KnigaRead.com/
KnigaRead.com » Проза » Классическая проза » Роберт Уоррен - Вся королевская рать

Роберт Уоррен - Вся королевская рать

На нашем сайте KnigaRead.com Вы можете абсолютно бесплатно читать книгу онлайн Роберт Уоррен, "Вся королевская рать" бесплатно, без регистрации.
Перейти на страницу:

– Я могу прожить всю жизнь и не вспомнить о них, – ответил я. Тут я заметил, что она тихонько покачивает головой из стороны в сторону, что глаза у нее стали совсем темными и чересчур блестят и что она прикусила нижнюю губу. Я снял ее руку со своей, положил на скатерть и накрыл ладонью. – Прости, я жалею, что затеял этот разговор, – сказал я.

– Нет, Джек, – отозвалась она, – ты не жалеешь. Нет. Ты никогда ни о чем не жалеешь. И ничему не радуешься. Ты просто… ох, не знаю кто.

– Я жалею, – сказал я.

– Нет, тебе только кажется, что жалеешь. Или радуешься. А на самом деле – нет.

– Если тебе кажется, что ты жалеешь, какой дьявол имеет право говорить тебе, что это не так? – возразил я, ибо, как известно, я был тогда твердокаменным Идеалистом и не собирался устраивать плебисцит о том, жалею я или нет.

– Это правильно, на словах, – сказала она. – И все равно неправильно. Я не знаю почему… Нет, знаю – если ты никогда этого не испытывал, откуда ты можешь знать теперь, жалеешь ты или нет, радуешься или не радуешься?

– Хорошо, – ответил я, – скажем так: что-то во мне происходит, и мне угодно называть это сожалением.

– Сказать так ты можешь, но тебе это неизвестно. – И, вырвав руку из-под моей, она добавила: – Ну да, ты начинаешь жалеть, или радоваться, или еще что-нибудь, но этим все и кончается.

– Ты хочешь сказать – как зеленое яблочко, в котором завелся червяк, и оно падает, не успев созреть?

Она засмеялась и ответила:

– Да, зеленое яблочко, которое зачервивело.

– Ладно, – сказал я, – вот тебе зеленое яблочко с червяком – я сожалею.

Я жалел – или испытывал то, что в моем лексиконе называется сожалением. Я жалел, что испортил вечер. Но внутренняя честность подсказывала мне, что тут почти нечего было портить.

Я больше не приглашал ее обедать – по крайней мере пока я был без работы и предавался сну. Я уже отыскал Адама и послушал, как он играет на рояле. Я уже посидел за тарелкой макарон и красным вином и посмотрел на Анну Стентон. И, поддавшись ее уговорам, я отправился в трущобы и повидал старика – не очень высокого, когда-то плотного старика, чьи волосы стали седыми, лицо в очках, сидевших на кончике носа, обвисло пухлыми серыми складками, а плечи, усохшие и засыпанные перхотью, опустились под тяжестью самостоятельно существующего аккуратного животика, который торчал над поясом мешковатых штанов, распирая черный пиджак. И во всех трех случаях я нашел то, что ожидал найти, ибо жизнь их сложилась и никаких изменений не могло произойти в том, что сложилось. Я погружался в сон, как в воду, и они вновь мелькнули перед моими глазами, как, по рассказам, мелькает прошлое перед глазами утопающего.

Что же, теперь я мог вернуться ко сну. Во всяком случае, пока не кончатся деньги. Я мог стать Рипом Ван Винклем. Только, на мой взгляд, про него рассказали неправду. Вы засыпаете на долгое время, а когда просыпаетесь, оказывается, что все на свете осталось по-прежнему. Сколько бы вы ни проспали, ничто не меняется.

Но спал я недолго. Я нашел работу. Вернее, работа меня нашла. Однажды утром меня разбудил телефонный звонок. Это была Сэди Берк, и она сказала:

– Приезжайте сюда, в Капитолий, к десяти. Хозяин хочет вас видеть.

– Кто? – сказал я.

– Хозяин, – ответила она, – Вилли Старк, губернатор Старк. Вы что, газет не читаете?

– Нет, но мне говорили что-то в парикмахерской.

– Правильно говорили. Хозяин просил вас приехать к десяти. – Она повесила трубку.

«Да, – сказал я себе, – возможно, кое-что и меняется, пока ты спишь». Но в душе я в это не верил, не верил даже тогда, когда входил в большой кабинет, обшитый черными дубовыми панелями, и шагал по длинному красному ковру под взглядами бородатых стариков, смотревших на меня с настоящих портретов маслом, – к человеку, который не был ни старым, ни бородатым, но сидел за столом спиной к высоким окнам и встал при моем приближении. «Черт, – подумал я, – это ведь просто Вилли».

Это был просто Вилли, хоть и одетый не в ту деревенскую синюю диагональ, которой он щеголял в Антоне. Но и новое было надето кое-как: пуговица на воротничке расстегнута, узел галстука сбился на сторону. Волосы свисали на лоб, как всегда. Сначала мне показалось, что мясистые губы сжаты плотнее обычного, но, прежде чем я успел в этом убедиться, он с улыбкой вышел из-за стола. И тогда я опять решил, что передо мной просто Вилли.

