Винцас Миколайтис-Путинас - В тени алтарей
Подлинным и главным начальником семинарии был ректор. Квартира его помещалась здесь же, рядом с комнатами семинаристов. Он внимательно следил за семинарской жизнью, ему представляли реляции о поведении учащихся и к нему обращались по каждому, более или менее важному вопросу: надо ли было пойти в город, повидаться с приезжавшими родителями и родственниками или вообще испросить на что-нибудь разрешение. В годы учения Васариса ректором семинарии был прелат Валешкевич — седой, высокий, статный человек в золотых очках. Он принадлежал к старому поколению и придерживался старых взглядов.
Хотя он и не был полонизатором в настоящем смысле этого слова, но все же не признавал молодой литовской культуры, издевался над новой «хвостатой»[8] письменностью, каунасскую «Драугию» считал bezbożnym pismem[9] и с семинаристами никогда не говорил по-литовски. Вообще-то он был хорошим, хоть и строгим начальником. Юноши боялись его, как огня. Заслышав издали громкий кашель и гмыкание, они разбегались сломя голову, лишь бы не попасться на глаза седому очкастому ректору. Иногда по вечерам, желая проверить, как занимаются семинаристы, он заглядывал к ним, но при этом так громко кашлял и хлопал дверьми, что все могли заранее подготовиться к его приходу.
Совсем иной человек был другой начальник семинарии инспектор Мазурковский, толстый, плешивый, широколицый, с неизменно слащавой набожной миной. Ни его доброте, ни благочестию семинаристы не верили. Он, крадучись, как лиса, проникал в комнаты и заставал их врасплох. Никто не видел и не слышал, как он входил, тем более, что квартира инспектора помещалась в том же коридоре, где были комнаты семинаристов. Мазурковский был истый поляк-мазур и ревностный поборник польских традиций в семинарии. Для более успешного осуществления своих планов он и сам изучил литовский язык и поощрял к тому же семинаристов-поляков, чтобы впоследствии можно было назначать их в литовские приходы, а литовцев посылать в польские. В те времена в епархии и в семинарии кипела ожесточенная борьба за права литовского языка в церкви. Отголоски этой борьбы доносились до семинаристов. И хотя ее пыл разжигал патриотические чувства, он вместе с тем и деморализовал юношей, потому что подрывал доверие к начальству и приучал их к конспирации.
Патриотический пыл, размышления о будущей деятельности и призвании священника указывали большинству воспитанников путь не к религиозным, а скорее к общественно-политическим идеалам. Семинарское начальство, не способное унять патриотические страсти и не умевшее проявить необходимые терпимость и беспристрастие, само стало одним из деморализующих начал.
Большое влияние на семинаристов оказывал их духовник. Он вместе с ними молился и соблюдал реколлекции, читал им проповеди и принимал исповеди. Духовник был единственным начальником, перед которым семинаристы не гнули спину, не корчили набожных мин и при встрече с ним не смущались и не терялись, потому что он не преподавал никаких предметов, не участвовал в заседаниях и ничем не мог повредить репутации и будущности семинаристов — его связывала тайна исповеди. За время пребывания Людаса Васариса в семинарии духовники менялись довольно часто, и никто не понимал, почему. Впрочем семинаристы и в этом видели следствие национальной борьбы, потому что в духовники обычно подбирали литовца, который мог бы исповедывать всех семинаристов. По прошествии многих лет Васарис с некоторым умилением вспоминал этих духовников. Все они были такими добрыми, милыми, сердечными людьми по сравнению с остальным напыщенным и грубым начальством! Кроме того, они были несколько наивны и не от мира сего, говорили монотонным голосом, и это усыпляюще действовало на медитациях. Почему-то ни у кого из них не было музыкального слуха, что доставляло немало затруднений органисту и хору во время песнопений.
Ксендзы-профессора не вмешивались в распорядок жизни семинаристов; они жили отдельно, и семинаристы мало знали об их жизни, а если подмечали кое-какие человеческие слабости, то не слишком возмущались и прощали их.
Но было у семинаристов и начальство из их же среды. Самого благонадежного слушателя последнего курса назначали деканом семинарии. Ему вменялось в обязанность наблюдать и регулировать семинарский быт. Он назначал, кому с кем и в какой комнате поселиться. Такие назначения — «транслокации» — производились дважды в год, при этом возникало много осложнений, так как они имели большое значение в жизни семинаристов. Понятно, что должность декана оспаривали и литовцы и поляки. Помимо прочих дел, декан ежевечерне должен был давать ректору отчет обо всем, случившемся за день.
