соглашался.
Приятное чувство освобождения от Ирландии немного омрачила ни с чем не сообразная тревога, овладевшая им, когда он снова очутился здесь и особенно когда узнал, что мать намерена здесь поселиться. Онто рассчитывал скоро совсем распроститься с Ирландией. Он уже решил, хотя до поры держал это про себя, что при первой возможности увезет отсюда Франсис. В увозе Франсис ему виделась окончательная победа над прошлым. Его сердило, даже немного пугало, что полного разрыва с Ирландией не получается. Разум подсказывал ему, что пора наконец покончить с этим ребячеством. А между тем при мысли о завтрашнем визите к кузенам он чисто по-детски предвкушал, какое впечатление произведет на них его военная форма и усы, и вдобавок у него, непонятно почему, замирало сердце.
