Уильям Голдинг - Чрезвычайный посол
Голова под покрывалом повернулась к брату, но тот стоял, беспомощно раскрыв рот и до боли стиснув пальцы. Наконец ее рука осторожно потянула покрывало вниз и открыла верхнюю часть лица. Женщина посмотрела на Императора, и голова ее качнулась, словно маковка на тонком стебельке.
Император смотрел ей в глаза, улыбаясь и хмурясь одновременно. Он не произнес ни слова, но безмолвная весть о его поведении уже понеслась. Занавеси раздвинулись, и на галерею торжественным шагом вышли три женщины. В сложенных чашей руках каждая несла пригоршню света; лица сияли, пальцы прозрачно розовели. Не отрывая взгляда от Евфросинии, Император легкими движениями руки принялся расставлять живые светильники по галерее. Один он поместил справа и чуть спереди от Евфросинии, другой установил сзади, отчего свет мгновенно заиграл и заискрился в ее волосах. Третий он придвигал слева все ближе и ближе, потом начал поднимать, пока тот не оказался так близко от лица Евфросинии, что локон затрепетал в струящемся тепле.
Император повернулся к Мамиллию — тот безмолвствовал. Лицо его было таким растерянным, словно он только что очнулся от глубокого сна. Неожиданно Евфросиния опустила руку и закрыла лицо — погас четвертый светильник. Меч в руке солдата дрогнул.
Император откинулся в кресле и сказал, обращаясь к Фаноклу:
— Ты привез с собой десятое чудо света.
Пот заливал лицо Фанокла. Со смущенным облегчением он посмотрел на модель корабля.
— Но я еще не объяснил, Цезарь…
Император махнул рукой.
— Успокойся. Тебе и твоей сестре здесь ничто не угрожает. Мамиллий, они будут нашими гостями.
Мамиллий перевел дыхание и посмотрел на Императора. Будто пытаясь освободиться от невидимых пут, он замотал головой из стороны в сторону. Решение Императора привело в действие механизм еще одного ритуала. Женщины выстроились так, чтобы осветить проход, через который вошла строгая домоправительница, всем своим видом выражая готовность поделиться изобильными наличными ресурсами. Она поклонилась Императору, Мамиллию, Евфросинии, взяла гречанку за руку и увела с собой. Занавеси сомкнулись, и галерея наконец потонула во мраке; только в открытом море, где около сетей кружились рыбачьи лодки, светились яркие огоньки. Мамиллий подошел к Фаноклу и заговорил срывающимся дискантом:
— Какой у нее голос? Как она говорит?
— Она говорит редко, Цезарь. Я не помню ее голоса.
— Люди возводили храмы в честь куда менее совершенной красоты.
— Она моя сестра!
Император пошевелился в кресле.
— Раз ты так беден, Фанокл, неужели тебе в голову никогда не приходила мысль поправить ваши дела выгодным браком?
Будто пойманный в западню, Фанокл дико озирался по сторонам.
— На какой женщине ты хотел бы меня женить, Цезарь?
В немыслимой тишине, последовавшей за вопросом, рассыпалась соловьиная трель. Разбуженная ею, взошла вечерняя звезда — она мерцала на темно-синем клочке неба, зажатом между черных теней можжевельника. Мамиллий вновь заговорил срывающимся голосом:
— Фанокл, у нее есть мечта?
Император тихо засмеялся:
— Сама красивая женщина и есть мечта.
— Она сладчайший в мире источник поэтического вдохновения.
— Красиво говоришь, Мамиллий, в коринфском стиле. Однако продолжай.
— Она женщина эпической простоты.
— Ну, теперь тебя хватит на двадцать четыре тома бессмертной скучищи.
— Не смейся надо мной.
— Я не смеюсь. Ты доставил мне большую радость. Фанокл, как тебе удалось сберечь такое чудо?
В сгустившейся темноте сбитый с толку Фанокл напряженно подыскивал слова.
— Что мне ответить, Цезарь? Она — сестра моя. Красота ее расцвела, как говорится, в одночасье.
Он помолчал, собираясь с мыслями. И вдруг его словно прорвало:
— Я не понимаю тебя, да и всех остальных тоже. Почему нас не оставляют в покое? Разве интимная жизнь людей имеет какое-нибудь значение, когда вокруг океан незыблемых взаимосвязей, которые необходимо исследовать!
В горле Фанокла что-то булькнуло, казалось, ему сейчас станет плохо. Но когда он снова заговорил, речь его потекла плавно, правда, ход мысли по-прежнему удивлял своей неожиданностью.
— Если выпустить камень из рук, он упадет.
Кресло под Императором скрипнуло.
— Я надеюсь, что мы понимаем тебя.
