Шарль Нодье - Сказки здравомыслящего насмешника
Во всесилие цивилизации, особенно ее технической стороны, Нодье не верит и называет ее маской, парадной одеждой, скрывающей труп; он утверждает, что между внешним усовершенствованием социальных форм и подлинной жизнеспособностью рода нет ничего общего. Конечно, пишет Нодье, мне станут возражать и указывать на непрерывное движение цивилизации; на это я отвечу: я не хуже вас вижу, что она движется, но, в отличие от вас, твердо знаю, куда именно[31]. Впрочем, Нодье не питал иллюзий и касательно человеческого рода как такового.
В «Смеси», открывающей том под названием «Грезы», Нодье приводит одну из таких грез: «…я оказался среди нации, которая, по мнению всех путешественников, отличается кротостью, любезностью, остроумием и предрасположенностью к добру, ибо цивилизация ее, простодушная, юная и доверчивая, насчитывает, если верить местным жителям, не больше трех-четырех месяцев». «Благородные дикари» в лице своих наиболее мудрых представителей обсуждают следующий вопрос: «Стоит ли нам ныне, когда мы в высшей степени свободны, в высшей степени нравственны, в высшей степени усовершенствованны и, следовательно, в высшей степени добры, продолжать есть человеческое мясо». И далее оратор «медовым голосом филантропа» приводит множество аргументов «за»: во-первых, предки наши испокон веков ели человечину; во-вторых, она очень вкусна; в-третьих, эта полезная пища «поддерживает в наших женах и детях ту превосходную любезность и неподражаемую учтивость, которые обеспечивают нам превосходство над всеми прочими народами». Все это, по мнению оратора, с которым охотно соглашаются его соплеменники, дает «добрым дикарям» полное право есть человечину на «ежегодных пирах в честь праздника Согласия и Гуманности»[32]. Мрачная картинка дает весьма полное представление о том, что думал Нодье о человеческой природе, как нецивилизованной, так и «в высшей степени усовершенствованной».
А вот его мнение об устроенных людьми революциях: «Вы совершили революцию и отменили все моральные и политические устои общества! Отменили все законы! Отменили самые затаенные движения души, ее привязанности, верования и веру! Отменили троны и алтари, памятники и камни, неодушевленную материю и смерть, могилы и прах предков. Но вы не отменили эшафота, потому что ни единое человеческое чувство никогда не посещало, никогда не осеняло ваши дикарские революции! И вы еще смеете именовать себя просвещенными! И вы дерзаете предлагать себя в качестве образца усовершенствованной цивилизации? Осмелюсь спросить, в чем же она заключается, эта ваша цивилизация? Не в том ли отвратительном вампире, который оттачивает стальное лезвие, отрубающее головы? Вы самые настоящие варвары!»[33]
Вот этот глобальный пессимизм и неверие в то, что жизнь человечества может быть улучшена с помощью социальных реформ, с помощью просвещения или технического прогресса, отличает Нодье и от просветителей XVIII века, и от утопистов века XIX-го. С нынешним человеком, по убеждению Нодье, ничего хорошего произойти не может ни при каком политическом устройстве[34], — так радикально не мыслили ни предшественники Нодье, ни его современники. Правда, нельзя сказать, что Нодье вовсе не предлагает своим читателям никакой перспективы, однако ни реалистической, ни особо вдохновляющей эту перспективу назвать нельзя. Нодье, хотя и воюет с утопистами, сам показывает себя утопистом ничуть не меньшим, когда — правда, осторожно и без излишних подробностей — описывает в статье «О палингенезии человечества и о воскресении», завершающей том «Грез», того нового человека («человека понимающего»), которого Господь еще не создал, но непременно создаст (ибо, по убеждению Нодье, Творение еще не окончено). Новый этот человек, который придет на смену нынешнему («человеку думающему»), будет обладать немыслимыми способностями не только в умственном, но и в физическом плане — например, плавать в морях или летать по воздуху, поскольку легкие у него будут напоминать аэростат; здесь Нодье выступает достойным собратом Фурье, который предсказывал появление у человека третьей руки. А за человеком понимающим последует человек воскресший, который будет так неизъяснимо прекрасен, что Нодье даже не берется его никак охарактеризовать. Иными словами, Нодье и сам тоже отдает дань вере в «совершенствование», только в его концепции и совершенствование особое — неземное.
