Эрих Ремарк - Станция на горизонте
— Какое счастье, что она не считает нужным перед каждой ставкой в него звонить, — заметил Кай.
— Не смейтесь. Мужчина напротив нее — бразилец и, насколько мне известно, владелец кофейных плантаций. Посмотрите — рядом с ним сидит маленькая черепаха. Он привез ее с собой. К сожалению, она, кажется, не переносит здешнюю пишу. Поэтому хозяин ежедневно получает для нее из Ниццы салат особого сорта. Прежде чем сделать ставку, он каждую фишку прикладывает к панцирю черепахи. Таким образом он недавно выиграл двести тысяч франков. В том числе и в той партии, в которой шесть раз вышло черное. Перед седьмой ставкой его соседка по столу нечаянно задела рукой черепаху, и та свалилась на пол. Ее хозяин сразу перестал играть и ушел. С этой минуты начало выигрывать красное. Час тому назад черепаха появилась опять, вероятно, вина с нее снята. Но ступайте-ка туда, где рулетка. Справа сидит принц Фиола. Он добился того, чтобы после полуночи за этим столом можно было делать очень высокие ставки.
Кай нашел свободное место и включился в игру. Она мало его занимала. Однако Фиола начал взвинчивать ставки, так что вскоре никто уже меньше тысячи франков поставить не мог.
Явился бразилец, посадил на стол свою черепаху и для начала поставил несколько номеров на оба цвета. Потом оказал предпочтение черному. Игра теперь шла быстрее. Голос крупье стал живее, он отчетливее чеканил свою стереотипную фразу, и удары следовали один за другим с более короткими промежутками.
Кай бездумно смотрел на большую, сработанную из индейского золота брошь американки, цена которой могла сравниться разве что с ее безвкусностью. Позади у него было четырнадцать часов пути, в ушах еще, не смолкая, звучал шум мотора — монотонный, певучий и усыпляющий.
Лишь через некоторое время он обнаружил, что все свои ставки проиграл. Он достал банкноты и положил их на игровое поле. Удивительное ощущение раздвоенности не покидало его, приводя в какое-то странное настроение. Он чувствовал себя легко и раскованно здесь, у рулеточного стола, перед людьми, у которых вся жизнь была сосредоточена сейчас в скупых движениях рук и лишь изредка дергалось веко, лезла вверх бровь, рука отрывалась от своего истинного поля деятельности — рулеточного стола — и поглаживала висок, лоб, волосы, какую-то секунду лихорадочным блеском сверкали глаза.
Однако надо всем и за всем этим стоял легкий монотонный гул; казалось, узорчатые панели стен утончались, делались прозрачными — в некоем причудливом смешении с настоящим Каю виделись пролетавшие мимо цепи гор и лесов, залитые солнцем вершины, пурпур заката на склонах, — пути-дороги, по которым сегодня промчал его ветер часов; но в то же время он замечал малейший поворот в игре и продолжал понтировать.
Он чувствовал себя чуть ли не богом в этом парении над двумя сферами, в пребывании здесь и одновременно где-то еще, оно примиряло его с памятью о многих горестных минутах, когда он остро ощущал свое человеческое бессилие, ведь в данный момент всегда присутствовало лишь что-то одно и невозможно было пребывать сразу на всех фронтах бытия.
Перед Каем росла куча фишек и кредиток. Они перекочевывали к нему от бразильца. Принц Фиола наблюдал за Каем и поставил теперь небольшую пачку банкнот на те же номера, что и он. Почти все остальные тоже последовали примеру Кая: безошибочным инстинктом завзятых игроков они чуяли серию удач. Только озлобленный бразилец сидел возле своей черепахи, сильнее и громче обычного постукивая фишками, по ее панцирю.
Кай с иронией сказал Бэрду:
— Похоже, ко мне питают большое доверие.
Бэрд не сводил глаз с уже завертевшегося колеса.
— Пожалуйста, не смотрите туда, пока шарик не остановится.
Кай засмеялся: «Но Бэрд…» — и отвернулся.
В ту же секунду шарик запрыгнул в лунку с цифрой «7» и остался там лежать.
Кай выиграл.
Бэрд сиял.
— Теперь вы должны перестать.
Но потом на его лице отразились все возможные оттенки изумления, ибо Кай поставил большую сумму опять-таки на семерку.
На него смотрели с удивлением: как он мог сделать такую ошибку, ведь если серия доведена до конца, никто ее не повторяет, а начинает понтировать заново. Никто, кроме Кая, на семерку больше не ставил. С некоторой долей лукавства обвел он взглядом окружающих и подумал: нет никакой разницы между ними и компанией вокруг графини Гест. Они всегда делают только то, что разумно и правильно, и это просто ужасно…
Кай проиграл. Интерес к игре у него пропал; он встал, чтобы закурить сигарету и пойти взглянуть на собаку, которую оставил в машине.