— Всякая субстанция вечно и неизменно связана с любой другой субстанцией. Человек, который понимает эти связи… вот тот господин…
— Мой внук, досточтимый Мамиллий.
— Досточтимый внук, хорошо ли ты знаешь юридические законы?
— Я римлянин.
По движению воздуха Мамиллий почувствовал, что Фанокл размахивает руками. Вглядевшись в темноту галереи, он с трудом различил смутные очертания жестикулирующей фигуры.
— Ну вот! Ты свободно ориентируешься в мире закона. А я легко себя чувствую в мире субстанций и сил, потому что признаю за вселенной разум не меньший, чем у законоведа. Подобно тому как ты, знающий закон, можешь добиться своего, имея дело со мной, который закона не знает, так и я могу не ждать милостей от вселенной, а взять их у нее.
— Слишком путано, — сказал Император. — Нелогично и очень самоуверенно. Скажи мне, Фанокл: когда ты говоришь такое, люди не называют тебя сумасшедшим?
Озадаченное лицо Фанокла поплыло во мраке вперед. Он помнил о модели корабля и боялся на нее наступить. Но перед самым его лицом вдруг тускло блеснуло лезвие меча. Фанокл неуклюже попятился.
Император повторил свои слова так, будто говорил их впервые:
— …называют тебя сумасшедшим?
— Называют, Цезарь. Потому я и… порвал все связи с библиотекой.
— Понимаю.
— Ты думаешь, я сумасшедший?
— Продолжай, послушаем дальше.
— Вселенная — это машина.
Мамиллий беспокойно зашевелился.
— Так ты колдун?
— Колдовства в природе нет.
— Твоя сестра — его живой пример и воплощение.
— Тогда она неподвластна законам природы.
— Очень может быть. А есть ли в твоей вселенной поэзия?
Измученный Фанокл повернулся к Императору.
— Вот все они так говорят, Цезарь. Поэзия, волшебство, религия…
Император усмехнулся:
— Будь осторожен, грек. Ты говоришь с великим понтификом.
Тень от пальца Фанокла метнулась к лицу Цезаря.
— Верит ли Цезарь в то, что вынужден делать великий понтифик?
— Я бы предпочел не отвечать на этот вопрос.
— Досточтимый Мамиллий, ты веришь в глубине души, что непредсказуемая и неподвластная разуму поэзия существует помимо твоих свитков?
— До чего же скучна твоя жизнь!
— Скучна?
Фанокл сделал полшага к Императору, вспомнил про меч и вовремя остановился.
— Моя жизнь проходит в постоянном изумлении.
Император отвечал ему спокойно и терпеливо:
— В таком случае обыкновенный император не в силах что-либо сделать для тебя. Ты счастливее Диогена в бочке. Единственное, что я могу, — не загораживать тебе солнце.[2]
— Но я разорен. Если ты мне не поможешь, меня ждет голодная смерть. А с твоей помощью я могу изменить мир.
— И мир станет лучше?
— Он сумасшедший, Цезарь.
— Это его право, Мамиллий. По своему опыту, Фанокл, я знаю, что перемены почти всегда к худшему. И тем не менее ради моего… ради твоей сестры я принимаю тебя как гостя. Будь краток. Чего ты хочешь?
Фаноклу строили козни. Десятое чудо света — это, конечно, корабль, а не сестра; людей он никогда не мог понять, но с помощью его корабля Император затмит Александра Македонского. Дальше Мамиллий не слушал, постукивая пальцем по колонне, он что-то забормотал себе под нос.
Пока Фанокл молол свой вздор, Император не шевельнулся и не проронил ни слова, он только позволил, чтобы от него на Фанокла повеяло холодком. Уж на что тот был толстокож, однако и он наконец запнулся и умолк.
Заговорил Мамиллий:
— «Красоты немое красноречье…»
— Я уже это слышал, — задумчиво произнес Император. — Кажется, Бион, но, может быть, и Мелеагр.
Фанокл закричал:
— Цезарь!
— Ах да. Твоя модель. Так чего ты хочешь?
— Прикажи принести свет.
На галерею все с той же ритуальной торжественностью возвратился один из живых светильников.
— Как называется твоя модель?
— У нее нет названия.
— Корабль без названия? Мамиллий, надо придумать.
— О боги, какая разница? Пусть будет «Амфитрита». — Мамиллий картинно зевнул. — С твоего позволения, дедушка, я хотел бы…
Император просиял улыбкой.
— Проследи, чтобы наши гости ни в чем не испытывали неудобств.
Мамиллий метнулся к выходу.
— Мамиллий!
— Что прикажешь, Цезарь?
— Мне больно видеть, как ты скучаешь.
Мамиллий остановился.
— Скучаю? Да… Скучаю. Доброй ночи, дедушка.
