Уильям Фолкнер - Солдатская награда
Шлюсс подумал и взял бутылку.
– Все в порядке, – доверительно сообщил Пехтура курсанту. – А я было решил, что он хочет оскорбить честь нашего мундира. Но это не так, а?
– Нет, нет, что вы! Никто так не уважает военных, как я. Верьте, я бы и сам пошел сражаться вместе с вами! Но кому-то надо было вести дела, пока ребята были на фронте. Разве неправда? – обратился он к курсанту Лоу.
– Не знаю! – со сдержанной неприязнью ответил тот. – Я сам и поработать не успел!
– Что ты, что ты! – упрекнул его Пехтура. – Не всем же повезло, не все такие молодые.
– В чем это мне повезло? – зло спросил курсант Лоу.
– А если не повезло – молчи, нам и своих забот хватает.
– Конечно! – торопливо подхватил Шлюсс. – У всех свои заботы. – Он слегка прихлебнул из бутылки, но Пехтура сказал:
– Да пейте же как следует.
– Нет, нет, спасибо, с меня хватит. Глаза у Пехтуры стали, как у змеи.
– Ну-ка, выпей! Хочешь, чтоб мы вызвали кондуктора и пожаловались, что ты у нас отнимаешь виски?
Тот сразу отдал ему бутылку, а он обернулся к другому штатскому:
– Чего это он чудит, а?
– Не надо, не надо! – сказал Шлюсс. – Слушайте, ребята, вы пейте, а мы за вами присмотрим.
Молчаливый штатский добавил:
– Как родные братья. И Пехтура сказал:
– Они думают, что мы хотим их отравить. Они, кажется, решили, что мы – немецкие шпионы.
– Да что вы, что вы! Я военных уважаю, как родную мать!
– Раз так – давай выпьем!
Шлюсс хлебнул из бутылки, передал ее второму. Тот тоже выпил, оба страшно вспотели.
– А он ничего не будет пить? – спросил молчаливый штатский, и Пехтура сочувственно посмотрел на второго солдата.
– Увы, мой бедный Хэнк! – вздохнул он. – Мой бедный друг, боюсь, что он окончательно погиб. Конец нашей долгой дружбе, господа.
Курсант Лоу пробормотал:
– Да, конечно! – Он ясно видел перед собой двух Хэнков.
А Пехтура продолжал:
– Взгляните на это доброе мужественное лицо. Мы вместе росли, вместе собирали цветики на цветущих лугах, мы с ним прославили батальон погонщиков мулов, мы с ним разорили Францию. И вот – взгляните, чем он стал! Хэнк! Неужто ты не узнаешь, чей это голос рыдает, неужели не чувствуешь нежную дружескую руку на своем лбу? Прошу вас, генерал, – он обернулся к курсанту Лоу, – будьте добры, позаботьтесь о его прахе. Я отряжу этих добрых незнакомцев в первую же кожевенную мастерскую, пусть закажут шлею для мулов, всю из цветов шиповника, а инициалы из незабудок.
Шлюсс, со слезами на глазах, попытался обнять Пехтуру.
– Будет, будет, смерть еще не разлука. Бодрись, друг. Выпей глоток, сразу станет легче.
– Что верно, то верно, – сказал тот. – Все-таки у тебя доброе сердце, братец. А ну, подымайся по сигналу, ребята!
Шлюсс вытер ему лицо грязным, но надушенным платком, и они снова выпили. В розовом свете алкоголя и заката плыл мимо Нью-Йорк; поезд подошел к Буффало, и снова, горя огнем, они увидали вокзал. Бедный Хэнк уже мирно спал, склонясь на плевательницу.
Курсант Лоу и его сосед, похолодев от предчувствия, встали и подняли своих спутников. Шлюсс выразил некоторое нежелание выходить. Он сказал, не может быть, это не Буффало, в Буффало он бывал сто раз. Приятели держали его на весу и уверяли, что это оно самое и есть, а кондуктор, сердито взглянув на них, исчез. Лоу и Пехтура надели фуражки и вывели штатских в коридор.
– Слава Богу, что мой сын был слишком молод, чтоб попасть в солдаты, – сказала какая-то женщина, с трудом протискиваясь мимо них, а Лоу спросил Пехтуру:
– Слушай, а что с ним будет?
– С кем? – опросил тот, поддерживая Шлюсса.
– С тем, что остался. – И Лоу показал на спящего.
– А, с ним! Да бери его себе, если хочешь.
– Как, разве он не с тобой ехал?
На станции было шумно и дымно. За окнами спешили и суетились пассажиры и носильщики, и, двигаясь по коридору, Пехтура ответил:
– Кой черт, я его никогда в жизни не видел. Пусть проводник его выметет с мусором или оставит, пусть делает с ним что хочет.
Они наполовину тащили, наполовину несли обоих штатских, и хитрый, как черт, Пехтура провел их вдоль всего поезда и вывел через общий вагон. На перроне Шлюсс обнял его за шею.
