Жорж Санд - Нанон
Чтобы рассеять недоверие конвойных, я зашла в гостиницу. Скоро появились и те двое, ведя незнакомого мне пожилого господина, старуху, арестованную на моих глазах в Лиможе, и молодого человека, на которого я даже не взглянула — боялась выдать себя; впрочем, мне не нужно было глядеть, я и без того знала, что это Эмильен. Чтобы он, в свою очередь, не узнал меня, я отвернулась к камину. Я слышала, как перед ним и его спутниками поставили тарелки с едой, но так и не поняла, поели они или нет, потому что между собой несчастные не разговаривали. Овладев собой и уверившись, что конвойные забыли обо мне, я повернулась и посмотрела на Эмильена. Он был очень бледен, утомлен, но так спокоен, словно ехал куда-то по собственным делам. Я воспрянула духом, но поскольку, узнав меня, он мог показать, что мы знакомы, я предпочла проспать и эту ночь под открытым небом, а не в гостинице, где столько мужланов с ухмылкой поглядывало на меня.
Я перешла проезжую дорогу и в полной тьме довольно долго шла по полю. Хлеб уже убрали, и всюду высились скирды, где можно было, не привлекая внимания, отлично устроиться на ночлег. Здесь я уже не чувствовала страха. Решив вернуться в монастырь и там тщательно обдумать свои дальнейшие действия, я поднялась до света и проселком, прямо идущим через Бона и Шеперай, пустилась в обратный путь. Заплутаться было невозможно. На карте я видела, что монастырь находится на равном расстоянии от Лиможа и Аржантона. Вечером следующего дня я благополучно добралась до своих.
XIV
Я рассказала о своих злоключениях приору, умоляя его держаться в тени, не напоминать о себе, притвориться покойником, как говорил господин Костежу, постараться, чтобы о нем забыли. Уж лучше смотреть сложа руки на разор и бесчинства в поместье, чем заводить себе врагов. Приор и не подумал послушаться моих предостережений, напротив, сказал, что никого на свете не боится и что, покуда жив, будет честно исполнять долг перед своим хозяином. Он всегда всем твердил об осторожности, да и сам, особенно в беседах о политике, старался не болтать лишнего, но в глубине души был человек очень смелый и отважно разгонял охотников на чужое добро, совсем как в бытность экономом монастырской общины. Бесстрашие вошло у него в привычку, и поэтому крестьяне не позволяли себе злобных выходок по отношению к нему. Ведь человека, пугливо пасующего перед ними, они презирают, к справедливости же, по крайней мере в теории, относятся с уважением.
Перебрав в голове множество планов, я остановилась на том, который обдумала еще во время моего путешествия. Поскольку Дюмон хорошо знал здешние места и дороги, я спросила, не хочет ли он совместно со мной осуществить опасную затею, и в ответ старик упрекнул меня за то, что я прежде не посвятила его в свой план, который он теперь полностью одобрил. В ближайшей деревеньке Дюмон купил осла и материи, из которой я за несколько ночей смастерила себе мужское платье. Взяла с собой белья, кой-какие товары для обмена, одежду для Дюмона и, главным образом, для Эмильена, который, наверно, совсем обносился. Оставалось лишь раздобыть денег. У приора, как, верно, помнит читатель, были скромные сбережения, и он открыл нам свой кошелек. И хотя он предлагал мне все свои деньги, я ограничилась небольшой суммой. Очень прижимистый в мелочах, приор был щедр в делах серьезных. Пока я готовилась к отъезду, Дюмон, следуя моим указаниям, отправился вперед, чтобы незаметно осмотреть ту самую деревню Креван, о которой я постоянно думала, считая ее самым ближним и надежным убежищем для нас. Устроить побег Эмильена составляло полдела — следовало обезопасить себя от погони, слежки, доносов, а спастись от них мы могли лишь в диком, безлюдном месте, которого в наших окрестностях и в помине не было. К тому же Памфил великолепно знал наши места.
Вернувшись в монастырь, Дюмон сказал, что более пустынный и глухой уголок действительно трудно сыскать и что он уже снял за гроши развалившуюся хижину, стоящую совсем на отшибе — отличное убежище для Эмильена. До Кревана от нас было рукой подать, каких-нибудь десять — двенадцать часов пешим ходом. Правда, Дюмон сетовал на то, что о хлебе придется забыть, а о вине и подавно, но при известной сноровке можно не умереть с голоду. И вот через неделю после возвращения я, коротко подстриженная, в мужском платье и с крепкой палкой в руке, ночью пустилась снова в путь. Дюмон уже давно отращивал волосы и бороду, и теперь никто не признал бы в нем старого слугу из аристократического дома. Несколько месяцев назад он бросил пить, был очень осмотрителен, разумен и смел. Ослик, навьюченный нашей поклажей в соломенной обертке, трусил перед нами резвой рысцой и, поскольку наш узел был не слишком тяжел, мог при случае подвезти того из нас, кто очень устанет или заболеет.
Сделав привал в Шатлю, мы прошли днем еще десять лье и заночевали в Шатре — небольшом городке, где было три тысячи жителей и где от террора, по счастью, было больше шума, чем дела. Правда, кое-кто из демократов произносил громкие речи, но обыватели, боясь друг друга, никого не трогали.