Принц Фиола последовал за ним и представился. Они решили пойти на террасу казино, там должен был играть креольский оркестр.
Ночь воздвиглась перед ними стеной из черного стекла. Однако позади отеля «Париж» ветерок, веявший с моря, претворял это стекло в черные шелковые флаги, ласковые южные флаги.
Перед зданием почты стояла машина Кая — глина под грязезащитными крыльями, оси заляпанные, покрытые пылью, пострадавшие от езды по горным и проселочным дорогам. Эта машина резко отличалась от длинного ряда припаркованных здесь же сверкающих лимузинов, блестевших лаком и никелем, — единственный низенький спортивный автомобиль, грязный и великолепный.
Фиола указал на него.
— Это моя машина, — пояснил Кай.
— Вы приехали сегодня? — спросил Фиола.
Кай кивнул.
— Три часа тому назад…
Они прошли было мимо машины, как на ее заднем сиденье вдруг что-то зашевелилось. Высунулась голова, и послышался жалобный лай. Кай рассмеялся:
— Фруте!
Одним прыжком собака выскочила из машины и подлетела к хозяину.
— Давайте зайдем в «Кафе де Пари» — собаке еще причитается ужин.
Кай выбрал среди холодных отбивных котлет, какие еще оставались, несколько лучших кусков и проследил, чтобы их дали собаке. Когда она облизывалась, наевшись, он жестом приказал ей идти в машину. Фруте послушно затрусила туда, но, прежде чем взобраться на сиденье, попробовала надуть хозяина. Она вздрогнула, будто услышала свист, и большими прыжками понеслась назад. Однако в последний момент у нее словно бы проснулась совесть, она нерешительно остановилась в нескольких шагах от Кая, опасливо склонив голову набок. Кай погрозил ей пальцем, она отвечала укоризненным лаем, еще с минуту упорствовала, потом, смирившись, повернула обратно к машине.
На террасе танцевали под открытым небом. Для этого между столиками был оставлен свободный квадрат. Оркестр едва можно было разглядеть за барьером музыкальной беседки, казалось, будто играет сам этот павильон. Над головой нависало небо, полное звезд.
Было слышно море. Моторная лодка проложила в воде пенную борозду. Далеко-далеко, на большом расстоянии от остальных, виднелся одинокий парус, ярко озаренный светом откуда-то снизу, из лодки. На темной поверхности воды он казался каким-то ненастоящим: резко выхваченный из тьмы, он бестревожно стоял там, словно светящийся сам по себе магнезитово-меловой утес.
Креолы умели так искусно импровизировать, что знакомая музыка в их исполнении, поражала своей новизной. Мелодии танго, какие они играли, были проникнуты глубокой грустью. Под них было хорошо танцевать,
Фиола смешивал себе мартини. Он приостановил свое занятие и сказал Каю:
— Вы только взгляните на эту женщину: как она держит голову, какая линия идет у нее от висков к щекам и подбородку. Поздно, она уже скрылась…
Через несколько минут волны музыки принесли женщину обратно. Она была запелената в парчу, и невозможно было определить, во что она одета — в платье или просто в кусок невероятно ловко задрапированной ткани. Узкие бедра начинались у нее очень высоко, на суставе играл отблеск света. Голову она слегка откинула назад, обнаженные плечи играли, сообщая трепет рукам. Все в ней было не вполне отчетливо — это и создавало волшебство.
Скудное освещение спасало от разочарования, которое могли бы принести более четкие контуры. Эта тающая в сумраке, уносящаяся вместе с музыкой женщина была в тот миг каким-то чудом.
— Как счастлив человек, когда его не слишком мучают метафоры и он наделен живой фантазией, — сказал Кай, — он способен тогда претворять подобные мгновенья в нечто почти романтическое. И насколько же ему лучше, чем тому мужчине, что танцует сейчас с этим парчовым созданьем. Он знает, любит ли она десерты, какое предпочитает вино и о чем охотней всего болтает. Для него это женщина, возможно, любимая женщина, а для нас она, — он взглянул на бокал Фиолы, — я вижу, вы уже выпили свой мартини, поэтому я могу выразиться более точно: для нас она символ вдохновения. Это почти вершина того, чего можно желать.
Фиола задумался.
— Может быть. Такие встречи где-то на периферии чувств полны особой прелести. Почему вы считаете, что каждый шаг поближе приносит разочарование?