Он протянул руку и сказал:

– Привет, Джек.

– Поздравляю, – сказал я.

– Я слышал, тебя выгнали?

– Ты ослышался, – сказали. – Я сам ушел.

– Молодец, – сказал он, – когда я рассчитаюсь с этой конторой, она не то что тебе – негру не сможет платить, который плевательницы чистит.

– Не возражаю.

– Хочешь работать? – спросил он.

– Готов выслушать предложение.

– Три сотни в месяц, – сказал он, – плюс дорожные расходы. Если придется ездить.

– На кого я работаю? На штат?

– Нет. На меня.

– Похоже, что ты будешь работать на меня. Губернатор получает всего пять тысяч в год.

– Ладно, – сказал он и рассмеялся. – Значит, я буду работать на тебя.

Тут я вспомнил, что он неплохо преуспел на адвокатском поприще.

– Попробуем, – сказал я.

– Прекрасно, – сказал он. – Люси хочет тебя видеть. Завтра вечером приходи обедать.

– Куда, в резиденцию?

– А куда же еще, черт возьми? На турбазу? В меблированные комнаты? Конечно, в резиденцию.

Да, в резиденцию. Он будет обходиться со мной, как в старое время, приведет к себе обедать и познакомит с хорошенькой женщиной и румяным ребенком.

– Мы совсем заблудились в этом сарае, – говорил он, – Люси, Том и я.

– Что я должен делать? – спросил я.

– Кушать, – сказал он. – Прийти в полседьмого и как следует покушать. Позвони Люси и скажи ей, чего ты хочешь на обед.

– Я спрашиваю: что я должен делать на работе?

– Понятия не имею, – ответил он. – Что-нибудь подвернется.

Тут он был прав.

3

Когда я приезжал домой и встречался с матерью, каждый раз происходило одно и то же. Я удивлялся, что это происходит, хотя заранее знал, что произойдет. Я приезжал домой с твердым убеждением, что я ей совершенно безразличен, что я – лишь один из мужчин, которых она хочет иметь около себя, ибо она была из той породы женщин, которые хотят, чтобы около них вились мужчины и плясали под их дудку. Но стоило мне ее увидеть, как я обо всем этом забывал. Иногда забывал, еще и не успев ее увидеть. Так или иначе, забыв, я удивлялся, почему мы не можем с ней ужиться. Я удивлялся, хотя прекрасно знал, что произойдет, знал, что сцена, в которой я должен выступить, и слова, которые я произнесу, – все это уже было и будет, что сейчас я шагну в просторную, высокую белую прихожую с полом, отсвечивающим, как темный лед, и в дальнем конце ее, в дверях комнаты, освещенной неверными отблесками камина, появится моя мать и улыбнется невинно-радостной улыбкой, как девочка. Она пойдет мне навстречу, дробно и нетерпеливо постукивая каблуками, смеясь торопливым горловым смехом, подойдет, прищипнет большими и указательными пальцами борта моего пиджака – по-детски слабым и в то же время требовательным жестом – и поднимет ко мне лицо, слегка наклонив его набок, чтобы я мог запечатлеть на нем положенный поцелуй. Щека ее будет твердой и гладкой, прохладной; я вдохну запах ее любимых духов, увижу аккуратно выщипанную линию брови, тонкую сетку морщин на коричневатых веках и в углу быстро мигающего голубого глаза. Глаз, блестящий и чуть-чуть выпуклый, будет смотреть на что-то за моей спиной.

Так бывало каждый раз: когда я возвращался из школы, когда я возвращался из летних походов, когда я возвращался из университета, когда я приезжал в отпуск, – и так же точно было в тот дождливый день на пороге весны 1933 года, когда я вернулся домой после долгого отсутствия. С последнего моего приезда прошло месяцев шесть или восемь. Тогда мы поссорились из-за того, что я работаю у губернатора Старка. Рано или поздно мы ссорились всякий раз, а в последние два с половиной года, с тех пор, как я начал работать у Вилли, все ссоры в конечном счете сводились именно к этому предмету. Даже если не упоминалось его имя, тень его все время стояла у нас за плечами. Впрочем, и неважно, что было поводом для ссоры. Над нами стояла другая тень, длиннее и сумрачнее тени Старка. Но я всегда возвращался – вернулся и на этот раз. Что-то помимо воли тянуло меня домой. И всегда казалось, будто начинаешь с чистой страницы, отметаешь все, что на самом деле нельзя отмести.

– Оставь чемоданы в машине, – сказала она, – их принесут. – И повела меня к открытой двери гостиной, где горел камин, и через всю гостиную к длинной кушетке. На стеклянном столике я увидел вазу со льдом, сифон содовой и бутылку шотландского виски; на них играли отблески камина.

– Садись, – сказала она, – сядь, мальчик, – и пальцами правой руки прикоснулась к моей груди, как бы толкая. Толчка почти не было, я не потерял равновесия, но все же сел и откинулся на кушетке. Она налила мне стакан и чуть-чуть плеснула себе, из вежливости, потому что пила мало. Протянув мне стакан, она опять засмеялась быстрым горловым смехом.

Перейти на страницу:
Прокомментировать
Подтвердите что вы не робот:*