Нагиб Махфуз - Вор и собаки
– Я слышу многое и поэтому не слышу почти ничего.
– В общем, я не хочу ничего от тебя скрывать. Поэтому и говорю прямо, что только сегодня вышел из тюрьмы.
Шейх медленно покачал головой и с сожалением произнес:
– Нет, ты не вышел из тюрьмы…
Саид улыбнулся. Все те же слова, из которых каждое имеет свой особый, таинственный смысл. И он сказал:
– Знай, владыка, нет тюрьмы страшнее той, что создана государством.
Шейх пристально поглядел на него своими чистыми глазами и пробормотал:
– Он говорит, что нет тюрьмы страшнее той, что создана государством…
Саид снова улыбнулся. Видно, не понять им друг друга. И все-таки не выдержал:
– А ты меня помнишь? Шейх равнодушно изрек:
– Довольствуйся всегда настоящим…
И хотя Саид был почти уверен, что старик его вспомнил, он не уступал:
– А покойного отца моего, Махрана?
– Да пребудет с ним милость Аллаха…
– Хорошее было время!
– Если можешь, скажи так и о настоящем… – Но…
– Да простит нас Аллах…
– Я говорю, что только сегодня вышел из тюрьмы… Шейх внезапно оживился.
– И когда его посадили на кол, он сказал с улыбкой: «Что посеешь, то и пожнешь».
Отец понимал тебя. Но как же ты должен меня осуждать, если даже твое доброе чувство ко мне оборачивается жестокостью? Ноги сами привели меня в этот мир ладана и душевной тоски, ибо что остается делать тому, кто одинок и у кого нет дома?
– Владыка,– сказал он,– от меня отказалась родная дочь…
– И в деяниях самых малых творений заключена тайна Его,– молвил со вздохом шейх.
– Вот я и сказал себе,– продолжал Саид,– «Если Всевышний сохранил шейха Гунеди на этом свете, я найду дверь его дома открытой».
– Но открылись ли тебе небесные двери? – спокойно возразил шейх.
– Для меня нет места здесь, на земле… родная дочь отказалась от меня…
– Как она схожа с тобой!..
– Почему, владыка?
– Тебе нужен кров, а не Истина.
Саид подпер голову рукой с набухшими венами.
– В минуту тоски отец всегда шел к тебе за помощью,– задумчиво произнес он.– И я подумал…
Не повышая голоса, шейх перебил его:
– Но тебе нужен только кров.
«А может, он меня так и не узнал?» – тревожно мелькнуло в голове. И он сказал:
– Нет, не только. Я хочу, чтобы Всевышний сжалился надо мной…
– И сказала Мариам: «Не стыдно ли тебе просить о жалости того, к кому ты безжалостен сам?» – нараспев протянул шейх.
Пустынную тишину внезапно нарушил рыдающий крик осла, и чей-то противный голос пропел: «Где ты, счастье мое, где удача?» Он вспомнил, как отец однажды поймал его на том, что он мурлыкал «Угадай-ка, угадай!» – и легонько его толкнул: «Разве подобает петь такое, когда мы идем к святому шейху?» Молясь, отец закрывал глаза, раскачивался из стороны в сторону, голосу него хрипел, по лицу струился пот. А ты сидел под чальмой, разглядывал при свете фонаря ряды молящихся, грыз плод домы[1] и чувствовал себя необъяснимо счастливым. Это было давно, еще до того, как ты отведал первые жгучие капли любви.
Шейх закрыл глаза. Казалось, он спит.
Все вокруг стало привычным, и даже не слышно было прежнего запаха ладана. И он подумал, что привычка – причина лени, скуки и смерти. Привычка повинна во всех но злоключениях – в том, что его предали, отвергли, что вся жизнь прожита напрасно.
– А моления бывают, как и раньше?
Он спросил только затем, чтобы вывести шейха из оцепенения. Но шейх молчал. И тогда он забеспокоился.
– Ты мне не рад?
Шейх открыл глаза.
– Ничтожен просящий, и просьба его ничтожна.
– Но ведь ты хозяин этого дома!
– Хозяин дома рад тебе, как и всякому другому,– мягко проговорил шейх.
Ободренный, Саид улыбнулся, но шейх продолжал:
– А я не хозяин…
Солнечный луч перебрался с циновки на стену, и Саид сказал:
– Все равно, этот дом теперь стал и моим, как был когда-то домом моего отца и домом всякого, кто шел сюда, и за это тебе, владыка, мое спасибо.
– «О Аллах, я не в силах отблагодарить тебя за твое добро. Возблагодари себя сам…»
– Но мне так нужно доброе слово…– с надеждой начал Саид.
– Не лги! – мягко упрекнул шейх.
Он опустил голову, отчего белая борода растеклась по груди, и ушел в свои мысли. Саид терпеливо ждал. Он отполз немного назад, прислонился спиной к полкам с книгами и принялся разглядывать шейха. До чего же все-таки красив! Потом ему надоело ждать, и он спросил:
– Может быть, тебе что-нибудь нужно?
Шейх, казалось, не слышал. Снова воцарилось молчание. Саид машинально следил взглядом за муравьями, которые легкой вереницей скользили по циновке. И тут вдруг шейх сказал:
– Возьми Коран и читай. Он смутился и принялся оправдываться:
– Но ведь я только сегодня из тюрьмы… Я не совершил омовения…
– Соверши его и читай…
– От меня отказалась родная дочь,– жалобно сказал Сайд.– Испугалась меня, словно черта. А еще раньше ее мать изменила мне…
– Соверши омовение и читай,– мягко, но настойчиво повторил шейх.