Большую роль играл и церемониймейстер. На нем лежали заботы о всех торжествах, будь то в соборе или в семинарской часовне. Обычно в праздничных богослужениях участвовали диаконы, иподиаконы, церемониймейстер, туриферарий (кадильщик) и двое служек, которые шли впереди и несли по свече в большом подсвечнике. Эти свеченосцы всегда были из первокурсников. С непривычки им приходилось помучиться, пока они не усваивали, как надо обращаться со свечами: когда и какой рукой придержать свечу, когда опуститься на колено, когда поклониться и кому в какую сторону идти. Если священнодействовал епископ, то число сослужащих и прислуживающих было очень велико, а церемониал весьма сложен. Случалось, что ошибшегося прелат-официал тут же, с капитульского места, обзывал ослом либо лошадью. Бывали такие несчастливцы, которые никак не могли постичь этой премудрости, за что им доставалось и от товарищей и от начальства.
Один из семинаристов, обладающий хорошим голосом и умением играть на каком-нибудь инструменте, назначался регентом. Он должен был с помощью профессора пения обучать и вести семинарский хор, а за вечерней службой запевать антифоны и псалмы. Вообще вся хоровая часть церемоний и торжеств находилась в его ведении. Ведал он также и концертной частью при устройстве семинарских вечеров. Обязанности регента отнимали много времени, но зато освобождали от участия в церемониях и прислуживании.
Был в семинарии и свой органист, потому что среди множества учащихся всегда находилось несколько человек, игравших на фортепьяно, а они могли приноровиться и к органу. Был и аптекарь, так как иные до поступления в семинарию служили в аптеке или вкусили от фармацевтической науки. Из них обычно выходили приходские ксендзы-лекари, пользующиеся широкой известностью в деревнях и необычайным доверием у крестьянок. В семинарии они заведовали аптечкой и ухаживали за больными товарищами.
Второкурсники еженедельно, в порядке очереди, выполняли обязанности звонаря. В распоряжении «звонаря» были часы и колокол. Утром он поднимался раньше всех и целый день сигнализировал, что и когда следует делать.
Но особенно много значил для первокурсников их ближайший попечитель и начальник — формарий[10]. Он назначался из самых примерных и надежных семинаристов последнего курса, чаще всего уже посвященных в диаконы. Формарий должен был сойтись с первокурсниками, объяснить им устав, научить достойному поведению, чтению рубрицеля[11], а также прислуживанию за обедней, — словом, всему тому, что необходимо знать новичку-семинаристу! Помимо этого, формарий обязан был проверить, не затесался ли в их среду кто-либо чуждый духу семинарии, нет ли у кого из семинаристов дурных привычек и все ли проявляют необходимое рвение в исполнении своих обязанностей. Поэтому он жил в общей комнате с первокурсниками, в огромном «лабиринте», хотя эта комната была самой плохой и неудобной во всей семинарии. Каждую субботу формарий должен был рапортовать ректору обо всем замеченном им за неделю при общении с первокурсниками.
Сами первокурсники, конечно, ни для кого не были начальством, но и они должны были поочередно выполнять следующие обязанности: один по утрам вытирал пыль с парт в аудиториях, другой ежедневно прислуживал духовнику за обедней, третий мыл в спальне умывальник и следил за чистотой. Двое, подвязав белые передники, подавали блюда с кушаньями, которые доставлялись по специальному лифту из семинарской кухни, прозванной пеклом, прямо в трапезную. Они следили также за тем, чтобы семинаристы не стучали ногами и не гремели посудой, потому что за завтраком читалось священное писание, за обедом — еще какая-нибудь книга духовного содержания, а за ужином «Жития святых» Петра Скарги. Кроме того, тот, кто в часовне либо в аудитории сидел близко к двери, должен был отворять ее профессорам.
Так управлялась и жила эта маленькая община молодых людей Хотя иерархический строй требовал, чтобы каждый строго придерживался своего места и своих обязанностей, но он же поощрял и стремление к достижению более высокой ступени. Остаться на второй год на том же курсе в семинарии было куда позорней, чем в любом другом учебном заведении. А получить какое-нибудь незначительное повышение, или посвящение хотя бы в самый низший чин, означало не только божью милость, но и крупный шаг вперед.