– Слуш-шьте, братцы, – сказал он проникновенно, – фам-м-милю м-мою вы знаете, адрес знаете. Слуш-шьте, я в-вам докажу – Америка ценит ваш-ш подвиг. Наш флаг, развевайся на море и на су-у-ше! Слушьте, все, что мое – ваше, ничего не жаль для солдата! Солдат ты или не солдат-это б-без-з-раз-з-лично, я с тобой на все сто п-п-процентов. Я т-т-тебя люблю, ч-ч-честью клянусь!
– Верю! – сказал Пехтура, поддерживая его. Потом, увидев полисмена, повел своего спутника к нему.
За ним побрел Лоу, ведя второго, молчаливого, пассажира.
– Стой крепче, слышишь? – прошипел он ему, но у того глаза вдруг наполнились неизъяснимой грустью, как у больного пса. – Ладно, иди как можешь, – смягчившись, сказал Лоу, а Пехтура уже стоял перед полицейским и говорил ему:
– Ищете двух пьяных, сержант? Вот эти двое житья не давали всему поезду. Неужто нельзя дать солдатам спокойно ехать? То им сержанты житья не дают, то пьяные.
– Посмотрел бы я на того, кто рискнет тронуть солдата, – заметил полисмен. – Ну-ка, проходи!
– Да ведь это же опасные люди. Зачем вам жалованье платят, если вы не можете навести порядок?
– Сказано вам – проходите. В участок захотел, что ли?
– Вы делаете ошибку, сержант. Это же те, кого вы ищете.
Полисмен переспросил:
– Ищете? – и внимательно посмотрел на Пехтуру.
– Конечно. Разве вы не получили нашу телеграмму? Мы телеграфировали, чтоб вы встречали поезд.
– А-а, так это те, психи? А где тот, которого они пытались убить?
– Ну да, именно психи. Разве нормальный человек дойдет до такого состояния?
Полисмен посмотрел на всех четверых скучающим взглядом.
– Ладно, проходи. Все вы пьяны, как стелька. Проходите, иначе всех заберу.
– Прекрасно. Забирайте. Придется идти в участок, если нельзя иначе избавиться от этих психов.
– А где старший кондуктор поезда?
– Он с доктором перевязывает раненого.
– Слушай, что-то ты много себе позволяешь. Ты что – разыграть меня хочешь?
Пехтура поднял своего спутника.
– Стой как следует! – скомандовал он и встряхнул его. «Л-люблю, как брата», – забормотал тот. – Да вы на него посмотрите, – сказал он, – посмотрите на них, на обоих. А там, в вагоне, – потерпевший. Что ж, вы так и будете стоять, так ничего и не сделаете?
– Да я было подумал, что ты меня разыгрываешь. Значит, это они? – Полисмен поднял свисток. На свист прибежал второй полисмен. – Вот они, Эд. Постереги их, а я пойду выясню: там, в вагоне, убитый. Стойте тут, солдаты, поняли?
– Вполне, сержант, – согласился Пехтура. Тяжело топая, полисмен убежал, а он обратился к штатским: – Все в порядке, друзья. За вами пришли вестовые, они вас проводят на парад, сейчас он начнется. Вы идите с ними, а мы с этим вот офицером отправимся в вагон за проводником и кондуктором. Им тоже охота попасть на парад.
Шлюсс снова заключил его в объятия.
– Люблю, к-к-как бра-брата. Все мое – твое. Проси чего хочешь.
– Отлично, – сказал тот. – Присмотрите за ними, капитан, они совсем спятили. Ну, вот, идите с этим добрым дяденькой.
– Стой! – сказал полисмен. – Подождите-ка тут, вы, оба!
С поезда раздался крик, лицо кондуктора походило на раздутый орущий шар.
– Поглядеть бы, как он лопнет! – пробормотал Пехтура.
– За мной, слышишь?! – крикнул он Пехтуре и Лоу.
Он отходил все дальше, и Пехтура торопливо сказал Лоу:
– Пошли, генерал! Давай быстрее! Прощайте, друзья! Пошли, мальчик!
– Стой! – заорал полисмен, но, не обращая на него внимания, они побежали вдоль длинной платформы, пока там кричали и шумели.
В сумерках, за вокзалом, город вычертил резкие контуры на вечернем зимнем небе, и огни казались сверкающими птицами на недвижных золотых крыльях, колокольным звоном, застывшим на лету; под неправдоподобным, тающим волшебством красок проступала некрасивая серость.
В брюхе пусто, внутри зима, хотя где-то на свете есть весна, и с юга от нее веет забытой музыкой. И, охваченные волшебством внезапной перемены, они стояли, чуя весну в холодном воздухе, словно только что пришли в новый мир, чувствуя свою мизерность и веря, что впереди их ждет что-то новое и удивительное. Они стыдились этого чувства, и молчание стало невыносимым.
– Да, братец, – и Пехтура изо всей силы хлопнул курсанта Лоу по плечу,
– все-таки с этого парада мы с тобой дали деру, верно, а?
2
Кто полетел спасать миры,
И безутешен
С той поры?
Курсант!
Кто на свиданье не попал,
Пока командует капрал?
Курсант!
С набитыми животами и бутылкой виски, уютно приютившейся под мышкой у курсанта Лоу, сели они в другой поезд.
– А куда мы едем? – спросил Лоу. – Этот поезд не идет в Сан-Франциско.