Визионерские статьи, собранные в томе «Грез», представляют собой прямое философское и публицистическое высказывание. Успеха оно не имело и иметь не могло; утопия должна быть привлекательной, а Нодье не сулил человечеству в его нынешнем виде ровно ничего приятного, а в качестве утешения преподносил вот что: «Промежуток, отделяющий думающее существо от существа понимающего, ничтожен: это просто-напросто смерть»[35]. Однако, высказывая свое отношение к прогрессу, совершенствованию и прочим модным теориям, Нодье и не стремился понравиться; напротив, он доводил свое расхождение с общепринятыми мнениями до намеренного эпатажа и как бы бросал вызов всем современникам[36].
Непосредственно на философские темы Нодье после 1832 года не писал, но своей концепции остался верен; просто прежнюю полемику с идеей бесконечного совершенствования он продолжил иными средствами.
В финале статьи «О некоторых явлениях, связанных со сном» (вошла в том «Грез») Нодье пишет о двух принципах, которым подчиняется общество: один связан с воображением, другой — с материальными условиями существования; жизнь любого общества есть не что иное, как борьба между этими двумя принципами. «Сто лет назад наши крестьяне читали легенды и волшебные сказки и верили в них; теперь с той же верой они читают газеты и прокламации. Они были безрассудны, а сделались глупы; вот и весь прогресс. Какое из этих состояний лучше? Об этом каждый может судить сам. Если же мне будет позволено высказать мое мнение, я скажу, что, поскольку у человека нет способа избежать подчинения своей двойственной природе, исключительное следование каждому из этих принципов невозможно. […] В стране, где абсолютную власть получит воображение, не будет положительного начала, а цивилизаций без положительного начала не существует. В стране, где положительный принцип восторжествует над всеми мнениями и даже над всеми заблуждениями — если в мире существует хоть одно мнение, не являющееся заблуждением, — в такой стране человеку не останется иного выхода, кроме как отринуть свое звание человека и бежать в леса, оглашая окрестности громогласным хохотом; ибо иного прощания подобное общество не заслуживает»[37].
Хотя в данном случае Нодье делает «уступку» положительному принципу и Скрепя сердце признает его относительную полезность, вообще-то эта самая положительная материальность была ему глубоко отвратительна. Ее достижения (паровые двигатели, железные дороги и проч.) вызывают у Нодье, своеобразного анти-Жюля Верна еще до всяких романов Жюля Верна, стойкую неприязнь; он убеждает современников: «То, что вы именуете прогрессом современного общества, отнюдь не исключает возвращения к варварству. Вы были варварами и останетесь ими, более того, вы превзойдете в варварстве своих предшественников, и время это уже не за горами; от прежних варваров вас будет отличать только одно — вы будете клясться цивилизацией и совершенствованием, а в устах варваров это звучит смешно»[38].
Что же остается? Если человечество движется не к светлому будущему, а к новому варварству, то, полагает Нодье, истинные ценности нужно искать там, где цивилизация исказила их в наименьшей степени: в фольклоре, в деревенских обычаях и провинциальных нравах, в преданиях «молодых» народов, которые стоят гораздо ближе к «золотому веку», чем народы «старые», уже много столетий вкушающие блага цивилизации и погрязшие, если можно так выразиться, в материальной «положительности». Поэтому Нодье в 1830-е годы выступает защитником народных легенд, региональных наречий, патриархальных деревенских нравов, старинной литературы (система взглядов, которую Жан Рише назвал регрессивной утопией)[39].
В XVIII веке во Франции уже был один мыслитель, и очень знаменитый, который превозносил первобытное состояние народа, еще не испорченное цивилизацией, — это, разумеется, Жан-Жак Руссо, к которому Нодье относился с большим пиететом. Однако если Руссо предлагал человечеству определенные политические решения (например, введение прямой демократии), Нодье, как уже было сказано, не верил вообще ни в какое земное разрешение конфликтов. Что отличает его не только от руссоистов, но и от современников-консерваторов, которые искали прибежища в традиционном католицизме или традиционном монархизме (от них Нодье был далек как идейно[40], так и биографически[41]). Все эти выходы принадлежат реальности. Но глобальный пессимизм Нодье не позволяет ему принять ни один из них. Единственной сферой, которая дает защиту от позитивной, материальной, технократической цивилизации, он признает фантазию, или сказку (для Нодье эти два понятия практически взаимозаменяемы[42]).