– Изменила мне с жалким негодяем, который учился у меня и, как собака, ждал моей подачки. Потребовала развод, пока я был в тюрьме, и вышла за него замуж!..
– Соверши омовение и читай!
– Все мои деньги,– упрямо продолжал Саид,– все имущество все он отнял. Большим человеком стал. Еще бы, теперь все бандиты в квартале – его люди…
– Соверши омовение и читай!
Саид нахмурился так, что на лбу проступили вены.
– Легавые не могли бы меня схватить. Я знаю, я сумел бы бежать, так уже бывало. Этот пес выдал меня. Сговорился с ней и выдал. И посыпались несчастья. Даже дочь и та от меня отказалась…
– Соверши омовение и читай! – укоризненно твердил шейх.– Читай: «Если любите Аллаха, повинуйтесь мне, и Он возлюбит вас», читай: «Я избрал тебя… » Повторяй: «Любовь есть согласие и покорность Его велениям, воздержание от того, что Он запрещает, довольство тем, что Он назначил и предопределил…»
Ты видишь перед собой отца. Он радостно качает головой и с улыбкой глядит на тебя, будто хочет сказать: «Слушай и учись!» Ты же норовишь улучить момент и влезть на пальму. И тебе хочется сбивать финики с дерева. А иногда ты начинаешь потихоньку подтягивать хору молящихся. И когда ты однажды возвращался домой в студенческое общежитие в Гизе, ты увидел ее. Она шла тебе навстречу с корзинкой в руках, красивая и желанная, тая в себе все райское блаженство и все муки ада, которые тебе суждено было изведать. Как это звучит стих, что особенно нравился тебе в молениях? «…Явился и светом озарил твой путь. И увидал ты месяц в небе и увидал любимый Лик». А солнце еще не зашло. Последняя золотая ниточка медленно тает в окошке. И впереди долгая ночь. Первая ночь на свободе. Один, наедине со своей свободой. И с шейхом, который витает в небесах и бормочет слова, непонятные тому, кто привык играть с огнем. Но ведь податься-то тебе больше некуда…
III
Просматривая газету «Захра», он увидел подпись Рауфа Альвана и с жадностью стал читать. Он не успел еще отойти далеко от дома шейха Али Гунеди, где провел ночь. Посмотрим, в какой чернильнице черпает Рауф Альван свое вдохновение! Женские моды, радиоприемники, ответ читательнице, которую бросил муж. Красивые слова, но где прежний Рауф Альван? Студенческое общежитие и удивительные дни прошлого. Сама энергия, казалось, воплотилась в этом студенте из провинции, который ходил в старой, поношенной одежде, но имел большое сердце. Рауф… Правдивое блестящее перо. Что же все-таки произошло? И в чем причина этих удивительных, прямо-таки загадочных превращений? Или, может, здесь тоже произошли события, подобные тем, что приключились в переулке Сайрафи, где остались Набавия, Илеш и маленькая девочка, отказавшаяся от родного отца? Я должен его увидеть. Шейх дал мне ночлег, но ведь мне нужны еще и деньги. Я должен начинать жизнь сначала, господин Альван. Ты так же мудр, как и шейх Али, ты – самое главное, что осталось у меня в этой жизни, в которой нет ничего прочного.
На площади Маариф он остановился перед зданием редакции «Захра». Грандиозно, ничего не скажешь. В такой дом не просто вломиться. И этот внушительный ряд автомобилей, застывших, как часовые, у мрачной стены. И глухой рокот ротационных машин, доносящийся из-за подвальных решеток, словно сонное бормотание какого-то огромного страшного существа. В общей толпе Саид вошел в здание. Подойдя к справочному бюро, хрипло спросил:
– К господину Рауфу Альвану как пройти?
Чиновник оглядел его и, видимо, остался недоволен: уж очень нагло смотрели эти узкие, с прищуром глаза. Сухо бросил:
– Четвертый этаж.
Он направился к лифту. Среди посетителей он странно выделялся своим голубым пиджаком и ботинками на каучуке. И потом: этот крупный нос с горбинкой и вызывающий, острый взгляд… В кабине лифта была девушка, и он снова со злобой вспомнил Набавию и Илеша… Ну погодите же! Доехал до четвертого этажа, быстро прошмыгнул мимо служителя в комнату секретаря. Просторная прямоугольная комната, перегородки из стекла, окно выходит на улицу. Никакой мебели. Секретарша по телефону убеждала кого-то, что господин Рауф Альван находится у главного редактора и будет не раньше чем часа через два. Неуютно чувствовать себя чужим. И все-таки он продолжал стоять с независимым видом и с откровенной бесцеремонностью разглядывал лица посетителей. А что с ними церемониться? Было время, когда он глядел на таких с одной мыслью – убивать всех вас надо! Но здесь встречаться с Рауфом он не станет. Совсем не подходящее место для встречи старых друзей. Да, видно, большим человеком стал Рауф. И комната эта ему под стать. А ведь раньше служил-то всего-навсего редактором в небольшой газетке «Назир» на улице Мухаммеда Али. Но зато была эта газета глашатаем свободы. Так каким же ты стал теперь, Рауф? Изменил ли ты мне, как Набавия? Откажешься ли от меня, как Сана? Не надо думать о дурном. Он твой друг и учитель, он обнаженный меч, защищающий свободу. Таким ты его знал, и таким он остался, несмотря на величие, внушающее невольный трепет, несмотря на свои странные статьи и изящную секретаршу. И если я не могу обнять его в этой крепости, что ж, я разыщу его адрес в телефонной книге…