Я обратила внимание Дюмона на то, что они гораздо радушнее и добрее, чем жители других городов. Он показал мне по дороге ту гористую местность, где нам предстояло жить, и мне показалось, что Берри и в самом деле не так захвачен революцией, как Лимож и Аржантон, через которые пролегала дорога на Париж.
В ту пору между Шатром и Шатору не было дороги в нынешнем смысле слова. Поэтому добирались мы по берегу Эндра красивыми тенистыми тропками, которые зимой, вероятно, были непроходимы. Затем нам пришлось идти по огромной пустоши, где дорожки пересекались так путано, что мы едва не заблудились, пока наконец не попали в Шатору. Местность там плоская и довольно тоскливая, а люди были более насторожены и встревожены — недаром через Шатору шла дорога на Париж.
Дюмона понемножку знали всюду, но знали за истинного патриота. К тому же у него было свидетельство о благонадежности. Что до меня, то в двух милях от монастыря я никому не была известна, точно приехала из Америки. Я выдавала себя за племянника Дюмона, и он звал меня Люкасом.
Старик сразу же стал подыскивать нам пристанище и от всех отказывался якобы из-за дороговизны, пока наконец не снял квартиру в двух шагах от тюрьмы. Жилище было очень нищенское, но мы радовались, ибо нашли то, что хотели. Оно состояло всего из одной комнаты, и по нашей просьбе хозяева сдали нам небольшой чердак: мы сказали, что нам нужна мастерская для плетения соломенных циновок и корзин. На чердаке я и устроилась, считая, что там меня никто не увидит и не потревожит.
Мое решение как можно реже появляться на людях Дюмон одобрил, на следующий же день закупил необходимые материалы, и мы принялись за работу. Дюмон был сыном корзинщика и не забыл когда-то хорошо знакомого ему ремесла. Я усвоила его быстро, и вскоре у нас появился товар на продажу — бездельничать мы не имели права, так как должны были чем-то объяснить свое пребывание в городе. Изредка Дюмону встречались знакомые, которые немного изумлялись, с чего это слуга маркиза де Франквиля, всегда опрятно одетый и при деньгах, занялся плетением корзинок. Однако, зная его любовь к бутылке, они решили, что он спустил все свои сбережения. В разговорах с ними Дюмон нарочно честил на чем свет стоит прежних хозяев, и никто не догадывался, что он печется о родном сыне маркиза; про меня же они думали, что Франквилей я отродясь не видала.
Эти меры предосторожности не были, впрочем, так необходимы, как поначалу нам казалось. Окружающие нас люди не знали по имени арестантов, привезенных неделю назад из разных мест, и совершенно ими не интересовались. В маленьком Шатору жили в большинстве своем буржуа и умеренные, революционеров и роялистов было немного. Обитавшие в предместьях виноградари держались по преимуществу республиканских взглядов, но не любили громких фраз и отличались добросердечием. В этой тихой заводи террор не очень свирепствовал, и лучшего места для Эмильена господин Костежу не мог и придумать — в Шатору народный гнев ему не грозил.
Поэтому мы сочли благоразумным дожидаться окончания войны, в простоте душевной не подозревая, что мир придет к нам лишь в 1815 году, вместе с поражением Франции. Мы думали, что лучше не терять надежд на скорую победу, ждать торжества справедливости и взаимного доверия, чем из-за безрассудного шага подвергнуть опасности жизнь нашего дорогого узника. Но я страстно хотела скрасить его тоскливые тюремные будни вестью о том, что мы рядом и, если ему будет грозить опасность, сделаем все для его освобождения.
Скоро мне представился случай сообщить ему об этом. Тюрьма в Шатору, нынче давно срытая, помещалась в древних крепостных воротах, которые по старинке назывались Красильными. Они представляли собой две массивные башни, соединенные переходом на арке: прежде ее ограждали подъемные решетки, но теперь их уже никогда не опускали, потому что здесь пролегла улица. В нижних помещениях обеих башен жили тюремные стражи и вся прислуга; над ними же в больших круглых камерах с крошечными окнами содержались заключенные. Плоская кровля одной из башен служила местом прогулок арестантов. Наш домишко как раз прилегал к этой башне, не очень высокой, с щербатыми, местами совсем разрушенными зубцами. Из своей каморки под крышей я не видела этой площадки; однако соседний чердак, где тюремщик — а ему-то и принадлежал домишко — держал запасы овощей и фруктов, находился как раз насупротив этой площадки, так что при случае я могла бы переброситься словом или взглядом с Эмильеном. Сняв запоры, я проникла на этот чердак, осмотрелась, снова навесила замок, а затем сказала Дюмону — пусть попросит хозяина, чтобы он позволил мне работать в этом помещении, так как у меня слишком тесно и темно. Тот не возражал: с нашим хозяином-тюремщиком Дюмон был уже накоротке, и по утрам они совместно распивали бутылочку белого вина, за которую почти всегда платил Дюмон. За беседой он то и дело расхваливал своего племянника Люкаса, твердя, какой он умный, послушный и честный малый, горячительного и в рот не берет и в жизни не позарится на чужое яблоко или стручок гороха. Дело было сделано, а прибавленные к ежемесячной плате двадцать су довершили его. Мне вручили ключ от чердака, куда я перетащила ивовые прутья и инструменты; вдобавок мне была поручена забота о тамошних запасах продуктов, и я так успешно стала воевать с мышами, что хозяин расхваливал меня на все лады.
